с прошлых лет целая пачка где-то валяется. Тебе-то зачем? Неужели моя принцесса решила пошить себе новое байковое платье? – пошутил он и попытался поднять и покружить жену.
Но Рахиль увернулась и, постучав пальцем по лбу, нравоучительно сообщила:
- Из них хорошие пелёнки получаются, Семён Иванович.
- Не шути так, Рохле. Есть вещи, которыми шутить нельзя.
- А я и не шучу. Будешь получать пелёнки, бери их рулоном, я сама нарежу.
Семён встал на колени, расстегнул халат, задрал рубашку и внимательно осмотрел её живот.
- Ничего нет, Рохле, - растерянно прошептал он, - совсем ничего.
- Мой муж, как я вижу, совсем не рад, - изобразила обиду Рахиль.
- Рад? Конечно, не рад. Я счастлив, Рохле! Понимаешь, счастлив!
С этого дня Семён, смыв «производственную грязь» и наскоро поужинав, укладывал Рахиль на кровать, оголял, целовал и гладил её растущий живот, и разговаривал с «наследником». Счастье переполняло Рахиль, изливаясь на плод и мужа, коллег и учеников, прохожих и трамвайных попутчиков.
Она доработала до нового года, и родила сына в ночь на двадцать второй день тысяча девятьсот сорок третьего года.
В роддом Семён приехал на машине, бережно принял из рук медсестры тихо поскуливающий комочек человеческой плоти, и совершенно серьёзно представился:
- Здравствуй, сын! Я – твой папа, Семён Иванович Уваров, - и счастливо засмеялся.
Дома Рахиль ждал сюрприз в виде подвешенной к потолку плетёной бельевой корзины.
- Эту люльку тебе Равиль подарил. Говорит, что всех своих сыновей так вырастил. Любит он свою тёзку, ох, любит. Ладно, пусть любит, я не ревную.
Назавтра с поздравлениями зашёл Равиль.
- Я тут тебе коляску на лыжах соорудил, - смущённо объявил он, - она там в подъезде стоит. Летом на колёса поставлю, а зимой на лыжах удобнее. Сына показывать будешь, или сглазу боишься? Ишь, как заливается, птенец.
Рахиль вынесла плачущего ребёнка в прихожую.
- Здоров будешь, сынок, расти на радость родителям. Чего буянишь, чего разоряешься?
- Голодный он, вот и кричит.
- У тебя что, молока нет?
Рахиль покраснела и смущённо развела руки.
- Ты, девочка, не смущайся и не красней. Грудь женщине дана не для любования, а чтоб детей выкармливать. Тебе не смущаться надо, а меры принимать. Собирайся, заодно и коляску опробуешь. Тут недалеко одна моя родственница живёт, Зилия, у неё дочке полгода, а молока на взвод хватит. Пойдём, попросимся на кормление.
Коляска получилась очень удобной, и Рахиль гордо катила её, улыбкой отвечая на ласковые взгляды прохожих.
- Ты мой ангел хранитель, Равиль, спасибо тебе. Давно спросить хочу, да всё стесняюсь: ты по-русски совсем без акцента говоришь, как так получилось?
- Так я же здесь родился и вырос, и школу здесь закончил. Женился на девушке из деревни, сюда привёз, в комнатку, где с родителями и младшей сестрой проживал. И так тесно всем, а как первый сын родился, так совсем невмоготу стало. А тут это место подвернулось со служебной площадью, я за него и ухватился. Да и ты, тёзка, без акцента говоришь, как так получилось? – с улыбкой подначил он, и оба рассмеялись.
Зилия, крупная женщина с большой белой грудью, кормила малышку. Она не смутилась, не стала прятать обнажённую грудь, наоборот, всем своим видом подчёркнула важность материнской работы. Рахиль восхитилась её непринуждённостью и подумала, что придуманные людьми моральные нормы частенько идут в разрез с природным предназначением. Равиль тем временем разъяснил ситуацию, Зилия молча протянула руки и вот уже два ротика дружно зачмокали, присосавшись к тёмным сосцам её белой, как само молоко, груди.
Равиль, сославшись на дела, ушёл, и Рахиль не сдержала своего восхищения:
- Какой же он замечательный человек, чуть не самый лучший из всех, кого я знаю!
- Очень хороший, - согласилась Зилия, - и очень несчастный: четырёх сыновей на войну отправил, а вчера третью похоронку получил.
- Давай так договоримся: сына ко мне три раза в день приносить будешь. Бутылки чистые приноси – я наполню, в перерывах и ночью кормить будешь. И своё давай, сколько есть, материнское ему нужнее моего.
- Спасибо огромное-преогромное тебе, Зилия! Сколько я тебе должна буду?
- Ничего не должна. Молоко мне Аллах подарил, как можно подарками торговать?
- Какие хорошие люди у нас в стране, нигде таких нет. Правда, Сень? – шептала ночью Рахиль, - А Равилем я просто восхищаюсь: такое горе у человека, а как держится. Разве можно нас победить, когда такие железные люди в стране есть? Надо Зилие из твоего пайка шоколад и тушёнку отдавать. Хотя нет, свинину она, наверное, не ест. Тогда манку, у неё же ещё трое детей.
- Как скажешь, королева моя, - целуя, шептал Семён.
Молоко так и не пришло.
- Не вышло из меня дойной коровки, - сокрушалась Рахиль.
- И даже козы не получилось, - смеялся Семён, гладя аккуратные грудки жены и пощипывая бока и ягодицы, - но ты не расстраивайся, птица моя.
- Какая ещё птица?
- Забыл, как называется, та, что снесёт яйцо, а выкармливать птенца другим …
Он не успел договорить, как маленькие кулачки жены забарабанили по его груди.
- Значит, я кукушка, да? Кукушка, да? – смеялась Рахиль, а Семён кружил её и целовал, целовал …
В счастливых заботах незаметно пролетел год. В начале февраля наши войска освободили Ровно, а через пару недель Семён предупредил о своей скорой длительной командировке.
- Ты продумай, что нужно сделать пока я не уехал, - наставлял он жену, - сколько соломенной вдовой пробудешь, не знаю, может быть, и месяц.
- Куда едешь, если не секрет?
- Сам пока не знаю, говорят, куда-то на Кавказ.
- Так ты, наверное, море увидишь, - порадовалась за мужа Рахиль.
В середине февраля Семён уехал, так и не сказав куда. Его не было целый месяц, и Рахиль извелась за время самой длительной их разлуки.
Она стирала в ванной и страшно испугалась, когда кто-то тронул губами её шею, но поняв, внезапно разревелась, как маленькая девочка. Семён укачивал её, сидя на краю ванны, слизывал катящиеся по щекам слезинки и шептал какие-то ласковые глупости. Рахиль млела от его прикосновений и рыдала ещё сильней.
- Ты видел море? – спросила Рахиль, когда Семён наигрался с сыном.
- Нет, Рохле, оттуда, где я был, море не видно. А посмотри лучше, что я нам привёз.
Семён положил на стол инкрустированный камнями кинжал и большую брошь с зелёным камнем, в окружении серебряных листьев.
- Красота какая, - восхитилась Рахиль, - это что за камни?
- Наверняка стекляшки, но как сделано! На Кавказе отличные мастера живут. У нас в доме ни одной по-настоящему красивой вещи не было, на которых Борькин вкус развивать можно, теперь целых две будет. Жаль, что у кинжала одна стекляшка выпала, ну да ничего, найдём ювелира и починим. Давай поужинаем, а то я так соскучился по твоей яичнице, стряпуха моя любимая.
Летом Семён пришёл с известием, что одного его сослуживца перевели в Москву, и он забирает трёхлетнюю дочку от частной няньки.
- Вот адрес, сходи, поговори, если хочешь. Она ещё и по-французски с детьми балакает.
Рахиль сходила. Нянькой оказалась та самая Валентина Алексеевна, которая преподавала французский язык у них в школе.
- Ушла я, Рахиль Борисовна, из школы. Пустое это занятие учить французскому детей танкового завода, на что он им? Набрала я группу детишек и вожусь с ними. Раньше трое их было, потом Игорька в садик удалось пристроить, теперь Настеньку в Москву увозят, один Женечка у меня остался. Помните у Пушкина: «Судьба Евгения хранила, сперва Мадам за ним ходила …» Прямо про меня сказано. А Бореньку вашего я, конечно, с удовольствием возьму, тем более, что я недалеко от школы живу. Вам очень удобно будет: на работу едете – сыночка привозите, с работы едете – забираете. Завтраком и ужином дома кормите, а обед с собой в судках приносите, а я разогрею и покормлю.
Вечером Рахиль позвонила Владилене, и доложила, что готова с первого сентября выйти на работу.
- Я не сомневалась в вашем профессионализме, патриотизме и приверженности нашей школе, - с пафосом произнесла завуч, и положила трубку.
- Сень, я не поняла, мне выходить на работу или нет?
- Выходи, в случае чего получишь под зад копытом, - отшутился муж.
В середине августа Семён пришёл с работы хмурый, наскоро поужинал и попросил Рахиль присесть.
- Прости, Рохле, за плохую весть, - Рахиль внутренне сжалась, сразу поняв, о чём он будет говорить, - Я послал запрос коллегам в Ровно, и сегодня получил ответ. Они арестовали фашистского приспешника, который всю оккупацию немцев в ресторане игрой на пианино развлекал. Он оказался из той концертной бригады, где твоя мама была. Показывает, что выехали они в Ровно 20 июня вечером, а приехали 21 днём. Пианист этот всю дорогу какую-то деваху обхаживал, которая домой возвращалась. Когда приехали, все в гостиницу при вокзале пошли, а он у девахи ночевать пристроился. Утром 22 немцы налетели и железнодорожную станцию бомбить стали. Одна из бомб прямо в гостиницу угодила. Он туда не ходил, но больше никого из них в городе никогда не видел. Коллеги говорят, что по их сведениям все в гостинице погибли. Ещё раз прости.
Рахиль долго плакала в ванной, жалея свою жизнелюбивую мать, себя осиротевшую и Борьку, у которого теперь не осталось ни дедушек, ни бабушек.
На августовский педсовет Рахиль пригласила по телефону секретарь директора.
- Постепенно обюрокрачиваетесь, - улыбнулся Семён, - значит, жизнь налаживается и войне скоро конец.
Педсовет, как всегда, вела сильно постаревшая за год Владилена. Представив новых учителей и «вновь влившуюся в наши ряды» Рахиль Борисовну, она напомнила про политучёбу и поинтересовалась предложениями учителей по улучшению школьной работы.
- Рахиль Борисовна раньше вносила очень дельные предложения, послушаем, что она предложит на этот раз.
Рахиль поднялась, мучительно соображая, что бы такое предложить, и неожиданно для самой себя произнесла:
- В подсобке я увидела неуничтоженные старые карты, среди которых несколько карт Европы. Давайте развесим их в старших классах, и пусть дежурные ежедневно перед началом уроков слушают сводки Совинформбюро и передвигают линию фронта. Одну карту можно повесить возле раздевалки, я сама могла бы за ней следить.
- А что, товарищи, очень толковое предложение. Вот что значит творческий подход. Учитесь и равняйтесь, - закончила Владилена и Рахиль густо покраснела от её похвалы.
Из куска красной ткани и иголки она сделала флаг, который, под восторженные крики и аплодисменты, торжественно вонзила в «Берлин» утром 9 мая 1945 года.
Ещё не закончилась война (со дня на день ждали капитуляции Японии), а город уже зажил мирной жизнью. Один за другим приходили эшелоны с демобилизованными солдатами, повсюду возникали «блошиные» рынки, заполненные разномастными трофеями. Откуда-то повылезали спекулянты, которых в войну не было видно. Город заполнили слухи об ограблениях и убийствах.
- Всё, как и должно после войны быть, - успокаивал Равиль, - после гражданской то же самое было. Постепенно утрясётся, успокоится и придёт в норму.
- У меня завтра сдача норм по стрельбе, освобожусь часов в одиннадцать, и будем мы с тобой, Рохле, отдыхать. В кино сходим, говорят, трофейные фильмы привезли, пообедаем в ресторане, потом заберём у няньки Борьку и в парк, на качели-карусели отведём, - предупредил за
Очень давно не читала ничего подобного.