Корни зла

личного достоинства притупились и иссякли. Он не испытывал ни гнева, ни обиды. Может, он внезапным, характерным для подобной эволюции скачком приблизился к своей конечной цели, т. е., к чисто растительному существованию? Забота об оскорбленных чувствах стыдливой кузины Джейн, одолевавшая его всего лишь несколько часов назад, была, по-видимому, последней искрой угасающего альтруизма. Теперь он утратил и эту чисто человеческую черту. Однако, на данном этапе превращение было не полностью во благо. Сужая свой диапазон, его сознание, вместе с более абстрактными, общечеловеческими категориями, такими как гордость и альтруизм, породившими столько горестных переживаний, выбросило за борт и такие ценности, как стойкость и выдержка, которые в оправе греческих цитат, служили ему защитой от многочисленных невзгод и напастей. Более того, в этом суженном кругу бытия душа его не умалилась, а уплотнилась: противовесом безмятежному безразличию цветка ко всем надругательствам над мебелью стал вегетативный, всеохватывающий и безысходный ужас при мысли о подобном же надругательстве над ним самим.
Между тем, племянник все курил и сквернословил в его кабинете.
На камине стоял конверт, надписанный рукой мистера Мэннеринга и адресованный кузине Джейн. В нем находилось письмо, которое он отправил из города, письмо, обличавшее постыдное поведение его племянника. Конверт попался на глаза молодому человеку, и тот, движимый праздным любопытством, ничтоже сумняшеся, вскрыл его и вынул письмо. По мере чтения лицо его становилось все более мрачным.
- Что? - прорычал он. - Значит я — "хам и побирушка... никчемный подонок... пронырливый гаденыш"... Что-что?... "Отсечь его от семейного древа"... Ах, вот оно что! - рявкнул он, безобразно выругавшись. - Значит, отсечь захотел? Посмотрим, кто кого!
Он схватил со стола большие ножницы и ворвался в Смотровую.
Говорят, рыба-солнечник вскрикивает, попавшись в руки человеку; а из насекомых одна лишь гусеница бабочки «мертвая голова» способна буквально взвизгнуть от ужаса. В растительном же мире только мандрагора издает предсмертный вопль: по крайней мере, так было до настоящего момента.

 
Фриц Лейбер
Злодейский Сад Доктора Адамса

Таггарт Адамс — просто Таг для других воротил издательского бизнеса и высшего начальства его компании — бросил свирепый взгляд поверх отделанной нефритом столешницы своего письменного стола и трехметровой тигровой шкуры, устилавшей пол его офиса, на выложенную яшмой пневматическую дверь, которую Ерика Слайкер только что с треском закрыла за собой.
Хотя со стен его офиса его буквально пожирали глазами одиннадцать бесподобных "Кисок Месяца", схваченных фотокамерой в самых волнующего позах откровенного стриптиза, они могли бы с тем же успехом быть в хламидах и масках палача, ибо Таг не обращал на них никакого внимания.
На его лице, вместо обычной плотоядно-насмешливой ухмылки Мефистофеля, застыло выражение с трудом сдерживаемой ярости и оскорбленного самолюбия, в то время, как память заново проигрывала сцену перепалки с Эрикой.
Ерика Слайкер: Статус "Киски Месяца" погубил мою сестру! И вы еще хотите, чтобы я тоже…
Таг Адамс: Погубил? Да это просто смешно! Пока она была у нас, до нее никто и пальцем не дотронулся. А я, тем не менее, предлагаю вам…
Эрика (взволнованно): Очень жаль, что никто не притронулся! В этом  вашем шестиэтажном вертепе все пропитано сексом, но здесь не найдешь ни грамма нормальных отношений  между мужчиной и женщиной. Все только и думают о т том, чтобы пробиться поближе к кормушке, а пробившись, боятся, что их скинут оттуда.
Таг: На сей раз я пропущу мимо ушей ваши колкости, мисс Слайкер. Я так же, как и вы, глубоко сожалею, что по истечении тех нескольких недель, пока она находилась с нами, с вашей сестрой случился нервный срыв…
Ерика: Срыв, говорите! Да, она пять дней была в коме! И вышла из нее с мозгами пятилетнего ребенка, снедаемая тщеславием, но начисто лишенная всех своих талантов! Да она превратилась в обитательницу психушки! Как будто, после лоботомии. У нее теперь сознание растения! (Эрика поднимается с обитого леопардовой шкурой стула и показывает на фотографию "киски", чем-то напоминающую ее саму). А вы еще имеете наглость демонстрировать всем ее фото! (Она хватает со стола массивную серебряную пепельницу и швыряет ее в возмутившую ее панель, которая с треском разлетается на куски и мелкие, розоватые осколки с приглушенным стуком падают на растянутую по всему полу офиса тигровую шкуру и внутрь разбитой ниши). Вот вам! Да падут на вас проклятия самой Царицы Ведьм!
Таг (сохраняя спокойствие): Теперь, когда вы разрядили в меня свои инфантильные эмоции, мы сможем поговорить спокойно, полагаясь целиком  на здравый смысл. Прощаю вам этот взрыв разрушительной агрессии. Мне нравится, когда в "киске" просыпается тигренок… И, все-таки, я предлагаю вам…
Ерика: К черту! Да я лучше с вами, с уродом, пересплю, чем попасть на страницу ненавистного мне журнала! А! Я вижу, вы испугались. Так я и думала. Прощайте, мистер Адамс! ( И она уходит, с грохотом захлопывая за собой отделанную яшмой дверь).
Таг Адамс сделал глубокий вдох, перевел дыхание и поглядел на семь крупных, глянцевитых цветных фотографий, аккуратно разложенных на искусно инкрустированной нефритом поверхности стола. На каждой из них красовалась Эрика Слайкер в роскошном, отделанном жемчугом, жемчужно-сером костюме, который прекрасно сочетался с ее длинными, блестящими, цвета вороного крыла волосами. На каждой она была снята на фоне буйной, тропической листвы зимнего сада. И с каждой она смотрела на него с выражением крайне возмущенного высокомерия на бледном, продолговатом лице: маленькие припухлые губки были презрительно надуты, высокие, тонкие брови надменно сдвинуты, придавая лицу выражение царственного величия.
Он отобрал фото, на котором она выглядела наиболее неприступно, затем методично смял остальные шесть в грубые комки бумаги с острыми углами — так юнец, впервые попавший в бар, мнет пустые пивные банки — и смахнул их со стола в стоявшую рядом, обитую тигровой шкурой корзину. Затем быстро прошел к стулу, на котором только что восседала Эрика Слайкер и, внимательно обследовав поверхность сидения, подобрал что-то с его леопардовой обивки, держа это осторожно двумя пальцами перед собой  на вытянутом расстоянии.
Вернувшись в столу, он аккуратно уложил в небольшой белый конверт найденный им  длинный, блестящий, цвета вороного крыла волос Эрики, запечатал конверт и пришпилил его к оставшейся цветной фотографии.
- Она будет мне говорить о ведьмах, - тихонько пробормотал он, - мы еще посмотрим, кто кого!
Он порылся в ящиках стола и извлек еще одну цветную фотографию, на этот раз рыжеволосой молодой красавицы — восходящей звезды на задворках Бродвея, — которая совсем недавно отвергла его предложение стать на месяц  коронованной принцессой секс-кисок. Проверив содержимое прикрепленного к ней конверта, он удостоверился, что все  три, зеленоватого цвета, кусочка ее лакированных ногтей были на месте. Затем, запихнув оба конверта с фотографиями в большой конверт из крафтовой бумаги, он сунул его себе под мышку и ринулся к массивной двери кабинета. Торопливо семеня ногами, он проследовал роскошными, переливавшимися огнями коридорами своего "Кошачьего Замка", как окрестил его один не в меру злой на язык репортер и, оставив без внимания древний лифт с его ажурными, позолоченными чугунными решетками дверей, отправился вниз пешком, пробегая лестничные пролеты с их погруженными в полумрак любовными нишами и зашторенными кабинками для уединения, которые служили исключительно в качестве интерьера для съемок интимных сцен.
Было около семи вечера, и обычный для этого времени  вечерний раут приближался к своему стерильно-сексуальному апогею. Два расположенных поодаль друг от друга джаз-бэнда с грохотом изрыгали из своих недр звуки диксиленда и твиста. По коридорам дефилировали стайки юных, полуодетых красоток, смело выставлявших напоказ свои, по их расчетам, достойные обозрения детали анатомии, встречаясь, но не задерживаясь перед строго одетыми молодыми людьми, с озабоченным видом следившими за их маневрами.  
Однако, несмотря на страстные извивания танцоров и кривляния комиков, несмотря на все шумные игрища, затеваемые самодеятельными затейниками, нигде не было замечено никаких поползновений к интиму, исключая лишь минимально допустимые контакты по ходу танца и чисто случайные прикосновения рук.
Ибо все пребывали в страхе, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не сделал ничего  неподобающего, фривольного, о чем сразу пронюхают репортеры, а вслед за ними и полиция — что-нибудь вроде романтического признания или пьяной выходки.
При виде Хозяина и Повелителя Кошачьего Замка, мелко семенящего ногами с коричневым конвертом под мышкой, все почтительно расступались, причем на лице каждого мужчины уже была готова заискивающая, радостная улыбка на случай, если это потное, украшенное острой мефистофелевской бородкой лицо обернется в его сторону, а каждая девица просто расцветала на глазах, выгибаясь в его сторону и демонстрируя в лучшем виде все свои прелести: губы, шею, грудь, бедро, пухлую коленку, либо какую другую часть анатомии, которую она сама считала шедевром.
Но Таггарт Адамс шел напролом, ни на кого не обращая внимания. Мужчины его только раздражали, а что касается девушек, его психоаналитик вот уже третий год бился над тем, чтобы как-то расшевелить его интерес к ним, но без особого успеха. Он уже был совсем не тем наглым прожигателем жизни, за которого его можно было принять, судя по бородке и карандашным усикам, которые были своего рода эталоном преуспевающих издателей "журналов для мужчин".
На данный момент единственной интересующей его девушкой была известная нам брюнетка с волосами цвета вороного крыла, ниспадавшими красивыми прядями на ее бледно-презрительный лик, но с ней-то он как раз и собирался посчитаться в самом ближайшем времени.
А что касается персонала, толпящегося в коридорах — увешанных бриллиантами секс-куколок — "пуппэ де ламур", — которые крутились около одетых в строгие темные костюмы мужских участников этой пантомимы — что ж, это было нормально.
Все ниже и ниже сбегал по лестничным пролетам Таггарт Адамс. Мимо бассейна с его бирюзовой поверхностью и стайкой старлеток в бикини, причем каждая на своем, отведенном ей месте. Мимо большого, шестиметрового аквариума, в котором за толстым стеклом плавала, скользя меж настоящими кораллами, одинокая девушка-рыбка в акваланге с длинной гривой светящихся волос. При виде Тага парочка, застывшая у стекла, испуганно разомкнула объятия, и молодые люди бросились в разные стороны, провожаемые суровым взглядом мэтра. Наконец, он был один, стоя в полумраке отделанного дубом и светлыми шпалерами коридора, на самом "дне" его огромного обиталища.
Быстрый взгляд, брошенный им в обе стороны коридора, убедил его в том, что он был в совершенном одиночестве. Следуя определенному ритму, он тихонько несколько раз нажал на дубовую розетку в стене.