Ну, раз так, проходи, синоптик.
Я пошел вслед за женщиной. Из сеней мы попали в кухню, в которой было тепло натоплено. Она жестом мне указала на табурет:
- Сиди, жди, я сейчас.
Она открыла дверь в комнату и на цыпочках зашла внутрь. За дверью послышалось шевеление, потом приглушенные голоса. Я просидел минут десять. Наконец, дверь открылась, и на пороге появился участковый. Лицо у него было заспанное, недовольное. Чувствовалось, что вчера он тоже трезвым не был, так как запах перегара от него распространился по кухне и перебил все остальные запахи.
- Здравствуйте, - сказал я тихо.
- Здоров будь, ты кто?
- Я новый синоптик. Я у вас был на инструктаже пару месяцев назад.
Некрасов внимательнее на меня посмотрел:
- А, синоптик… Ученый, «интеллигент в маминой кофте». Помню, ты приехал два месяца назад вместо Борисова.
- Не знаю, вместо кого, но приехал.
- Я знаю, - ударил себя в грудь Некрасов, и мне показалось, что он до сих пор не протрезвел, - я все знаю, должен все знать.
- Мой тезка и сосед по комнате, Анисин Николай, дома не ночевал и пропал.
- И что? – набычился Некрасов.
- Надо его искать.
- Кому надо?
Я почувствовал, что еще немного и сорвусь. Вмажу по этой наглой, полупьяной харе.
- Надо мне, надо вам, надо всем, - не повышая голос, внятно произнес я.
- Тебе надо, ты и ищи, а я спать пойду.
Некрасов начал разворачиваться вокруг своей оси, пытаясь вернуться в комнату. Но я быстро вскочил, схватил его за плечо и развернул к себе лицом.
- Слушай, ты! – заорал я, - я к тебе не просто так пришел. Ты милиционер, офицер. Ты здесь являешься государством. Поэтому иди, умывайся и принимай меры.
Некрасов опешил. Так с ним, видимо, никто давно уже не разговаривал.
- Что смотришь? – продолжал орать я, - я на тебя такую депешу напишу твоему начальству, что без пенсии останешься, а то и сядешь.
- Ладно, ладно. Чего орешь? Какая депеша? Какое начальство? Чего ты городишь? Кто там тебя слушать станет?
Взгляд его становился все более осмысленным.
- Как тебя? – он задумался, - Ах, да, синоптик. Так вот, синоптик, сюда в Бурун не приезжают те люди, которых где-то кто-то будет слушать. Я тут родился и живу всю жизнь, а ты птица залетная. Думаешь, я не знаю, почему ты здесь? Знаю. Так что, не ори. Давай лучше похмелимся и подумаем, что нам делать.
Я не очень вслушивался в похмельный бред участкового. Если бы он действительно знал, зачем я приехал в Бурун и кто я на самом деле, давно бы уже я кормил вшей в краевом следственном изоляторе. Участковый знает только биографию Симонова Николая Ивановича, согласно которой мне тридцать шесть лет, я окончил горный институт, дважды судим по мелочи. Я сам об этом узнал, когда устраивался на работу в Бурун. Оказывается паспорт, который я добыл на даче у некого господина Седова, имел некогда определенного владельца. У этого владельца, Николая Симонова, была биография не очень законопослушного гражданина. Куда делся сам Симонов, мне было неизвестно, но можно вполне догадаться. Кудесник одного уголовного авторитета вклеил в паспорт мою фотографию и вот так я стал Симоновым. Паспорт нигде не вызвал подозрений. Видимо, настоящий Симонов ничем перед государством не провинился, а за старые грехи отсидел. Когда я поселился в одной комнате с Колькой Анисиным, наши одинаковые имена создавали определенные неудобства. Но с некоторых пор все меня стали звать Коляном, а Анисин так и остался Колькой.
Я сел на табурет. Некрасов подошел к рукомойнику и умылся. Потом крикнул осипшим голосом:
- Ирка! Дай чего-нибудь закусить. Гость у меня.
Из комнаты вышла Ирина Ильинична и прошла мимо меня. Наверняка она слышала весь наш разговор. Скоро на столе появились тарелки с едой. Некрасов достал из шкафа початую бутылку «чистого» и налил в два стакана. Мне не хотелось пить, тем более с ним, но отказаться – значит не достичь цели моего прихода.
- Ну, давай, - Некрасов одним глотком опорожнил стакан, заел соленым огурцом. Я тоже выпил.
- Ты на дороге смотрел? – спросил Некрасов, как бы в продолжение разговора.
- И на дороге, и вокруг везде, и даже на лесосеку я сходил. Никаких следов.
Некрасов налил еще по половине стакана. Выпил, уже меня не дожидаясь.
- И что ты думаешь? – он посмотрел на меня немигающими глазами. Лицо его понемногу расправилось, движения приобрели уверенность, голос перестал сипеть.
- Надо организовать поиски. У вас же есть снегоход?
- Снегоход есть, - подтвердил Некрасов, - а бензина нет.
- Надо в конторе попросить бензин. У них наверняка есть.
- Не дадут, - уверенно ответил Некрасов, - я им уже двести литров должен. Не дадут.
- Что же делать?
- Ну что ты переживаешь? Ты когда приехал, я тебя предупреждал?
Я кивнул. Такой разговор действительно был.
- Я тебя предупреждал, что у нас тут не Москва, не Питер и даже не твой Мухосранск, из которого ты изволил приехать. У нас тут красные волки по деревне бегают. Вот, и сожрали, наверное, твоего приятеля. Его я тоже предупреждал, как и всех. А может, сам он с дороги в сторону ушел и замерз где-то рядом. Весна придет – отыщется.
- Но нельзя же так. Надо что-то делать.
- Что? У вас на всех рабочих пять пар лыж охотничьих, да в поселке еще пар пять. И все! Да две собачьих упряжки. Да и кого в тайгу сейчас загонишь?
- Получается, пропал человек и черт с ним? – я начинал опять заводиться.
- Стой, - понял это Некрасов, - пошли.
- Куда?
- Пошли, я тебе кое-что покажу. Тут рядом.
Некрасов накинул куртку с погонами, обулся и вышел из дома. Я пошел следом. Мы прошли сотню метров и остановились около опорного пункта. Некрасов порылся по карманам и, достав ключ, открыл навесной замок с двери. Мы зашли внутрь. Некрасов зажег свет и прошел к сейфу. В помещении было холоднее, чем на улице и хотелось поскорее его покинуть. Некрасов открыл сейф и достал оттуда большую гору скоросшивателей. С размаху он бросил ее на пустой стол. Со стола поднялась туча пыли.
- Вот смотри.
- Что это? – не понял я.
- Это, - постучал Некрасов по верхней папке, - это, мил человек, дела пропавших в Буруне граждан за последние десять лет. Кто пропал раньше, здесь нет. После десяти лет – можно выбрасывать, отослав справку в райцентр.
- Здесь, видимо, человек двадцать?
- Здесь двадцать восемь человек, твой приятель будет двадцать девятым.
- Много, - вздохнул я.
- Думаешь, я их не искал? Еще как искал. Не все же зимой пропадали, бывало, что и летом. И что? Думаешь, я кого-нибудь нашел? Никого, ни одного человека.
- Волки?
- Да причем здесь волки? Волк, что серый, что красный, он одежду жрать не будет. И до конца все не сожрет. Все равно следы бы остались. Но нет никаких следов. Ни разу ничего найти не удалось.
- Так не бывает.
- Бывает. Мне тоже не верили. Из райцентра в первые годы моей службы по каждому случаю бригады сыскарей приезжали. Жили тут неделями. Тайгу утюжили, меня всего изводили. А толку? А потом перестали приезжать. Поэтому, даже если я сейчас по рации и сообщу о происшествии, сюда никто не приедет, и технику не пришлет.
- Значит, к пропажам людей привыкли? – спросил я скорее самого себя.
- Что, значит, привыкли? – возмутился Некрасов, - не привыкли, а воспринимают это, как неизбежность. Раз ты собрался в Бурун, значит должен знать, что можешь отсюда и не вернуться. Ты расписывался, когда я тебя об этом предупреждал?
Я кивнул.
- Ты мог не расписываться и улететь следующим вертолетом?
- Мог.
- Но ты остался. У тебя выхода не было, я знаю. Ты же дважды зону топтал. Наверное, опять тебе туда светило, вот и приехал к нам. Но это нормально, твоя жизнь и твои дела на Большой Земле здесь никого не интересуют. Если конечно ты не убил кого-нибудь, или банк не выставил, ну или Родину предал. Тогда тебя и здесь найдут. Но за тобой этого нет, поэтому работай и живи спокойно. Вот и приятель этот твой, Анисин, кажется, тоже расписывался и тоже мог улететь, но остался. О его причинах такой сильной любви к здешним местам мне неизвестно, хотя я и пытался узнать.
Некрасов убрал дела в сейф, закрыл его. Мы вышли на улицу.
- Так что, мил человек, иди в общежитие, напейся и ложись спать. Ничего ты изменить не сможешь. Анисину уже никто не может ничем помочь. Завтра проспишься, а в понедельник в обед найди меня. Напишешь заявление, я тебя опрошу и так далее. Дело новое заведем, так положено. Ну, будь здоров.
Некрасов все это произносил, пытаясь закрыть замерзший замок на двери в опорный пункт. Наконец, он повернулся ко мне и протянул руку. Я ответил на рукопожатие и тут заметил, что на куртке Некрасова одна пуговица отличается от остальных. Все пуговицы были одинаковыми и точно такими же, как та, что я обнаружил сегодня утром возле входной двери в наш барак. А одна пуговица была совсем другой, не такой как все. И видно было, что пришивали ее совсем недавно. Цвет ниток, которыми она пришита, отличался от остальных.
Попрощавшись, Некрасов зашагал по направлению к своему дому. Я смотрел ему вслед. А он не такой простой, как хочет показаться. Пуговицу-то он как смог потерять? К нашему бараку, как, впрочем, и ко второму, он никогда не ходит. Нечего там ему делать. Если нужен кто, то он обычно к себе вызывает. Новая пуговица заняла место оторванной на рукаве правой руки. На манжете правого рукава, если говорить более точно. То есть, эту пуговицу никогда не расстегивают, и отрываться ей не с чего. Значит? А что это значит? Я пытался успокоить себя, что шел Некрасов, задел рукавом за что-нибудь, пуговица и оторвалась. Верилось в это с трудом.
Глава 4
Я вернулся в барак. В бараке было по-прежнему тихо. Хотя возле входной двери и было уже изрядно натоптано. Кто-то выходил подышать, или умыться свежим снегом. Я прошел в свою комнату. В коридоре не было никого. В комнате потеплело, дрова догорали, и я еще подбросил в буржуйку пару поленьев.
Я прилег на кровать и решил подумать. Итак, что мне удалось узнать за это утро. Колька не ночевал дома. Документы его лежат у него в рюкзаке. Спать он не ложился. Пашка его вечером перед сном в коридоре не видел. Участковый Некрасов потерял пуговицу у входа в наш барак. И еще, за последние десять лет Колька Анисин стал двадцать девятым, пропавшим бесследно из поселка Бурун. Причем, пропажа людей здесь стала обычным явлением, и никто пропавшего не ищет. Раньше искали, но безрезультатно, а потом и вовсе перестали искать. Вот так. Никак не верится, что на дворе сейчас двадцать первый век.
Я только вздохнул. Обратиться я никуда не смогу, так как не заинтересован, чтобы про меня вспомнили там, на Большой Земле. Как все плохо, как в заколдованном круге. Тут мне в голову пришла одна простая мысль: Некрасов сказал, что знает, почему я приехал в Бурун. Вернее думает, что знает. Он уверен, что я чего-нибудь натворил на Большой Земле и здесь скрываюсь от правосудия. Но, по словам Некрасова, совершил я что-нибудь мелкое, как и в мои прошлые судимости. Судимым я был за кражу и мошенничество, и в общей сложности отсидел пять лет. Участковый полагает, что и ждать от меня чего-нибудь более существенного не приходится. С такими правонарушениями, как кража или мордобой без последствий, и даже мошенничество в Буруне принимают со всей душой и никуда не сообщают. Почему? Откуда такая сердобольность?
А ответ лежит на поверхности. Колька Анисин
