его мне непостижима. Ты же — плод моих размышлений и стараний, дитя души моей! Разве не говорил я тебе, как другим: «Будь учеником Аарона, любившего мир, радей о мире, люби людей и приводи их к Закону»[12]. Можно ли, убив человека, сделать это, мой Саул?
— А как можно было не убить его, Учитель? Я бы и сам убил, только меня не брали, сунули одежды, сказали: «постой»! А Ты слышал ли, что он говорил?
Саул сосредоточился, живое лицо его изменилось, он пытался изобразить проповедующего Стефана. Саул был правдив, и весьма наблюдателен, и точен; изумленный Рабан увидел перед собой усталого, проникнутого скорбью, уставшего от гонений людских человека, готового к смерти. Протянув руку к толпе, человек этот произносил слова горькие, нелицеприятные, не страшась и не смущаясь:
— Жестоковыйные! Люди с необрезанными сердцем и ушами! Вы всегда противитесь Духу Святому, как отцы ваши, так и вы. Кого из пророков не гнали отцы ваши? Они убили предвозвестивших пришествие Праведника, Которого предателями и убийцами сделались ныне вы, вы, которые приняли закон и не сохранили!
Гамлиэль стал бледен, видно было, что он потрясен. Всегда покорный Закону и преклоняющийся перед волей его, он, хранитель, словно от Господа услышал сейчас упрек из уст ученика. Так уверенно произнес их Стефан, а с ним теперь и Саул, словно тот, распятый, которого не спас Гамлиэль, не посмел, хоть сердце кричало…
— Что еще говорил побитый камнями, Саул? Что оскорбило тебя в этом так, что не убоялся ты и смерти чужой…
— Что может говорить отступник, Учитель? Эллинист, из диаспоры, последователь Галилеянина?… Венок[13] несуразностей, а не человек!
Гамлиэль невольно улыбнулся, хотя, быть может, и не следовало. Ученик его, родом из Тарса, не мог, видимо, пройти мимо собственной боли. Самое время вспомнить народную поговорку о том, как плакало дерево: вот если бы не топорище у топора! Когда-то Саул, сын эллиниста, плакал у ног Учителя, упрашивая его о возможности остаться здесь, в Иудее, и вот уже он — сама праведность, обличает тех, среди которых возрос!
Но улыбаться все же не следовало, он лишь раззадорил ученика. Саул из тех, кто способен уловить самые мельчайшие оттенки чувств. В первую очередь насмешку. Он все хватает на лету, вот как сверкнул глазами в ответ на улыбку Учителя…
Лицо Саула вновь преобразилось. Праведный гнев изобразил ученик всем своим существом, повторяя Стефана, и обрушил на Гамлиэля богохульство, заставившее Учителя вздрогнуть:
— Всевышний не в рукотворенных храмах живет!
Подобный эпитет, «рукотворенный», употреблялся лишь по отношению к языческим идолам, и применить его к Храму было неслыханным богохульством. Что же, можно понять тех, кто, как ему рассказывали, закрывал уши и глаза, чтоб не видеть и не слышать. Но Учитель не станет этого делать. Что толку в словах и поступках напоказ?
Как бы не было больно и даже страшно, от этого еще, кажется, далеко до мгновения, когда следует схватить камень в руки и идти убивать. Или нет, Гамлиэль ошибается, и девять из десяти поступят иначе? Ведь убит же Стефан? Да, римская власть посмотрела сквозь пальцы, они и вообще-то обращают свой взор только на бунтарей и мятежников против Рима. Какой-то очередной проповедник, ратующий за любовь и смирение, за честную раздачу между вдовами подачек… Кому это интересно? Да, отметили недруги в Синедрионе, что мягкость наси и его нежелание бороться с растущим числом отступников от веры, проповедников разного толка, влечет за собой сопротивление и ожесточение в народе. Все это неприятно, конечно. Но не смертельно. В конце концов, он отнюдь не цепляется за свое место. Видит Господь, как он устал. По два обязательных заседания на день, кроме дня субботнего, и праздников, а предметы обсуждения каковы! Должно бы решать вопросы о войне и мире. О замещении правительственных должностей. О расширении Иерусалима. О ложных пророках. А занимаются чем? Более всего, имущественными вопросами. Разбирательством между родственниками и близкими, и каждый день видишь склоки, ощущаешь ненависть и злость. Из частного случая вытекает закон для всех, и это необходимо. Да, составление календаря, тоже важно. И вопросы ритуальной чистоты. И Храм и храмовые дела: праздники, обряды. Раз в году выпустить козла отпущения народного[14]…
Он старается вносить в Закон свою малую толику добра. Если дают, конечно, время на это, и позволяют обстоятельства и люди. Со временем у него совсем плохо. Вот и сейчас, так мало времени на то, чтобы понять, что творится в душе ученика. Быть может, это не столь важно для блага человечества, как, например, решение вопроса о повторном замужестве женщин, смерть мужей которых доказана. Но это важно Учителю, и кто знает, чем может обернуться нехватка времени и сил у Учителя, когда речь идет о таком, как Саул?!
— Что же еще?
Несмотря на очевидную растерянность, Гамлиэль старается быть спокойным, как всегда.
— Когда побивали его камнями, и один их них рассек ему бровь, преклонил колени и сказал горестно…
Саул постарался придать лицу то выражение, что было у Стефана в последние мгновения.
Просветление, успокоение, прощение всем и вся увидел Гамлиэль, глядя в глаза ученика, ставшие на мгновение глазами мученика…
— Господи, не вмени им греха сего!
Живые черты Саула наконец изобразили в это мгновение то, что испытывал на сей раз лично он сам — негодование. Он раздраженно потирал рукой шрам на шее.
— Можно подумать, один из всех нас он видел Господа и понимал Его! «Вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога». И после этого — не убить?!
Долго молчал Гамлиэль. Кто знает, что думал он? Что видел внутренним взором? Не приходилось Учителю видеть Господа воочию, не удостаивался он такой чести. Человека — человека он видел однажды. Осужденного человека, который должен был бы страшиться своего греха и предстоящей смерти. Но не боялся. Светел был взгляд Его зеленых глаз; прощение всем желающим Его смерти было в нем…
— Все-таки — не убить, Саул. Синедрион, приговаривающий к смерти раз в семь лет, считается у нас кровожадным. Ты знаешь, Саул. Я говорил тебе это. Я однажды уже был против. Со мной не посчитались. Я не участвую более в таком деле, говорю тебе. И за тебя мне стыдно…
Гамлиэль увидел, что глаза Саула налились кровью. На мгновение испугался: а вдруг — приступ? Давно не было их у мальчика! Но и поступаться своим мнением негоже. Не в Гамлиэле причина болезни ученика. В душе его болезнь, самим Саулом порожденная. Угнездилась, — и не изгнать ее. «Мне не удалось, — подумалось Учителю с тоской. — Нельзя, чтоб все удавалось, конечно, но как бы хотелось. В этом случае особенно. Саул — он одарен и умом, и сердцем, и тем, что называют волей. Все могло бы быть, все. Я бы гордился таким наследником. Но нет, не по плечу ему мой груз. Он бы тащил, и вытащил, только я не хочу, не хочу народу моему горя. Почему? Потому, что не фанатик нам нужен во главе. Нужен такой, как я: живой, любезный, чтобы любил жизнь. Не себя в этой жизни. А саму жизнь, какая она есть. Пусть со склоками, пусть с несовершенными, но такими естественными в своем несовершенстве людьми. Этот, пожалуй, такое наворотит… Неемия и Ездра [15] покажутся кроткими агнцами в сравнении».
— Саул, тебе следует уйти. Не век же оставаться у ног Учителя. Ты не прощаешь мне многого, в том числе отступничества Иосии. Понимаю, но не разделяю твоего гнева на меня. Учить можно многому, научить нельзя. Ведь двое в ответе за то, что в итоге, а где встречаются двое, по любому вопросу найдется не два, а три мнения…
Ох, как не согласен Саул с этим! Если бы воля его, он притащил бы Иосию в Синедрион за волосы, и бросил бы на тесанные камни лишкат-а-газит[16], и умыл бы кровью его нежное лицо, лицо отступника и предателя! Вот настал день, и его, Саула, изгоняют. Из единственного дома, который признает он своим! И Иосия виноват, и Учитель тоже, из-за него, из-за них все это!
— Это мое решение, не твое, я понимаю. Найди себе Учителя, ученик, пока не поздно, не оставайся в сомнении. Мое учительство кончено, все, что хотел сказать тебе — сказал. То, что захотел ты услышать, уже услышано…
Гнев Саула прорвался через преграды, что возводила совесть: уважение к Учителю, к старшему, к мудрому, наконец…
— Я пойду к первосвященнику! Буду просить у него служения, раз мне отказал в нем Учитель! Каждого, кто отступился от веры, от чистоты ее, той чистоты, о которой ты рассказывал, буду преследовать! Вытащу из дома, за волосы, за руки и ноги, протащу по камням, обагрю дворы их кровью, отдам на бичевание в кнессете… Сорок ударов без одного[17], вот наименьшее из наказаний! Доносы, жалобы все буду слушать, пусть восстают брат на брата, сын на отца, обличают друг друга, а я — буду им судьей. Жалкое это учение, жалки и его последователи, те, что преклоняют колена перед распятым. «Проклят всяк, висящий на древе», — говорил мне ты. И проклят всяк, кто не внимал Учителю! Я — слушал тебя сердцем, не ушами!
Брызгая слюной, потрясая руками, все еще кричал Саул, но вот не слушал ученика Учитель. Впервые за много лет не стал слушать. Отвернулся. Ушел.
Хуже вышло все-таки с Иосией, конечно. Саул от учителя отвернулся, Иосия — от учения. Сердце Иосии, оно словно лист на ветру, трепещет от каждого дуновения. Вот уж кто действительно слушал сердцем. Если услышал боль Учителя, сокровенную его боль. И ушел к тому, повисшему потом на дереве. Вопреки словам Гамлиэля, в соответствии с его чувством…
Он пришел таким в школу, Иосия, в тот день, что Саул счел его пьяным…
Трое суток не было друга нигде: ни дома, ни в школе. Саула снедала тревога, но и злость временами прорывалась наружу. Он знал, где может быть Иосия. Слишком часто в последнее время они ссорились именно по этому поводу. Много было разговоров о сыне плотника, возомнившем себя Мессией. Иосия говорил, что следует хотя бы выслушать того, кто говорит с тобой о Боге. Саул стоял на том, что не всякий может говорить, не всякий имеет право.
— Который год говорим мы с тобой о смысле Торы, данной нам Господом, который год размышляем, учим, спрашиваем, истолковываем. Можешь ли ты сказать, что знаешь все в совершенстве? Все понял правильно, все постиг? И даже после того, как получим мы смиху[18], все ли будет понято нами? А тут приходит человек, и дня своего не потративший на размышление над свитками, и говорит: «Я знаю, как вам следует жить. И поучает, не имея на то никакого права! Мало того, он толкует самого Всевышнего, утверждая, что от лица его говорит! Никто никогда не смел утверждать подобного, даже Моше был скромнее. Он принес скрижали. Закон был записан на них. Все самое главное. По крайней мере, у него были доказательства!
Иосия смотрел на Саула своими глубокими черными глазами, улыбался.
— Да ты никак ревнуешь, Саул? Я понимаю твой гнев. Мы учились, мы многое знаем; мы, мы, мы…как будто важно это Господу. Когда это нужно, маленький Давид[19] побеждает Голиафа[20]. Потому что с ним — Превечный. И для этого Давиду не надо учиться. Совсем не надо. Все, что ему надо, даст Господь. И почему я знаю, может, сыну Плотника дал он то, что мне не достанется, пусть я и левит, потомок Аарона. А у того, о ком мы спорим, тоже есть доказательства. Он исцеляет. Он действительно исцеляет людей;
