В поисках своего читателя
Полузабытый, непрочитанный нами русский поэт, философ, академик Петербургской академии наук Василий Кириллович Тредиаковский (1703—1768)… «Сей муж был великого разума, много учения, обширного знания, беспримерного трудолюбия, весьма знающ в латинском, греческом, французском, итальянском и в своем природном языке…» — приводит слова Н.И. Новикова Советский энциклопедический словарь (М., 1980).
Подробности жизни Тредиаковского известны мало.
Кое-что я узнал о его жизненном пути и литературной деятельности из книг о М.В. Ломоносове и Г.Р. Державине, изданных в серии «Жизнь замечательных людей». Более же полную информацию почерпнул из книги, изданной в 2009 году в серии «Литературные памятники», — «Василий Тредиаковский. Сочинения и переводы как стихами, так и прозою».
Не только Ломоносов ради учения из Холмогор пришел в Москву, но и автор упомянутого мною «литпамятника» ради завершения образования добирался своим ходом через Голландию в Париж: «Шедши пеш за крайней своей бедностию». И это было отнюдь не первое странствие «пиита».
Тредиаковский был сыном священника из Астрахани. Учился в католической школе, откуда сбежал в Москву, попал в ту же Славяно-греко-латинскую академию, где получил образование и М.В. Ломоносов, с которым впоследствии они горячо будут спорить. Бегство в Голландию, два года жизни в Гааге, затем бегство во Францию. В Париж пришел с одной целью — учиться всему, что могла дать Европа русскому юноше, стремящемуся к знаниям: «Он хотел знать все, знать о низании слов в стихотворные строки, ему мерцало что-то новое, русской поэзии неведомое (Ю. Нагибин. Беглец. Собр. соч. Т. IV. М. : Художественная литература», 1981. С. 63).
В пору петровских преобразованиях в бегах находились многие российские юноши. Бежали от непривычной дисциплины и непосильной учебы дворянские недоросли из навигационных училищ, бежали чада церковнослужителей из духовных школ, не желая связывать свою жизнь с религией. В Париже, куда явился Тредиаковский, он учился в Сорбонском университете математическим и философским наукам, слушал богословие. По возвращении в Россию через три года выступил перед соотечественниками литератором с переводом французского романа «Езда в остров любви», дополнив его собственными лирическими стихами на русском и французском.
Похвальны его строчки о России. Вот из песен и романсов:
Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Ибо все днесь мне ее доброты
Мыслить умом есть много охоты.
Россия-мати! Свет мой безмерный!
Позволь то, чадо прошу твой верный,
Ах, как видишь ты на троне красно!
Небо российску ты солнце ясно!
…………………………………….
Скончу на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Сто мне языков надобно б было
Прославить все то, что в небе мило!
(Библиотека поэта. М. : Советский писатель, 1965. С. 36—57).
Роман принес переводчику первую славу и первые бедствия. Поэт стремился быть услышанным читателями, но этого не произошло. Начались гонения, непонимание, насмешки собратьев по перу. Автор романа «Холодный дом» И.И. Лажечников был тенденциозен, рисуя образ Тредиаковского одной черной краской. И поэтому замечательны своей правдивостью строки А.С. Пушкина о Тредиаковском в письме к Лажечникову от 3 ноября 1835 года: «За Василия Тредиаковского я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей (А.С. Пушкин. Собр. соч. Т. 10. М. : Наука, 1965. С. 556).
Привлеченный в качестве научного сотрудника в Петербургскую академию наук, в обязанности которого входило «вычищать язык русский пишучи как стихами, так и не стихами» (А. Морозов. Ломоносов. ЖЗЛ. 1961. С. 147), он опубликовал, возможно, главный свой труд — «Новый и краткий способ к изложению российских стихов».
В стенах Академии наук, где латинская и всякая иноземная речь слышалась чаще, чем русская, в 1735 году Тредиаковский произнес: «Не помышляете ли вы, что наш язык не в состоянии быть украшаемым!» Заслуги его в изучении нового русского стихосложения несомненны. В его требовании писать «простым русским словом было заложено зерно поэтической истины». Заложив основы нового русского стихосложения, филолог Тредиаковский понимал, что «способ сложения стихов весьма есть различен по различию языков», поэтому ни французская, ни польская традиции не могут дать России систему стихосложения. Она может быть создана лишь в России.
Его труд «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» и ряд других теоретических работ правильно предугадали основную линию развития будущей русской поэзии, основанной на использовании ударений на словах, на чередовании ударных и неударных слогов.
М.В. Ломоносов откликнулся на призыв Тредиаковского разрабатывать теорию русского стихосложения и совершенствовать русский стих. Но в своей работе «Письмо о правилах российского стихосложения» оспорил ряд утверждений Тредиаковского: «Причины тому никакой не вижу, для чего бы мужские рифмы столь смешны и подлы были, чтобы их только в комическом и сатирическом стихе, да и то еще редко, употреблять можно было?» (Русская эпиграмма второй половины XVII — начала XX в. Л. : Советский писатель, 1975. С. 630).
Расхождение в понимании закономерности русского стихосложения переросло в ожесточенную борьбу между Тредиаковским и Ломоносовым. Характер этой ссоры передает ответ Тредиаковского на критику его трудов М.В. Ломоносовым: «Я на предмет своей знаменитости спокоен. Пускай букашки, цепляясь за былинки, топорщатся на Парнасус, пусть рыбачишка холмогорский … пищит и верещит … свою одишку «На взятие Хотина», а моя труба зычит во все концы мира и заглушит ее…» (Тредиаковский имел в виду оду Ломоносова. — Б.К.).
Переписка принимала порой характер личной вражды.
О сударь, мой свет!
Как уж ты спесив стал!
Сколь не заходил,
я не мог тя видеть:
То спишь, то нельзя,
я лишь ходя устал.
Ты изволил сим
мя весьма обидеть…
Работа Тредиаковского была связана с созданием новых жанров русской литературы. Хотелось бы привести слова А.С. Пушкина о значении Тредиаковского для России: «Тредиаковский был, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков…
Вообще изучение Тредиаковского приносит более пользы, нежели изучение прочих старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредиаковского».
Он сочинял любовные элегии, песни, басни, хвалебную оду, принципы которых формулирует в трактате «Рассуждение об оде вообще».
Конечно, Тредиаковский уступал в поэтическом даровании и просто в умении слагать стихи и Ломоносову, и Сумарокову, но в нем одном из всех его современников звучала щемящая лирическая нота. И эта нота прорывалась через всю нескладицу его виршей, чистая, задушевная, — то в стихах о Париже, то в стоне о далекой родине, то в песенке о кораблике, уходящем в плавание. Попробуем представить: весна, словно от долгого сна пробуждается мир, готовится к отплытию парусник, и человек на палубе в нетерпеливом ожидании новых открытий и опасностей…
Как передать это живое напряжение всех сил души?
Канат рвется,
Якорь бьется,
Знать, кораблик понесется.
С этими строками из стихотворения с длинным — в духе начала XVII века — названием: «Песенка, которую я сочинил, еще будучи в московских школах, на мой выезд в чужие края» вошел в русскую литературу один из самых несчастливых, один из самых «заждавшихся» своего читателя русских поэтов — Василий Кириллович Тредиаковский.
Впоследствии на его книгах, творческих работах воспитывалось несколько поколений русских учителей.
Я есмь, и прочая…
В мемуарном повествовании «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков (М. : Терра, 1993) — портрет автора на фоне книг с пером в руке, с лицом, обращенным к зрителю. Долго рассматривая сей портрет, понял, что одного письма из сотен написанных автором и заключенных в книгах, недостает одного, именно того, которое могло бы оканчиваться примерно так: «Умер я 3 октября 1833 года. Сим и окончу мое последнее письмо, сказав вам, между прочим, что я есмь, и прочая».
Происходя из старинной, но обедневшей дворянской семьи, Андрей Тимофеевич Болотов родился 7 октября 1738 года в принадлежавшем издавна его семье сельце Дворяниново Алексинского уезда Тульской губернии. Его фамилию, довольно распространенную, привыкли произносить с ударением на первой гласной — Болотов (Наше наследие. 1988. № 2. С. 45).
По семейной традиции, он был записан шестнадцатилетним от роду в армейский полк, которым командовал его отец, но прервал службу для получения образования. В небогатых дворянских семьях образование находилось в руках лиц духовного звания. Учение начиналось с азбуки, со чтения церковных книг. Однако природная любознательность позволила ему пополнить свое образование, и Болотов поднялся над общим культурным уровнем своих современников и резко выделялся из окружающей среды.
Знаменитый указ Петра III «О вольности дворянства» позволил А.Т. Болотову выйти в отставку и поселиться в своем имении в сельце Дворяниново. На редкость образованный для своего времени сельский хозяин Болотов поставил свое хозяйство на новых началах — новых в смысле обработки земли в соответствии с тогдашними научными достижениями. «По приезде из службы построил дом новый, завел сады, сделался экономистом, историческим и философским писателем… Находясь в беспрерывных упражнениях, занимался то чтением книг, то размышлениями о читанном, то самим описанием либо сочинением, либо переводом…» (Жизнь и приключения… Т. II. С. 187—188, 214). А. Болотов принимает деятельное участие в работе Вольного экономического общества, которое было средоточием интересов крупного товарного сельского хозяйства и интересовалось агрономическими достижениями. Специальные вопросы, которыми занималось общество, были: о развитии животноводства, о способах обработки льна, о разведении в России картофеля. В 1765 году в русской литературе было первое упоминание о картофеле! Известный историк В. Похлебкин в книге «Из истории русской кулинарной культуры» (М., 1996) утверждает, что первое упоминание о картофеле в русской литературе принадлежит Л. Толстому в пьесе «Власть тьмы», хотя картошку упоминал уже И. Тургенев в «Записках охотника» (издание 1852 года). Но и это необходимо поправить: в «Письмах русского путешественника» Н. Карамзина (Женева, 16 января 1790 года) читаю: застигнутый дождем, Н. Карамзин зашел в крестьянский домик, где семья обедала картофелем, который и был предложен путешественнику!
«…Предчувствуя, что судьба предназначала меня быть знаменитым экономическим писателем и предпринимать опыты и все узнанное и примеченное записывать в особую книжку, назвав ее «Экономическим магазином» (Т. II. C. 316—317), издаваемый с 1780 по 1789 гг. «Экономический магазин» А. Болотова представлял собой сельскохозяйственную энциклопедию, выходившую выпусками при «Московских ведомостях». Материалы для издания в основном