Марину вежливо просили пойти погулять где-нибудь ещё, а подружку решительно уводили в дом. Та то и дело оглядывалась, будто пытаясь сказать: ты тут не при чём, это всё из-за меня! Маленькая Марина в непонятках хлопала ресницами и плелась домой. Да, было обидно, но ничего не поделаешь: приходилось принять всё, как есть, давясь банальной детской злостью, напополам с жалостью к самой себе, и элементарным непониманием сути происходящего.
Однако со временем, родители подружки успокоились, прекратили постоянную слежку и переключили своё внимание на обычную рутину, связанную с переездом на новое место жительства. Тогда-то девочкам и удалось тайно ускользнуть по утренней зорьке в сторону деревенского кладбища.
Марина побаивалась оставаться в подобных местах одна, а потому была несказанно благодарна подружке, за то, что та так легко поддержала её затею. Хотя в этом была какая-то странность: особенно когда Марина накладывала тревогу родителей девочки на её собственную беспечность. Но, с другой стороны, возможно, подружка просто пыталась таким образом преодолеть собственные страхи, болезнь – если та в действительности была – и как-то самоутвердиться, что ли. Причём не в глазах Марины, а, в первую очередь, в своих собственных. Данность была необходимо ей, как воздух. Однако надумала всё это Марина значительно позже... В то утро они просто шли полакомиться вишней и боязливо оглядывались по сторонам, страшась, ни сколько уснувших на веки вечные мертвецов, сколько озорных деревенских мальчишек, способных выкинуть любую пакость.
Марина отчётливо помнила бескрайний зелёный ковёр, по которому удушливый, пропахший недавним дождём ветерок гнал перекатывающиеся волны. Стебли травы, точно назидаемые невидимой гребёнкой, репетировали заученный танец, синхронно клоня длинные былки и пушистые колоски то в одну сторону, то в другую. Подружка тогда заметила: мол, жалко, что нельзя купить такой ковёр в магазине и постелить дома на пол, чтобы он вот так же колыхался, раскачивался и приятно щекотал голые коленки! Марина согласилась: действительно, жаль! Затем она споткнулась об ухабу, укрытую растительными волокнами, и долго сидела среди осторожных шорохов, вдыхая луговые ароматы и наблюдая за тем, как подружка прилаживает к её ободранной коленке выросший до невероятных размеров лист подорожника. В тот момент происходящее казалось верхом блаженства, а ноющая боль стремительно отступала на второй план, будто была чем-то нереальным, в большей степени, надуманным.
Затем они двинулись дальше, галдя наперебой о различных девчачьих секретах и тайнах. Тогда Марина даже помыслить не могла, во что выльется это, казалось бы, не предвещавшее ничего дурного детское озорство...
4.
Глеб припарковался на Ленина, точнее прижался к бордюру, так как на Ленина нет парковок, а машины бросают прямо на проезжей части; из-за этого в часы пик образуются гигантские пробки, с высоты птичьего полёта так похожие на вытянутые драконьи шеи, источающие сквозь невидимые глазу поры едкие токсины.
Куда смотрит руководство ДПС оставалось загадкой. Да Глеба это, собственно, мало волновало. Ко всему, принцип был ясен: не кусай руку, что кормит тебя, – просто помалкивай и делай вид, будто так всё и должно быть. Кому какое дело до этих опостылевших пробок? Практически весь город день изо дня сосуществует с ними бок обок, и подобный симбиоз уже вроде как смахивает на серьёзные отношения.
«Вот именно: люди спят в пробках, едят в пробках, даже заводят знакомства в пробках, а кое-кто, возможно, ухитряется, вдобавок ко всему, – размножаться... в пробках. Чего уж там: «Город – сказка, город – мечта», – так, кажется, в своё время басил Слава Петкун».
Глеб утопил пальцем кнопку стеклоподъёмника. Уныло понаблюдал за тем, как мутное от грязи стекло отсекло внутреннее пространство автомобиля от уличных запахов, шумов и нудной осенней мороси. Сделалось немного тоскливо. Но лишь на пару секунд. Салон автомобиля, отгороженный от внешних антропогенных факторов, источал запах псины.
Глеб недовольно поморщился, облокотился о руль. Он поиграл педалью газа, терпеливо расшевеливая загнанный двигатель, отчего последний исторг предсмертный рык, коему тут же принялись вторить сингалки стоявших по соседству авто. Отчаянное соло продолжалось не долго: через пару секунд сердце «десятки» зашлось в чудовищной аритмии, затем стало постукивать через раз и, в конце концов, издало утробный булькающий звук, свидетельствующий о неизбежном отходе. Мотор чихнул в последний раз, после чего окончательно заглох.
- Пациент скорее мертв, чем жив, – прокаламбурил Глеб, выключая зажигание. – Похоже, в почках и впрямь камни, – заключил он тоном автомобильного знатока и откинул ремень безопасности.
Подниматься в редакцию не хотелось. Не было настроения попадаться на глаза коллегам, или объясняться с начальством, тем более, переходить дорогу кому-нибудь из кадровиков. Последние непременно примутся заново мусолить его квитанции по субсидированию квартиры, будто от того, сколько они вытянут денег из его многострадального бумажника, зависит смысл всей их дальнейшей жизни. Одно слово: нежить кровососущая, – иначе и не скажешь! Особенно эта их стервозная предводительница – Инесса Карловна. По одной только её фигуре можно смело диагностировать слабость к фаст-фуду, пустым ток-шоу, что оккупировали вечерний прайм-тайм своими банальными сюжетами, и бабским посиделкам, во время которых можно забить на работу, промыть косточки доброй половине отдела и, ко всему прочему, вдоволь нажраться халявных круассанов, заказанных на средства редакции.
Вряд ли у подобной прослойки населения, к коей и относилась недовольная всеми и вся Инесса Карловна, были надёжные друзья или подруги. Если только товарищи, оставшиеся со школьной скамьи или института. Да и те, скорее всего, старающиеся, по мере возможности, избегать взгляда мелких поросячьих глазок, выглядывающих из-под густо нарисованных бровей, в поисках любого изъяна, который можно было бы поскорее засвидетельствовать, озвучить и передать на частотах «сарафанного радио» на радость себе подобным.
В жизни у таких людей, как правило, два пути: один несбыточный, другой обыденный. Либо сразу после школы – замуж за какого-нибудь офисного критина, которого можно потом пилить и топтать до тех пор, пока он не превратится в измятую промокашку и, в конце концов, не сиганёт с моста или крыши. Либо одиночество на веки вечные, потому что с каждым годом, желчи в организме будет накапливаться всё больше, что лишь усугубит и без того гадкий характер, а в последствии начнёт методично травить организм изнутри, порождая язвы и всевозможные опухоли. Самое страшное, что последний путь, в отличие от первого, практически не запылён, а это свидетельствует только об одном: им пользуются чаще. Потому и поселяются в нормальных коллективах подобные Инессы Карловны, которые тут же обрастают вязкой паутиной слухов, домыслов и сплетен.
Так они и ворочаются всю жизнь, по сути, одни, – то, что путается в ловчей сети, не в счёт, – наподобие одичавших в брошенной квартире пауков, которые тут же стремятся занять не только все пустые углы, но и любые легкодоступные места, на вроде ванн, дверных проёмов и пылящихся шкафов. Да, они рады шумным кампаниям, но ровно настолько, насколько тот же паук рад мухе, нечаянно залетевшей к нему в гости, в том смысле, что наконец-то появилась возможность кого-нибудь замучить.
Возможно, в современном мире оставаться стервой проще, нежели строить какие-то сложные отношения, к тому же заранее обречённые на провал. Но вот только к чему, в конце концов, приведёт эта тропа?..
Глеб был уверен в одном: к смертному одру Инессы Карловны выстроится длинная очередь, однако состоять она будет исключительно из одних лишь недоброжелателей, в своё время оклеветанных по милости этой злобной ведьмы или затюканных её до полусмерти и пришедших, с той лишь целью, чтобы вволю поглумиться над жалкими останками недавнего монстра.
Глеб вздохнул и безучастно откинулся затылком на жёсткий подголовник: он и не предполагал насколько глубоко в состоянии мыслить под грузом навалившихся проблем. Хотя, скорее, всё дело в перенесённом стрессе: о плохом редко хочется думать – вот и приходится думать о повседневном. Точнее обыденном, что записано на матрицу подсознания.
Глеб запустил пальцы в карманы куртки. Попытался нащупать мобильник. А, собственно, почему он не может просто взять да и забить на всё? Чего в этом такого? Вот Сергей, на его месте, даже и думать на сей счёт не стал бы!
«Сергей – на моём месте? – Глеб почувствовал, как в груди сгустились колючие заморозки. – Бред какой-то. Тогда кто же, получается, на его?..»
Глеб был ни капельки не похож на младшего брата. Уже с самых ранних этапов сознательной жизни Сергей превратился в этакого сорванца, в душе которого свистел ветер, а всеядное подсознание пело роскошные дифирамбы лишь собственному «я». Мальчик наплевательски относился к учёбе, а из всех доступных предметов его более-менее занимала одна только алгебра. Точнее начальные вехи анализа, кои появляются в классе, эдак, восьмом-девятом; до тех же пор Серёжка мотался по дворам, оставляя учителей с носом, а родителей – в томительном неведении относительно будущего сына. Не сказать, чтобы Серёжка рос бестолочью или дебилом – просто ему было скучно. К тому же, по его собственному мнению, он и так всё знал. И в этом уже тогда была определённая доля правды, с которой Глеб не мог не согласиться.
Глеб учился на одни пятёрки и оставался единственной надеждой предков, которые совсем скоро, можно сказать, в прямом смысле плюнули на другого ребёнка, переключив всё своё внимание на такого славного и добропорядочного старшенького. Серёжка никак на это не отреагировал. Казалось, чувства его собственного достоинства питались совершенно иным: наконец-то обретённой свободой! Так что на такое пристальное внимание к персоне старшего брата ему было попросту плевать.
Глеба это злило: в душе он понимал, что Серёжка намного умнее, и будь на то воля младшего брата, тот давно бы перещеголял его по всем статьям. Уж что-что, а котелок у Сергея варил на раз-два. Брат запросто решал шахматные ребусы из «Техники молодёжи», над которыми Глебу приходилось корпеть часами, а то и неделями, до тех пор, пока в школьную библиотеку не завезут свежий номер журнала, в котором напечатаны столь ненавистные ответы. Вдумчивые посиделки над школьными учебниками, бесспорно, превратили бы Серёжку в гения, однако тому было попросту не интересно вчитываться в мелкий шрифт, который не нёс никакой информации о том образе жизни, который он уже мысленно рисовал в своём воображении. До поры до времени, замысел брата оставался тайной на всех мыслимых и немыслимых уровнях, однако, с годами, стены потайного бункера обветшали настолько, что через новоявленные трещины стала просачиваться кое-какая информация.
Глеб заподозрил неладное, когда появились эти самые начала анализа. Сначала обозначенные рамками школьной программы, позже подхлестнутые навязчивой идеей брата. Столь внезапно появившееся рвение к учебе,
