помощь эта и прорвется, то до народа все равно не дойдет, а осядет в «верхних эшелонах власти», поэтому собираются создать свои комиссии, которые следили бы «за доставкой помощи в первые руки».
Накануне «светлого праздника Октября, освященного идеями Великой революции» давали нам в Комитете продукты и вино, а я как раз была в командировке, и когда вернулась, сказали, что, мол, ваши продукты и вино взяла себе Сергеева, член профкома. Ну, что, попробовать вернуть? Да еще и интересно: что ответит она, моя протеже? Ведь когда-то предложила ей, машинистке, перейти к нам в ассистенты. И звоню: Ирина, так, мол и так, хотя бы вино мне… а она как понесла!.. Ну, я и повесила трубку, - противно. Но минут через десять звонит: приходите, мол. Нет, не пойду. Как это вино после такого и пить-то?
А на следующий день давали конфеты, но всем этим заправляла уже не Сергеева, а журналистка Татьяна Редькова. Нет, не пошла и за конфетами, потому что… Моя робкая ассистентка только что пожаловалась:
- Захожу в их кабинет, а они сидят и едят шпроты. Ну, я и говорю: хотя бы нам по баночке к празднику дали. А Редькова как рявкнула: «Это мы к банкету достали!» Но сами-то вы сейчас едите! «Ну и что? – она, опять: - Ведь всё это у начальников мы выколачивали!»
- Не огорчася, Наташа, - попробовала утешить свою помощницу, - пусть себе едят. Думаю, что торжество вот таких… скоро кончится, во всяком случае, будем надеяться.
Третий день на улице дождь со снегом. Холодно, слякотно. Очень хочется в парилку, чтобы отогреться, пропахнуть березовым веничком.
В предбаннике почти пусто, только на соседних лавочках неторопливо одеваются несколько женщин, и пожилая вздыхает, негромко и протяжно охает: вот, мол, цены снова подпрыгнули, а купить все равно нечего.
- Это нам таким-то нечего, - отвечает та, что помоложе, - а некоторые не только килограммами покупают, но и пудами.
И ей опять вторит пожилая:
- Ага, на базах. Вон, соседка рассказывала. Одна ее знакомая сняла с книжки восемь тысяч, поехала на базу и целую машину продуктов импортных привезла, банками всю квартиру забила!
И тут же подхватывает третья:
- В газете-то писали... директор завода нашего награбил себе всего! И машину, и квартиры родственникам, и дачу вон какую отгрохал! А недавно за границу ездил и вроде как для завода машину «Рафик» привез, а теперь на нём отходы из столовой возит и на даче свиней откармливает да продает.
Сидят усталые, износившиеся в работе женщины, вспоминают, делятся слухами... А за окном сечет и сечет мелкий дождик со снегом. А в предбаннике тихо, чисто, влажно-тепло и чуть слышно, как по цементному полу плещет и плещет вода.
Но уже иду домой и мое тихое после банное блаженство, смешиваясь с тревогой подслушанной беседы, размывается, смягчается и этим мокрым снегом, и неторопливостью утра.
Прихожу, ложусь на диван. А как раз напротив, на стене, детьми прижатый кнопками к стене, висит плакатный портрет итальянского актера Микеле Плачидо... то бишь, капитана Катаньо. Несколько лет назад мы смотрели этот итальянский сериал по телевизору и сейчас… Вот он, умный, красивый, сильный!.. а не победил же свою мафию! Помню, как в последней серии «Спрута»* сидел, прислонившись к стене, прошитый автоматными очередями, и остывающими глазами смотрел на меня. Нет, не победил он итальянскую мафию. Ах, Катаньо, Катаньо, а что ж нам-то делать... со своей.
Самое сильное чувство во мне – страх. Боюсь, что вот-вот начнется голод, потому что с прилавков вослед за яичками исчезли даже плавленые сырки и раздали талоны на продукты. На грубой оберточной бумаге крупненько отпечатаны месяцы: справа - темно-синий январь, левее - серый февраль и рядом весенний светло-зеленый март, а месячная норма на человека такова: масла растительного пол литра, 1 килограмм мяса или 800 грамм колбасы (какой выбор!), сахара и крупы по кэгэ, макаронов 500 грамм, масла сливочного 30, а еще «табачных изделий» по пачке на человека, спичек 5 коробков, бутылку водки.
Веселись, народ, если повезет всё это ухватить!
И когда подходит очередь, продавцы ножницами вырезают наименования выданных продуктов, а корешки расфасовывают по полулитровым банкам, обвязывая их марлечкой… как будто на анализ берут.
Но оставлено в талонах место и для продуктов, которые... может быть!.. впишут, - радостная перспектива, так сказать, - но вот уже 22, а «мясопродуктов» в магазине, к которому прикреплено наше семейство, я еще и в глаза не видела, спичек, риса – тоже, но удалось схватить сигареты… хоть и не курю, но выменяю на что-нибудь.
Иногда вижу такое: в соседнем кабинете сидит моя ассистентка Ильинова, мать которой работает в продуктовом магазине для партийных начальников, а перед ней на столе - расковырянные банки с тушенкой, сгущенным молоком, пахнет апельсинами, кофе… С близкими подругами наедятся они этих, недоступных для смертных, продуктов, запью кофейком, а недоеденное оставят на столе для тех, кто зайдёт и доест.
И заходят, доедают!
А перед праздниками привозит она и вина разные, - шушуканья тогда радостного по коридорам при распределении меж избранных!.. Но я в их «список» не попадаю, ибо не любит меня Ильенкова за то, что не хожу доедать того, что приносит с «барского стола».
Карачев. Часа в два легла немного вздремнуть, а проснулась от дыма, - плавает по хате синим облаком. Встала, открыла дверь в коридор.
- Это сухарь подгорел, - мама топчет навстречу: - Здесь-то, на кухне, и дыма нет, а вот в зал понашел...
- Зачем ты их сушишь? - спрашиваю.
- Да это для кур, - лукавит.
Ведь знаю: не для кур, а запасается, и Виктор как-то рассказывал, смеясь:
- Маманя совсем меня замучила, всё сухари сушит и сушит! Как только привезу лишнюю буханку из Брянска, порежет ее и - на печку.
Вот, значит, и сейчас... Стоит, переворачивает сухари на сковороде и слышу:
- Заведем летом кур побольше, вот и буду с ними без горя.
Нет, не уговариваю не делать этого, пусть сушит! Только горько мне: всю-то жизнь прожила она под страхом голода! Поэтому и ходит за мной, когда приезжаю: «Ну, съешь кашки, супчику, всё-ё думаю, что ты… И уедешь, а мне все кажется, что голодная поехала, вот и страдаю вослед».
- Да не за себя я боюся, а за внуков, - стоит сейчас возле железной печки, опираясь на палку. - Тогда-то, в тридцатых годах, когда голод* был, безработица... Сколько ж голодных скиталося! Помню, выхожу так-то утром на улицу, а соседи окружили крыльцо напротив и рассматривають что-то. Подхожу, а на нем паренек ляжить мертвый... ка-ак раз наш Глебушка, ну вылитый Глеб… - замолкает, и губы её начинают подергиваться. Но справляется с собой и продолжает: - Вот и думаю теперича: да ладно, насушу, пока хоть в Брянске хлебца достать можно. Если сохранить нас Господь и не пошлёть голода, то куры поклюють.
Подходит к печке, переворачивает, перекладывает с места на место сухарики, - не подгорели б опять.
23 февраля премьер министр Павлов вдруг объявил: за три дня население должно обменять пятидесятирублевые и сотенные купюры! А делается это, мол, для того, «чтобы накрыть теневую экономику». И понесли директора магазинов в банки огромные суммы, причем обменивали миллионами! Чем торговали-то? Ведь магазины почти пусты!
Повезло! Хоть и отстояла длиннющую очередь, но теперь мы с подсолнечным маслом, которого полагается нам по пятьсот грамм на душу. Кстати, на базаре оно в три раза дороже, но я все же купила бутылку, чтобы попробовать настоящего, свеженького. Вкуснятина-а!
В «Комсомольской правде» рисунки: Горбачев* стоит перед пустыми прилавками магазина, а на них только - серп и молот. Или такой: бежит голый мужик и, воздев руки, кричит: «Свободен!», а за ним летят атрибуты социализма: опять же - серп и молот.
По телевизору решили нас повеселить, - показывают американское «Мапет-шоу». Мелькают забавные мордашки, потешаются друг над другом, смеются, а я смотрю на них и думаю: как же все это нам чуждо!
А еще чаще и чаще видим на экране другие страны, народы, и снова, глядя на «те» лица грущу: вот здоровые, умеющие работать и радоваться жизни люди! И завидую им, и хочу подражать, но не получается, - то, через что прошли мы, и то, в чем живем, сделало наши души больными. И больными неизлечимо.
Но да ладно, мы – почти прошлое, а вот дети наши? Господи, помоги им! Прилавки в магазинах совсем пусты. Правда, есть еще зеленые консервированные помидоры, щи в банках и только турецкий чай. Почему турецкий? А потому, что в газете промелькнула информация, что он отравлен… и, значит, можно выбросить его народу, - китайский-то и цейлонский наши благодетели сами разопьют. Но зато появились дорогие торты, лимонад, а через два дня заживем еще и по новым ценам, так что… Отстояв длиннющую очередь за хлебом, купив дорогой торт и попивая турецкий чай, будем ждать: а что они нам принесут, новые?
Вчера снова выступал по радио Ельцин* с пояснениями: все желающие имеют право получить землю, и обязательно до пятнадцатого апреля, чтобы успели что-то посадить; сколько соток можно давать каждому, а если, мол, партократия будет препятствовать, то с ними будут разбираться по закону. И удивительно такое слышать и радостно, - значит, не только у обкомовских работников будут участки земли, но и у нас!
Итак, сегодня 9 апреля, а, значит, новые цены. «Всё по-новому, да по новому, а когда же по-хорошему»? (Народная поговорка). Иду в магазин. Ура! Появились кое-какие продукты, но цены!.. Подскочили аж в два-три раза!.. Ну, что ж, будем утешаться: но ведь не исчезли продукты!
Подтвердил и Горбачев постановление российского парламента о наделении желающих землей, и сегодня Платон ходил в Горисполком бороться за то, чтобы землю давали всем горожанам и поближе к Городу.
Ура! Мы – землевладельцы. Мне, как ветерану труда, дали аж пять соток!
День хотя и пасмурный, но тихий, теплый и мы идём с детьми к своему клочку земли. И как же отрадно видеть эту даль с перелесками, рощу, что напротив и дачников, копающихся в земле… Ну, вот и он, мой двести тридцать четвертый. Подошли, остановились… и даже дети стояли возле и улыбались. Правда, вскорости ушли домой, а мы с Платоном до самого вечера сажали картошку, фасоль и мой митингующий демократ с какой-то удивительной охотой копал, скородил, размечал грядки, а потом сидели мы на траве, ели бутерброды с яичницей и пили чай из термоса. А рядом, через дорогу, свежо и ярко зеленела березовая рощица и в небе пел-заливался жаворонок. Хорошо-то как было!
Когда шли домой вдоль озимых, любовались уже цветущей земляникой, слушали соловья, а за рощицей садилось солнце, белые стволы берёз светились перламутром, и Платон вдруг изрек:
- Какой хороший день мы сегодня прожили! У меня такое ощущение, словно отличную статью написал.
А может, и не будет голода? В магазинах-то появились печенья в пачках, копченая мойва, молоко, сметана, замелькали плавленые сырки, да и
