Лонгоя

                                                     ЛОНГОЯ.

Случается  же  в  жизни  так!     Живет  себе  человек   на  белом  свете спокойно.  Работает.  Детей растит. От жизни много не требует.  О дальних дорогах, опоясывающих земной шар, не мечтает.
Воскресенья   проводит  у  телевизора   в кругу  семьи.  Отпуск -  с удочками  на озере.
       Но   однажды  вдруг.… Все  в этом мире  случается  однажды  вдруг.  
    В  общем,  проснувшись  однажды  утром, заметил  я,  что  в  этом  спокойном, окружавшем  меня, привычном  мире что – то не  так.  Не  хватает  чего – то   очень   важного , главного .  Не   помогают  ни  выкуренная  сигарета,  ни  утренняя  прохлада  .   Необъяснимое   чувство  растет ,  ширится , заполняет  неприятным   , тревожащим  холодком   грудь.
  Я  обвожу  глазами  комнату надеясь найти  то,  что  не дает  мне  покоя.  Но  ничего  не  нахожу.  Все  на своих  местах.  Ничего  не  убыло.  Ничего  не  прибыло.  Вокруг  меня  давно  отлаженный устоявшийся  быт. И  все – таки. …  Совсем  неожиданно  на  глаза  попадается старый  альбом для  фотографий.  Еще  не  осознав,  что альбом и есть  то, что  нужно  мне на  данный    момент , я  делаю  к  шкафу  шаг .
      Через   несколько  минут  я  сижу у  стола   и  осторожно, не  желая  нарушить  утренний  сон  моей  семьи ,  перелистываю, пожелтевшие  странницы.  Со старых,  потемневших  от  времени  фотографий   смотрят на меня  мои  бабушки и дедушки. Смотрят их  друзья и знакомые.  Смотрят  те, кому я обязан тем, что живу  на  этом свете.
   На  одном из  снимков – девочка  лет семи – восьми  исподлобья   смотрит прямо в объектив  фотоаппарата.  Ждет,  наверное, обещанную фотографом  птичку.
Пройдет еще лет пятнадцать  -  двадцать и эта  девочка, настороженно, смотрящая в объектив   фотоаппарата  станет, моей  мамой.      Вот она, с застенчивой  улыбкой  смотрит  на меня  со следующего   снимка. А рядом  с ней  - мой  отец. Правда, тогда он  еще  не был  моим  отцом,  а  был  только  женихом   моей   мамы, и  сфотографировал  их деревенский  фотограф  в  день  свадьбы.
       И  еще  несколько фотографий. Незнакомые, бородатые  люди  пристально  смотрят  на меня из  своего, неведомого  нам  живым мира,  словно  хотят  поведать  мне  что – то  свое, сокровенное,  известное  только им.  Но,  увы.  Нас  разделяет  время.  И мне  ни когда  не услышать их голосов.     Вот еще  одна     фотография    мамы.  На  руках  у неё  завернутый  в  пеленки  мой  брат.  Рядом с мамой,  прижавшись к её  боку, стоит девочка лет  трех – четырех.  Одной    ручкой  она  держится   крепко  за  мамину  юбку, другую  спрятала  за спину.
    Это  моя  сестра.     Встретиться,  мне с ними  было  не суждено.   Меж  нами черной непреодолимой    бездной  лег страшный   тридцать  четвертый   год.     Именно в  тридцать  четвертом  году     в  Лонгою ,  деревню, где  жили  мои  прадеды  и деды  и где  начали  свою  жизнь   мои   родители  прикатилось  не понятное . пугающее  своей  новизной  слово « коллективизация «    Прикатилось  оно со стороны  железной    дороги вместе с шумом   проносящихся  мимо  поездов  .  Прокатилось  по  притихшей   деревенской  улице  до  сельсовета и ,  распавшись  на  множество   мелких, остроганных  осколков  разлетелось  по  дворам ,  подхваченное   бойкими  бабьими   языками.
      -  Как  бы  паря  худо,  не случилось. Как  бы  ни случилось  чего.
Зашелестел  над сжавшимися  от  испуга  серыми  крестьянскими   избами тревожный  шепоток.
- Под одно  одеяло  сгонят  всех, говорят!  Вместят  с бабами  и  ребятенками .
- Не,  баб – тех отдельно  содержать  будут. Общие  они вроде  теперь  станут  . К   какой хочешь ,  к  ,той  и  привались.
-Это как же , к  какой  хош?  А к своей- то  кто ?
А и нету теперь  своих  .  Понятно?   Нету . Для  всех они  служить  будут. Потому  как    коллективизация,  стало  быть ,  пра  слово!  И  знаца  коллективное все. И  бабы  и  лошади  и  другая  какая   скотинка  . Все  ,  все.    Пролетария  мы стали совсем. Пра .
На  следующее  утро , горластый  уполномоченный  объявил о  коллективизации   с  высокого  крыльца   сельсовета.  Стояли  молча  мужики , перекатывая  во рту  незнакомое ,  царапающее язык  слово.  –Гля ко , паря , коллективизация  , стало  быть .  Как бы худа  не  было , пра  слово . А  вот  ежели не  пойти в эту  коллективизацию – то?  Што  тогда, а ?
Но уполномоченный , яростно  взмахнув  рукой,  предупредил   сомневающихся  :  - Хто  не согласен  по  собственному  желанию  линию  коммунистической  партии  исполнить ,  с  теми  мы  по   другому  говорить  станем!
 Шарахнулось , по  деревне  еще  одно слово,  ранее не слыханное -  « Колхоз «
-Как  жить – то теперь станем ? – Крутили  головами  мужики.
-Хозяйство  в  колхоз  а самим – то  куды  ?
  Мудрено  все больно ,  не  привычно.
А можа  забудется всё ? Можа Обойдется ?
Нет, не  забылось.  Не  обошлось. Перевернуло  весь  мир. Тяжелым  гнетом  прокатилось по крестьянским  избам  ломая и круша  то , что  создавалось  веками .  В  числе  многих  захватило и  мою  семью. Безжалостно  вырвало  из родной  земли.  Закружило  , завертело  и  швырнуло   через    всю  Россию .  В  далекую ,  холодную , неведомую  Сибирь   ,  убив при  этом сначала моих  сестру  и  брата  ,  а вскоре  после  моего  рождения  и  отца.
Мать  моя  дожила  до  старости  и  умерла   в  возрасте  шестидесяти семи  лет.  Умерла  легко.  Не   мучилась.   Попрощалась со  мной, с внуками, с женой моей.  – Вот и все, прощайте,- сказала  она  шепотом.   – С   миром  оставайтесь.  А я ухожу. Ждут  они меня  там  ,  в Лонгое   нашей   ждут. Вижу я их  всех .  Всех   вижу. Встречают  меня.  .  
      Больше  я  её  голоса   не  слышал. Вскоре  рука  её, которую  я держал  в  своей, начала  холодеть .    Мама  умерла , оставив в  память  о  себе  два  десятка  фотографий  да  рассказы  о  чудной  стране  Лонгое   вскормившей   моих  пращуров , дедов   и  её , мою  маму и  моего отца.
Именно   такой ,  теплой, ласковой,  цветущей  -  вставала  она  перед  моими  глазами
в   холодные    зимние  ночи, загадочная  Лонгоя.  земля, которая  должна  была  стать  моей  родиной. Земля  , о которой  так  тосковала   моя  мама  .
     Задумавшись , я и не заметил  как  проснулась  вся  моя  семья и только  голос  жены  позвавшей  меня  завтракать  вывел  меня из раздумий.  
      За  суетой  дня забылось  все,  ушло   в  глубину  подсознания. Но  вечером ,  когда  в  доме  установилась    относительная , тишина  нарушаемая  лишь   дыханием  спящих ,  пришло  вновь . Тупо  толкнулось  в сердце отгоняя  сон.  Я  еще  несколько  минут  боролся  с накатывающей  на  меня   волной  воспоминаний  но  в  конце  концов  не   выдержал и  отдался  её  воле .  И она ,  бережно  приняв  меня , вынесла  на , поросший   вечно  зелёными  кедрами , высокий  , песчаный  берег  могучей  сибирской  реки  Обь.    
   С  этого берега  и началось  моё  путешествие  по  жизни  а  деревушке, состоящей  из  нескольких   десятков   изб  испуганной  стайкой  жавшихся  к  берегу ,  суждено  было  стать  моей  родиной .  
            Из  раннего  детства     мне   больше  всего  запомнился  страх  перед  волками .  Стоило  только    вечернему  сумраку  сгустится  в  избе , как  их  серые  тени  окружали  меня  ,  сверкая  кровожадными  глазами  и  скаля  свои   клыкастые  пасти.  В  поисках  спасения  я  натягивал   на  голову  затертое  до  блеска,  с торчащей  из  дыр  серой  ватой, старое  одеяло  и  тихонько  плакал  от  страха.  А  рожденные  моим  воображением    кровожадные  хищники  стояли  у  моей  кровати ,  высунув  свои  длинные , кроваво- красные  языки , и  ждали …  
     Порой  мне  казалось,  что  я   слышу  их  злобное  урчание,  и  тогда  я  еще  сильней  сжимался  под   своим  старым  одеялом, до  боли  зажмурив  глаза.
Почему – то  приходили  только  волки.   Не  коварные   росомахи , не  медведи  а  только  волки .  По видимому ,  здесь   свою  роль  играли  рассказы  возчиков , ходивших с  рыбными  обозами  в  далекую  Тюмень  и  часто  подвергавшихся  разбойным  нападениям  серых  хищников.
  Утром,  как  только  тусклый  зимний  рассвет  нехотя  заползал в  выстывшую  за  ночь  избу  и  терзавшие   меня  ночные  страхи  уходили,  я  выползал  из  своей  норы  и  шлепая  по  холодному  полу  босыми  ногами  направлялся  к  окну. У  окна  стояло  грубое,  сколоченное  гвоздями,  старое,  скрипучее  кресло,  на  котором  я и проводил  обычно  короткие,  зимние  дни. Дыханием  своим,  протаяв   в  обметавшем  оконное  стекло  слое  льда,  маленький  кружек  я  припадал   к нему  и  с  жадностью  смотрел  на  сверкающий  под  яркими  холодными  лучами  зимнего  солнца  заснеженный  мир.  
       Раз  в  день  дверь избы   со  скрипом  распахивалась  и  в  избу,  окутанная  клубами   морозного   пара,  входила   тетка   Павлишка.    Кряхтя   и  отдуваясь ,  она , не  глядя  на  меня  , словно   меня  и  не  было  тут  , подходила  к  столу ,  одиноко  стоящему  у  обшарпанной , с  сохранившимися  следами   извести  стены , и  ставила   на  него   жестяную  кружку   до  половины  наполненную  молоком   и  две  а  иногда  и три  холодные,  сваренные   в  мундире  картофелины  с  ломтем  ржаного  ,  посыпанного  крупной  солью хлеба .  – Вот , жри  давай ,- ворчала  она   по – прежнему   не  глядя  на  меня  ,    -  А  то   околеешь  тут   ишо , не  дай   Осподи  .  Матерь  -  то  изведется  совсем. Тобой  и  живет  толь…-  Наградив  меня  суровым  взглядом, Павлишка  приносила  с  улицы  охапку  промороженных  поленьев  и  затапливала  стоящую  посредине  избы  печь.    Пока  она  кряхтя  и  ругаясь  двигалась  по  избе  шаркая  по  полу  своими  разношенными  валенками,  я  неподвижно  сидел  в  своем  кресле  и  изо  всех  сил  старался  не  отрывать  взгляд  от  пола .  -  Ишь  ты ,  молчун , -     кряхтела   старуха ,-  болезный  однако . До   весны  видать  не  дотянет… - Она  быстро ,  словно  отмахиваясь  от  сказанного , крестилась  и  сердито  сплюнув  на  пол    отворачивалась  от  меня
Я  не  любил    тетку   Павлишку. Не  любил  и  её  скрипучий  голос .  Взгляд  из  -  под  всегда  нахмуренных  бровей.  Не  любил  и  боялся. И  по  этому   вздыхал  облегченно ,  когда  ,  истопив  печь  и  закрыв  вьюшку    , Павлишка ,  окинув меня  на  прощание  суровым  своим  взглядом  исчезала  за  дверью.    
       Вот  и  сейчас, закрыв  вьюшку и  строго  взглянув  на  меня,  Павлишка  направилась  к  двери.       Я  еще  несколько  минут  сижу  неподвижно.  прислушиваясь  к  затихающему  скрипу  снега  под  её  шагами,  и  только  когда  они  затихают  совсем,  спрыгиваю  с  кресла  и  бегу  к  столу.    Вытряхнув    из  кружки  последние  капли  молока  Я  вновь  забираюсь  в  свое  кресло  и  смотрю  в  протаянный  во  льду  кружок  ,  утоляя  голод  холодной  картошкой
       Зимний  день  короток.   Я  не  успеваю  насладиться  покоем ,  приходящим  ко  мне  с  рассветом  ,  как  вновь  наступает  вечер  и  вместе  с  вползающим  через  окно  в  избу  сумраком проскальзывают   бесшумно  и  тени  моих  ночных    страхов .  Я  знаю :   пока  не  наступит  темнота ,  тени  будут  прятаться  по  углам  и  ждать  своего  часа ,  но  тем  не  менее  я  заблаговременно  покидаю  свой  пост  у  окна  и  ныряю  под своё  спасительное  одеяло.  Теперь  им  меня  не  достать , но  мне  от  этого  не  легче.  Мне  все  равно очень,  очень   страшно.
    Но  тут ,  до  моего  обостренного  страхом  слуха ,  доносится  скрип  промороженного снега под  полозьями  множества  саней  .  Боясь  ошибиться , я  еще некоторое  время  продолжаю  лежать  под  своим  одеялом  настороженно  прислушиваясь  к  доносящимся  до  меня  с  улицы  звукам  и   дрожу  от   охватившей  меня  радости  и  нетерпения .  Уже  совсем  явственно  доносится  до  меня