высоким забором. Там, где человек не живёт, а «отбывает», лишённый права иметь собственную волю, права самостоятельно распоряжаться своею собственной жизнью.
А те куцые «права», которые «гарантирует» ему Закон (вроде того, как в будущем будет «гарантировать» вымирающим «рассеянам» их права всероссийский «гарант» Ельцин, более всего запомнившийся его современникам вечно заплывшим и одутловатым от беспробудного пьянства мурлом), гроша ломаного не стоят, «права» эти. И беззастенчиво, самодовольно-безнаказанно, попираются они теми, кто, в соответствии с Законом сим, поставлен там исключительно для того, чтобы его – Закон – неукоснительно блюсти.
Так что, несмотря на исполнившиеся недавно ему тридцать лет, жизни-то, по сути, ещё и не было…
Ему так и не довелось узнать, что такое мать. Несмотря на то, что последнюю свою мачеху он называл «мама» (хотя сводный его брат называл его отца «дядя Г...»). Родительница его, обуянная чарами очередной любви, оставила его в возрасте менее двух лет на попечение любящего отца, необузданно-дикого, своенравного и всецело, даже избыточно, довольного собою молодого мужика родом из восточно-сибирской глухомани. И укатила, не забыв перед посадкой в поезд облобызать со слезами сынка, за новым своим суженым в далёкий и манящий красивою жизнью Харьков.
Оттуда некоторое ещё время присылала письма с неизменными приветами и поцелуйчиками сыночку. В одном из которых полуугрожающе воззвала к экс-супругу: «Не вздумай подать на алименты», – намекая на возможность отобрания любимого сыночка под свой контроль. Отец его после этого долго ещё, чертыхаясь, плевался: «Да чтоб я!.. алименты!!.. от неё!!!..».
Любовь отцовская хотя и была действительной, но, по буйности нрава, не всегда, а точнее – крайне редко была сладкой. Не удивительно, что его собственный характер в значительной своей части стал отцовским наследием. Правда, в странноватом сочетании с возвышенностью духа и мысли и некоторой поэтической сентиментальностью, а также способностью к самоосмыслению и самооценке, в корне отличавшейся от безудержного отцовского самовосхваления.
То есть, при таких же, или почти таких же, как у отца, диких, плохо контролируемых формах поведения: дёрганой вспыльчивости, несдержанности языка и действий, высокомерной заносчивости, временами, а также задиристости и прочих мелких радостей для окружающих, – он имел гораздо более тонкую психологическую и нравственную организацию.
В школе его всегда называли «способным». Только не договаривали при этом, к чему именно. Видимо, так оно и было. Первые пять лет он учился хорошо. При сложном, правда, поведении. К началу шестого класса семья его отца переехала в новый микрорайон, и он пошёл учиться в совершенно новую, только что построенную школу.
К этому, как раз, моменту и подоспел, как водится, переходный его возраст. Сам он об этом, естественно, ничего не знал. Но учиться серьёзно почти перестал. На первых порах держался за счёт прошлого своего багажа. Тем временем упустил по разным предметам множество тем и скатился потихоньку до уровня слаборазвитого троечника. Временами встряхивался и пытался вернуться на подобающий себе уровень. Но, утратив последовательную непрерывность нормального учебного процесса, не мог преодолеть провалы в познании.
О поведении его в школе нечего и говорить: безконечные задирания со всеми и вся, грубые и дерзкие выходки с учителями мало у кого могли вызвать понимание и сочувствие. Даже регулярные воспитательные мероприятия вечно находившегося на взводе отца, то бишь жестокие избиения после вынужденных визитов того в школу, ослабляли жизненный тонус его очень ненадолго. Всё возвращалось на круги своя. В одной из четвертей ему даже выставили двойку по поведению: случай, по тем временам, почти что исключительный.
Но самое удивительное было даже не в качестве его поведения, а в непредсказуемости его. В те времена в каждой школе всегда находилась пара-тройка отпетых разгильдяев: низменного, как правило, примитивно-уголовного типа. Те катились по проторённой колее. Как только позволял возраст, их выталкивали в ПТУ, ну а оттуда им была открыта прямая и широкая дорога в дом их родной – тюрьму. Поскольку ПТУ являлись кузницей кадров не только рабочих, но и тюремных.
В этом же экземпляре поразительным каким-то образом уживались хулиганская буйность с тем, что, по слову гения русской поэзии, определяется как «души прекрасные порывы». А в груди его билось искреннее, чистое и глубоко ранимое сердце. (Да-да, именно так – чистое сердце. Это помыслы и поступки людские могут быть нечистыми, грязными или вовсе гнусными. А сердца – не все, конечно же, – вполне могут быть чистыми. Даже у людей, совершающих неправильные поступки.) И никто, и сам он в том числе, никогда не мог угадать, какая из двух этих прямо противоположных сторон нестандартной, мягко говоря, его натуры проявится в нём в следующий момент…
Однако, даже и выходки его хулиганские, при всей их неотёсанно-шершавой грубости, отличались от проказ тех, кого ожидало ПТУ, каким-то «изяществом» что ли (если это определение вообще возможно применить к столь специфической области человеческой деятельности). Не изощрённой пошлостью и тупой, бессмысленной извращённостью, а именно «изяществом», и разудалой какой-то безшабашностью.
Единственное, что хотя бы отчасти (в незначительной, правда, степени) могло смягчить накал его существования в обществе, это музыкальные его способности и активное участие в общественной жизни. (Ему довелось, к примеру, сыграть две роли в школьных спектаклях: князя Гвидона в «Сказке о царе Салтане» и шута в «Золушке»; причём роль шута досталась ему после того, как он категорически отказался от роли принца.)
Обладая незаурядным слухом, он довольно неплохо музицировал на баяне (куда лучше множества взрослых мужиков, исключая, естественно, профессионалов). И выдавал благодарным в такие моменты слушателям практически все «шедевры» популярной музыки того времени.
Отец его, взращённый под звуки деревенской гармошки и обожавший баян, освоить который самому ему, однако, способностей не хватило, отдал его в возрасте что-то около девяти лет в музыкальную школу. И хотя на два вакантных места в ней претендовало полсотни человек, музыкант наш буйный занял-таки одно из них. Но и здесь остался он верен себе, не умевшему быть таким, «как все».
Хотя музыка сама по себе ему и нравилась, но ни баян, ни, тем более, домру, на которой довелось ему бренькать в школьном оркестре, не ощущал он своими инструментами. Изнывая от этюдов, ноктюрнов и менуэтов, которые заставлял его изучать мудрый его учитель, знавший, что на шлягерах настоящего музыканта не вырастить, он завидовал ученику из соседнего класса, которого учили именно на них, родимых.
Дома он, с наслаждением игнорируя постылые менуэты, подбирал на слух всё, что слышал и что ему нравилось. А затем с удовольствием, под писк поклонниц, выдавал всё это на-гора. Но при этом, почему-то, итоги учёбы его в школе странным образом хирели, сколь неизменно, столь же и последовательно. Если первый класс закончил он с пятёрками по всем предметам, за что и получил почётную грамоту, которой втайне несказанно гордился, то каждый последующий – заканчивал уже, по всем же предметам, с понижением ровно на один балл.
Не удивительно, что к последнему, пятому классу в оценочном его запасе оставались только единицы. Естественно, что, хотя такие показатели и можно было считать в известном смысле выдающимися, для дирекции они были малоинтересными. Потому и решено было отпустить его с миром. Тем более что и учитель его мудрый перед самым началом очередного учебного года погиб в автокатастрофе.
Несколько расстроенный тем, что не удалось-таки довести начатого дела до логического конца, отложил он в сторону баян и уже через несколько лет напрочь позабыл всё, чему его учили. Осталась только неизбывная любовь к музыке.
Со временем возьмёт он в руки гитару и научится дребезжать на ней несколькими аккордами. Правда, будет при этом весьма неплохо петь. Настолько, что им заинтересуется однажды, услышавший случайно ночью его верещание, один из творческих друзей знаменитой группы «Песняры». Тот сам имел свой собственный вокально-инструментальный ансамбль, и даже попытался было его разыскать. Но той встрече состояться было не суждено …
Так он пропырхался два года. К восьмому же, промежуточно-выпускному, классу то ли возраст его перешёл, наконец-то, в следующую стадию, то ли сам он каким-то неведомым образом посерьёзнел, то ли стыдно ему стало за жалкое барахтанье на не свойственном ему уровне. Но он вдруг взялся за ум и твёрдо решил наверстать упущенное. И это ему, как ни странно, удалось.
С началом учебного года достал он все учебники за шестой и седьмой классы (напрочь упущенные и непрочитанные им прежде) и параллельно с основными занятиями самостоятельно проштудировал их все от корки до корки. Посредством чего успешно ликвидировал многочисленные пробелы в своих знаниях. И это помогло ему прекрасно сдать все выпускные экзамены. Несмотря даже на то, что уже весной, в самое ответственное время, целый месяц провалялся он в больнице с дизентерией.
Но к тому времени, за три года, настолько уже истерзал он «изящным» своим поведением педагогический состав школы, что от него не чаяли, как избавиться. Не особо думая о том, посерьёзнел он там или нет. Естественно, о ПТУ здесь и речи быть не могло. Поэтому решили прибегнуть к хитрости.
Отец убедил его идти учиться в техникум, и в школе об этом знали: мачеха его работала там учительницей. Знали, однако, и то, что в любое учебное заведение двери для него закрыты с оценкой по поведению ниже пяти. Поэтому, дабы не обрекать себя ещё на два года мучений, ему выставили «отлично». Это немало удивило и позабавило его самого (он ведь не знал тогда, что в жизни людей существует политика со всеми её тонкостями и хитростями; он просто радовался весенней щенячьей радостью начинавшейся жизни).
Но, чтобы не оставаться в долгу, ему всё же отомстили, выставив в Свидетельство об окончании восьми классов практически по всем предметам итоговые тройки. Невзирая даже на то, что все положенные экзамены по основным предметам сдал он более чем убедительно.
Впрочем, тогда это не очень-то и омрачило щенячью его радость. Это потом, спустя многие годы, поймёт он, случайно увидев оценки в этом документе и вспомнив все обстоятельства того времени, что ему именно отомстили. А тогда он только удивлялся, да и то недолго: как же так? На экзамене по геометрии, например, он решает задачу и полностью и обстоятельно отвечает на все вопросы из доставшегося ему билета. После некоторого раздумья комиссия задаёт ему ещё парочку дополнительных вопросов. Он столь же исчерпывающе отвечает и на них. Но ему – опять же, после некоторого раздумья – ставят, почему-то, четвёрку. А в свидетельство вообще попадает только тройка…
В общем, на счастье мстителей, в техникум ему поступить всё же удалось. Причём, удалось не только поступить.
С уважением
Александр