зелени всю пыль, и листья стали яркими, мокрыми и блестящими. Легкая туманность гуляла среди деревьев. Вымокшие после дождя птицы чирикали. Дверь сарая продолжала ходить. Хоть что-то, ну же? Ничего не менялось. Сонная, издерганная, я плутала мыслью по какому-то бесконечному лабиринту и никак не могла понять, что конкретно в этой ситуации меня так угнетает. Казалось бы, уход девушек мог иметь множество объяснений, но меня вымораживало так, словно объяснений он не имеет вообще.
Я обернулась и увидела в складках простыни коробку «Окинавы». Интереса она уже для меня не представляла, но по инерции я взяла ее в руки. Сверху на обложке — голубое небо, снизу — острова и море, на горизонте — крыло самолета, девушки в школьной форме смотрят в кадр: ничего нового. Я перевернула коробку и оторопела. Мысль «ничего нового» стала неприятной. Аннотация была ободрана точь-в-точь как и раньше. Мне захотелось протереть глаза. Я же воочию видела, что кассета упала на болотную кочку! Яна прихватила ее? Кто же еще. Но как ей удалось? и когда? зачем? Я усомнилась. Вытащить кассету из болота на расстоянии — это фокус, достойный иллюзиониста, а не Яны.
Я осматривала обложку: борозды, как от ногтей, вмятины, облезлости, — и с удивлением обнаружила, что все они нарисованы и покрыты лаком. Вот оно что. Таково оформление всех обложек «Окинавы». Я втиснула кассету в коробку, отправила ее в ящик, возвратилась к окну и стала ждать каких-либо изменений, но изменилась лишь москитная сетка, которая отмокла от утренней измороси. Тяжелые капли падали на карниз. Расходился дождь.
Я услышала хлопок двери со стороны сарая и одновременно — с парадного входа. Внутри у меня что-то воспрянуло, но тут же оборвалось. Я ожидала от девчонок топота или болтовни, но в прихожей было тихо. Что там происходит. Голос в моей голове говорил тягуче, медленно. Какого черта они там копаются. Почему они замерли.
— Эй! — крикнула я.
Они не отозвались. Мне даже пришла мысль, что я все-таки не заперла дверь и ею хлопнул ветер. В недоумении я выглянула в коридор. Дверь была распахнута, на крыльцо сыпал дождь. В прихожей стояла Юля. Ее вид ошеломил меня. Голова в колтунах, на одежде — хвоя и листья, на колене — ссадины. Она, измокшая, раскрасневшаяся и грязная, судорожно глотала воздух, будто бы долго бежала.
— Ты в порядке? — я подлетела к ней.
Она посмотрела на коврик, где лежали мои сланцы и скривилась:
— Яна не здесь?
— Постой… — удивилась я. — Вы разве были не вместе?
Она помрачнела:
— Яна пропала.
Я опешила.
— Ее нигде нет, — сказала Юля.
Она опустилась на порог и стала растирать виски:
— Какой кошмар, — говорила она. — Это кошмар. Я ведь искала ее всю ночь.
— Всю ночь! — поражалась я. — Но зачем? Нет, почему? То есть почему ты не рассказала мне, почему не позвала меня искать ее?
Она поднялась:
— Я не могу тут находиться.
Я вцепилась ей в локоть и затянула ее в дом. Совершенно неожиданно она ударилась в панику и стала повторять, что ей здесь страшно. Она порывалась уйти, а я — удержать ее. Это нормальный дом. Абсолютно нормальный дом, где не нет никакой опасности! Но она рвалась отсюда так, словно он вот-вот обрушится и погребет ее под обломками. Я потратила немало сил, чтобы затащить ее внутрь.
Небрежным движением она сбросила кроссовки, протопала в комнату, сорвала с крючка полотенце, вытерла мокрое лицо и шею, сволокла липкую одежду прямо на пол и завернулась в плед. Она пыталась усидеть на месте, но не могла. Она вскакивала, металась по сторонам, резко садилась, опять вставала… Она припадала к окну и с тоской смотрела на свою машину, и было заметно, что больше всего на свете она сейчас хочет просто отсюда уехать.
— Я чувствую себя ужасно, — призналась она.
Нахождение в доме не успокаивало ее, и я предложила ей выйти. Она наспех оделась, повесила на плечо сумку, и мы двинулись. Куда — мы толком не знали. Мы просто плыли через завесу дождя, как через водопад. Капли барабанили о клеенчатый капюшон дождевика. Юля рассказывала, как провела эту ночь.
Дело обстояло так. Юля, как и я, бродила по окрестностям до позднего вечера и возвратилась в дом одна. К тому времени я спала. Яны всё еще не было. Ее отсутствие напугало Юлю до смерти, хотя объективных причин для столь бурного беспокойства я не видела. Юля оббегала деревню и, пока я спала, даже возвратилась в дом проверить, не пришла ли Яна. Складывалось впечатление, что Юля никого, в том числе и меня, не хотела привлекать к поискам, а надеялась вернуть Яну тайком и в дальнейшем о ее исчезновении не оговариваться. Когда я призывала ее обратиться за помощью, она давала отказ.
Дорога вывела нас к вытянутому, как лента, озеру, в котором отражалось тучи. Мы вдались в лес и шли по измокшему мху к берегу. Дождь шуршал в листьях, кора от воды потемнела, и через кроны слегка подкапывало. Мы остановились возле пустого пляжа, но Юля и здесь не могла усидеть. Она бросила сумку, пошвыряла на песок одежду и зашла в озеро, и окунулась с головой. Песок холодил ступни так, словно шагаешь по снежной пустыне. Я представить себе не могла, как Юля плавает при такой промозглой погоде. Как же хотелось выпить чего-то горячего и залезть под пуховое одеяло! Я села у самой кромки воды и в полудреме наблюдала, как разбиваются капли об изумрудные листья водяных лилий. С Яной не случилось ужасного, рассуждала я. Она ушла буквально из-под моего носа, пока я гуляла в саду, и этому найдется простейшее объяснение. Ее жизни ничто и никто не угрожает. О, я была теперь в этом уверена! Потому что Юля ничуть не опасалась за ее сохранность. Юля всполошилась так, как если бы Яна ушла к известному только им тайнику и могла бы теперь вынести оттуда нечто ценное. Вот чем это было. Страхом не за Яну, а за себя — или за что-то свое.
Юля выходила из озера и разглаживала волосы, с которых потоком лилась вода, но вдруг остолбенела. Ее перекоробило, и она смерила меня гневным взглядом.
— Это смешно, да? Смешно, по-твоему? — проскрежетала она.
В ответ я издала невнятный звук. Она привела меня в замешательство.
— Зачем ты сделала это? — вскипятилась она.
— Сделала что? — мне стало не по себе.
— Зачем ты…
У меня в груди кольнуло, когда она произнесла: «Взяла с собой кассету».
— Что за бред? — не поняла я.
— А это что такое? — она указала на сумку.
Из нее высовывался синий уголок «Окинавы». Я обомлела.
— Нет, нет, — сказала я. — Я не брала это.
Она встряхнула сумку, и «Окинава» кувыркнулась на песок. Юля впопыхах стала одеваться.
— Как ты смогла? — бесновалась она. — Я же ее выкидывала!
— Эй, я не брала!
— Говори!
— Слушай, кассета была у хозяев.
— У хозяев, значит?
— Наверное, ты махнула ее в сумку случайно.
— Хватит! — отрезала она. — Как ты залезла в болото? Зачем взяла? Зачем, я тебя спрашиваю!
Я вконец растерялась:
— Да как бы я могла? Она дома была. Это не Кристинина, а хозяйская.
— Ну-ну… — съязвила она. — Зачем подложила «хозяйскую»?
— Я не подкладывала, — я вцепилась ей в руку.
Мне казалось, она готова была от меня удрать.
— Да что с тобой? — сказала я.
— К черту пошла.
Она выдернулась, подхватила сумку и бросилась прочь. Она просто сошла с ума! Я взглянула на песок. Кассету надо было вернуть владельцам. Я подняла «Окинаву» и поспешила за Юлей. Она шла очень быстро, а ближе к выходу из рощи побежала. Я не успевала за ней. Я гналась за ней изо всех сил и боялась, что если я упущу ее, то она опять пропадет надолго. Она вихрем ворвалась на участок и скрылась в доме. Я застала ее у телефона. Она уже сняла трубку и била по кнопкам.
— Что ты делаешь? — сказала я.
— Закажу бронь.
— Бронь?
— На поезд.
— Зачем на поезд?
— Уехать отсюда — зачем!
— Но машина…
— Пришлю за ней потом.
— Но подожди…
— Нет не «подожди». С меня хватит. Я уезжаю. Я хочу домой.
Она была или в ужасе или в бешенстве. Она напоминала помешанную. Говорить с ней было невозможно. Я не могла бы сказать точно, в какой момент — на пляже, во время бега или прямо сейчас — я заподозрила, что Юля замалчивает некоторые факты об аварии. Я выдернула телефонный шнур из розетки. Никуда она не поедет, пока не расскажет мне всё как есть.
Трудно представить всю злобу, проступившую на ее лице в тот миг, как она поняла, что я отключила телефон. Я потребовала от нее объяснений — в ответ получила бурю эмоций. Я потребовала еще. И еще. Объясняться со мной она не хотела. Принуждение и несогласие с принуждением между нами напоминало особо взрывную сцену из мыльной оперы. Продолжалось это немало. Выяснение отношений кончилось тем, что мы молчали друг перед другом на кухне. Я заварила себе кофе и потихоньку отхлебывала из чашки. Юля смотрела через стекло во двор на одинокую машину. Время шло. Мой кофе остыл. Юля нервно постукивала по столу пальцами. Обе мы охладились и умаялись от склок.
— Ты завелась из-за кассеты, — прошептала я. — И что в ней такого?
— Я думала, ты смеешься надо мной, — смутилась она.
— Зачем бы я стала? При чем тут кассета?
— Признайся, ты ее подложила?
Честно говоря, я уже сомневалась:
— Ну… может, нечаянно. Сунула ее тебе по рассеянности. Я не знаю. Но я точно тебя не разыгрывала — чего ты разошлась?
— Я думала, ты меня пугаешь.
— Чего ради? — удивлялась я.
— Мне показалось это намеком.
— Каким еще намеком?
— Намеком на то, о чем тебе известно.
— О чем? — терялась я.
— Об этом, — она многозначительно вздернула брови и смолкла, будто этим жестом ее ответ исчерпывается. Мне стало неуютно:
— О чем ты говоришь?
— Мне не надо, чтобы это, ну… разлетелось.
— Да говори же. Я никому ни слова.
Она помялась-помялась и пролепетала:
— Я не сбивала Кристину. Там был туман в тот день, помнишь? Очень сильный туман.
Я даже не поняла, что ответила ей. Что-то невнятное. То, что она выдала, расходилось с тем, что я знала, и от этого меня охватило чувство нереальности происходящего. Сначала — сбила, теперь — нет. Я никак не могла ухватиться за подсказку в ее интонации и понять, к чему она меня подводит.
— Я тогда не ехала быстро, — сказала Юля. — Я не могла набрать скорости в тумане. Дорога была скользкая — не затормозить, и ничего не было видно. Я даже не поняла, как наскочила на Кристину. Был удар, и я почувствовала, как наехала на что-то колесом. Мы выбежали из машины.
У меня ум за разум заходил:
— Ты сбила ее или нет, я не понимаю?
— Подбила, только подбила. То есть я сшибла ее и прошлась по ней колесом. У нее была рассажена голова, а из ног виднелись осколки. Крови, что странно, было немного, но всё так искорежено, так вывихнуто, что просто ужас. У меня сразу в глазах помутнело. Я едва не грохнулась, как ее увидела. Сама она не отключалась, но плыла где-то на грани. Травма была сильная: после такого садятся в кресло. Надо было или ехать с ней в больницу, или… мы подумали, сколько времени она будет выздоравливать? Сколько притом шкур снимут с меня? А если она в больнице отойдет? Когда я уже привезу ее и засвечусь. Где я тогда окажусь? Мне прямая дорога в колонию. Если Кристина уйдет — потащит за собой и меня тоже. Всё, это для меня всё, конец. Мы взяли ее, но куда мы поехали, ты знаешь.
Ее признание повергло меня в шок. Мне даже подумалось, она бредит, и я стала спорить. Всё не так! Она не знает, о чем говорит! Но скоро я поняла, что она — на серьез. Я потеряла дар речи. Не знаю, сколько я
