Литературное наследство князя Константина Константиновича Романова невелико и не столь значительно для русской литературы, но представляет определенный интерес для читателя, интересующегося историей русской литературы.
О, ГОВОРИ ХОТЬ ТЫ СО МНОЙ, ПОДРУГА СЕМИСТРУННАЯ....
Есть у русского поэта, литературного и театрального критика, мемуариста Аполлона Александровича Григорьева (1822 — 1864 гг.), забытого и непрочитанного, фраза, которая знаменитее его самого. Случается, что ее по ошибке приписывают Достоевскому. Тогда она выглядит еще более значительно! «Пушкин — наше все…» Одни с давних пор не устают повторять ее, другие считают своим долгом ее вышучивать: «Пушкин — наше всё…», потому что ничего больше у нас не осталось?!
В великой русской литературе много гениальных, больших, значительных писателей, поэтов. Много и тех, кто по каким-то причинам теперь забыт, непрочитан, но я глубоко убежден в том, что каждый из них мог бы составить литературную славу любой страны мира!.. «Пушкин — наше все…» — три этих слова извлечены из пространной статьи А. Григорьева «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина», напечатанной в 1859 году. Статью эту я нашел в довольно полном томе «Аполлон Григорьев. Воспоминания», изданном в 1980 году в серии «Литературные памятники».
Воспоминания А. Григорьев начал писать за два года до смерти, будучи еще относительно молодым, сорокалетним. Правда, по меркам XIX века сорокалетние считались чуть ли не стариками: вспомним, например, «старческий» облик сорокалетнего Николая Петровича Кирсанова, отца Аркадия в тургеневских «Отцах и детях». Но все-таки сорок лет — еще не возраст мемуариста. Л.Н. Толстой на вопрос одной из парижских газет, по каким признакам можно узнать приближение старости, ответил: «Старость наступает тогда, когда оживают воспоминания» (Сухотина-Толстая Т.А. Воспоминания. М., 1976. С.429).
Из других имеющихся в моей домашней библиотеке источников, в частности в обширном томе «Песен и романсов русских поэтов (М—Л. : Советский писатель, 1965), узнал, что А. Григорьев по окончании юридического факультета Московского университета работал там же библиотекарем, затем жил в Петербурге, непродолжительное время служил в Сенате, а затем всецело отдался литературной деятельности.
Как поэт Григорьев следовал романтическим традициям русской поэзии. Его увлечение русской народной песней, особенно городским романсом, отразилось в ряде стихотворений, которые он сам пел под гитару. Вот один из прекрасных романсов поэта: «Я ее не люблю, не люблю...».
Я ее не люблю, не люблю…
Это — сила привычки случайной!
Но зачем же с тревогою тайной
На нее я смотрю, ее речи ловлю?
Что мне в них, в простодушных речах
Тихой девочки с женской улыбкой?
Что в задумчиво-робких очах
Этой тени воздушной и гибкой?
Отчего же — и сам не пойму —
Мне при ней как-то сладко и больно,
Отчего трепещу я невольно,
Если руку ее на прощанье пожму?
Отчего на прозрачный ланит
Я порою гляжу с непонятною злостью,
Я боюсь за воздушную гостью,
Что, как призрак, она улетит.
И спешу насмотреться,
и жадно ловлю
Мелодически-милые, детские речи,
Отчего я боюся и жду с нею встречи?
Ведь её не люблю я,
клянусь, не люблю.
Несколько стихотворений А. Григорьева получили известность как «цыганские песни». Хоровое цыганское пение вошло в моду, по преданию, во времена Екатерины Второй. В хоре пели цыгане, вывезенные графом Орловым из Молдавии и поселенные в подмосковном селе Пушкине. Из Москвы цыганское пение разнеслось по всей России, и с 20-х годов по 60-е XIX века безумствовала эта песня, покоряя сердца многих русских писателей, любителей цыганского пения. Многим ли известно, что романс-стихотворение «Цыганская венгерка» принадлежит Аполлону Григорьеву? Текст романса он написал за беседой у известного цыганского певца Ивана Васильева, положившего стихотворение на музыку. Впервые под заголовком оно появилось в журнале «Сын Отечества» в цикле стихотворений Григорьева «Борьба», в котором также было напечатано и стихотворение «О, говори хоть ты со мной, подруга семиструнная». Оба эти произведения А.Григорьева А.А. Блок назвал «перлами русской лирики».
Моя бабка Анастасия Петровна, доживавшая свой век в доме моей матери, несмотря на свой очень преклонный возраст, помянула в те далекие уже теперь пятидесятые годы прошлого столетия, что романс этот сочинил Аполлон Григорьев, имя которого мне, тогда первокурснику филологического факультета Красноярского педагогического института, ничего не говорило! Вот стихотворение-романс «Цыганская венгерка», одна из жемчужин русской лирики, опубликованное в сборнике «Песни и романсы русских поэтов» (М.—Л. : Советский писатель, 1965 г.С. 601—602):
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли:
С детства памятный напев,
Старый друг мой, ты ли?
Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
Буйного похмелья,
Горького веселья!
Это ты, загул лихой,
Ты слиянье грусти злой
С сладострастьем баядерки —
Ты, мотив венгерки!
Квинты резко дребезжат,
Сыплют дробью звуки…
Звуки ноют и визжат,
Словно стоны муки.
Что за горе? Плюнь да пей!
Ты завей его, завей
Веревочкой горе!
Топи тоску в море!
Вот проходка по баскам
С целью небрежной,
А за нею – звон и гам
Буйный и мятежный.
Перебор… и квинта вновь
Ноет — завывает;
Приливает к сердцу кровь,
Голова пылает…
Историю происхождения этого так называемого романса «Цыганская венгерка» описал поэт А. Фет в своем очерке-рассказе «Кактус», опубликованном в издании «Аполлон Григорьев. «Воспоминания» (Л. : Наука, 1980. Серия «Литературные памятники». С. 328 — 334).
В 1851 году А. Григорьев познакомился с семьей Якова Ивановича Визарда, бывшего воспитателя в мужском отделении Воспитательного дома в Москве. Григорьев здесь преподавал словесность. Под предлогом снабжать книгами женскую половину он стал часто заходить к ним, полюбил одну из дочерей Визарда, Леониду Яковлевну. «Она была очень красива, умна, музыкальна… Прекрасные, густейшие, даже с синеватым оттенком, как у цыганки, волосы и голубые большие глаза. С ее стороны не было никакой взаимности…». Трагизм всему придавало и то, что Григорьев был давно женат, имел трех сыновей.
В 1856 году Леонида Яковлевна вышла замуж за драматурга М.В. Владыкина, автора комедии «Купец-лабазник», которая по дарованию не уступала знаменитому «Банкроту» Островского.
Ясно, что «Цыганская венгерка», написанная в 1856—1857 годы, была заключительным аккордом разыгравшейся драмы. По воспоминаниям А. Фета, «Венгерку» часто пел А. Григорьев. Репертуар его был разнообразен, но любимой его песней была «Венгерка», перемежавшаяся припевом:
Чибиряк, чибиряк,
чибиряшечка,
С голубыми ты глазами,
моя душечка.
В «Цыганской венгерке» и многих других произведениях А. Григорьева сквозь плясовую форму стихотворных строчек прорывается знойная тоска погибшего счастья:
Под горой-то ольха,
На горе-то вишня,
Любил барин цыганочку —
Она замуж вышла…
Неужель я виноват
Тем, что из-за взгляда
Твоего я был бы рад
Вынесть муки ада?
Что тебя сгубил бы я
И себя с тобою…
Лишь бы ты была моя,
Навсегда со мною.
По словам А.Фета, это было «прощанием с невозвратным прошлым».
Я ЖИЗНЬ ЛЮБЛЮ
Поэт Арсений Александрович Тарковский (1907—1989), сын народовольца восьмидесятых годов XIX века, прожил долгую и трудную жизнь: помнил Первую мировую войну, в годы Гражданской на Украине атаманша Маруся пожалела его, отпустив, погладила по вихрастой голове… В тридцатые годы писал стихи, в годы Великой Отечественной воевал, был корреспондентом фронтовых газет, после тяжелого ранения стал, по его собственным словам, «одноногим» инвалидом. В прославленной литературе того времени Тарковский не существовал — стихи его были известны лишь узкому кругу интеллигенции. Первый поэтический сборник его был рассыпан после печально известного постановления по журналам «Звезда» и «Ленинград».
Вот одно из стихотворений Тарковского того времени:
Мамка птичья и стрекозья,
Помутнела синева.
Душным воздухом предгрозья
Дышит пухлая трава.
По деревне ходит Каин,
Стекла бьет и на расчет,
Как работника хозяин,
Брата младшего зовет.
Духоту сшибает холод,
По пшенице пляшет град,
Видно, мир и вправду молод,
Авель вправду виноват.
Я гляжу из-под ладони
На тебя, судьба моя,
Не готовый к обороне,
Будто в книге Бытия.
Десятилетия своей жизни он посвятил переводам с восточных языков, о чем и поведал в одном из своих стихотворений:
Для чего я лучшие годы
Продал за чужие слова?
Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова.
Как бы противореча настроению этих строк, Арсений Тарковский в переводе одного из стихотворений классика грузинской литературы И. Чавчавадзе утверждает:
Не у людей ищу я утешенья, —
Сама собой, свободная, простая,
Приходит песня
в горькие мгновенья.
Каких скорбей мы с ней
не разделяли!
Она моей окутана тоскою.
Печаль ее сродни моей печали,
Столь милой мне,
пока она со мною.
От этой «головной боли» остались прекрасные переводы грузинских поэтов Табидзе, Чиковани, Чавчавадзе, строки арабской средневековой поэзии, вошедшие в русскую культуру на правах с оригинальными стихами А. Тарковского.
Пора признания пришла к Тарковскому в 60-е годы, когда ему было уже 55 лет. Первая книга стихов «Перед снегом» вышла в свет в 1962 году. Впервые в «Литературной газете» в номере от 25 января 1967 года была опубликована подборка из пяти коротких стихотворений, среди которых два посвященных памяти Анны Ахматовой. Вот одно из той давней подборки:
Когда у Николы Морского
Лежала в цветах нищета,
Смиренное чуждое слово
Светилось темно и сурово
На воске державного рта.
Но смысл его был непонятен,
А если понять — не сберечь,
И был он,
Как небыль, невнятен
И разве что — в трепете пятен
Вокруг оплывающих свеч.
И тень бездомовой гордыни
По черному невскому льду
По снежной Балтийской пустыне
И по Адриатике синей
Летела у всех на виду.
Когда различные периодические издания, в частности «Литературная газета», стали, хотя и скупо, публиковать статьи о творчестве А. Тарковского, его стихи о временности нашего мира, — большая часть жизни поэта была уже позади.
Все меньше тех вещей,
среди которых
Я в детстве жил,
на свете остается.
Где лампы-молнии?
Где черный порох?
Где черная вода со дна колодца?
…………………………………………
Где твердый знак
и буква «ять» с «фитою»?
Одно ушло, другое изменилось,
И что не изменилось запятою,
То запятой
и смертью отделилось.
(Это так похоже на то, что написал Ю. Олеша в своем знаменитом рассказе «Лиомпа» — об исчезновении вещей из жизни старого больного человека — «в один день покинули его: улица, служба, почта. Потом прекратилось значение пальто, башмаков… Он знал: смерть на дороге к нему уничтожает вещи»).
А. Тарковский знал цену судьбе. Пережил своего знаменитого сына Андрея, кинорежиссера. Он знал, что все проходит… Об этом стихотворение:
Вот и лето
