потом. Встала ты из-за этого стола и уже в танце. Кто тебя, Принцесса, увидит и оценит? А тут – плывёт моя царевна Лебедь через весь зал, а зал … Ты видела, как на тебя смотрели?
Рахиль покраснела и улыбнулась.
- Вот и молодец, красавица моя. Смотри, как немцы наших женщин расхватали. А тот длинный с тебя глаз не сводит.
Длинный что-то крикнул своему приятелю через голову партнёрши. Тот ответил и оба рассмеялись.
- Что он сказал, Рохле? Только не показывай, что понимаешь, - прошептал Семён.
- Длинный сказал: «Посмотри, какая красавица», а короткий ответил: «Прямо конфетка, так бы и облизал всю».
- Вот сволочь!
Другой немец что-то крикнул длинному, тот ответил, и они заржали, как жеребцы.
- Тот сказал: «Эти коровы совсем танцевать не умеют», а длинный в ответ: «Зато у них есть за что подержаться».
Танец закончился, и они снова пошли через весь зал.
- Ты видишь, как на тебя все смотрят, видишь?
Теперь Рахиль шла с высоко поднятой головой и улыбалась, улыбалась, улыбалась …
Снова зазвучала музыка, и к ней со всех ног бросился тот, что хотел облизать конфетку. Не обращая внимания на сидящих мужчин, он выставил согнутый локоть и важно произнёс:
- Ich bitte auf den Tanz, das Madchen.
- Да он просто хам, - лениво прокомментировала его приход Марина, - Семён, дай ему в морду.
- Ну, зачем же так? Потанцуй с гостем, неудобно отказывать, - улыбнулся Семён и почему-то покраснел.
- Что он там тебе нащебетал? – спросила Марина, когда Рахиль вернулась.
- Стихи про грешную любовь декламировал, скотина, а в конце говорит: «Если бы ты, курица, понимала хоть слово по-немецки, мы бы могли с тобой кой о чём договориться».
- Я же говорила: «Набей ему морду», - Марина была уже сильно подшофе.
Рахиль пользовалась успехом. Она танцевала с немцами и мужем, но когда подходили наши, Семён либо говорил, что этот танец уже обещан ему, либо, что жена устала и немного отдохнёт. Рахиль смотрела на него с изумлённым раздражением, и чувство праздника таяло, как первый снег, превращаясь во что-то скверное и нечистое. Подошёл новый немец. Щёлкнув каблуками и мотнув головой, он проговорил на ломаном русском языке:
- Я хотеть приглашать ваш дама. Можна?
- Смотри-ка, и среди них есть приличные люди, - рассмеялась Марина, - ты уж прояви ответную вежливость.
Они танцевали медленный фокстрот, когда немец неожиданно остановился и уставился в её лицо.
- Ви ест юде, - полувопросительно полу утвердительно сказал он, ещё раз вгляделся и заключил: - ви ест юде!
- Это что, очень плохо? – раздражённо ответила Рахиль, собираясь немедленно уйти.
Немец удержал её и сказал очень серьёзно и печально:
- Это ест очен плёх. Адолф юде не любить, Адолф юде пук-пук, убивать. Siehe lauf Adolf niht indie Arme? – добавил он, мотнул головой, щёлкнул каблуками и, не проводив на место, ушёл.
- Вот что, дорогой муж, - едва сдерживая слёзы, заявила Рахиль, - больше ни с одним немцем я танцевать не буду, хоть убей.
- Расскажи, что случилось. Я пойду и раскрою ему череп! – потребовал Семён.
Рахиль сбивчиво передала разговор.
- А в конце он сказал: «Смотри, не попадись Адольфу в лапы» и сбежал. Представляете? Наглость какая! Этот Адольф в моей стране грозит мне убийством за то, что я еврейка!
Мужчины внимательно выслушали её рассказ, переглянулись, и Юрий Сергеевич поднялся.
- Вот что, друзья, пойду-ка я покурю и подумаю, а вы тут мандарины доедайте – когда ещё такая возможность появится.
- Больше Семён я ни с кем танцевать не буду, - решительно заявила Рахиль после ухода начальника, - хватит с меня! И так ощущаю себя какой-то гулящей девкой. И вообще – если хочешь оставаться, оставайся, а я пойду домой.
- Не переживай так, Рохле, не будешь ты больше танцевать, - успокаивал Семён, обнимая и гладя её, - а в три часа все поедем. Полчаса осталось, потерпи, королева моя.
Юрий Сергеевич вернулся минут через двадцать, сел рядом и положил свою ладонь на её сжатый кулачок.
- Рахиль Борисовна, - вкрадчиво заговорил он, - личная просьба, не откажите, ладно? Тут один мой старый знакомый, капитан-танкист, очень хочет с вами потанцевать, да стесняется сильно. Даже напился слегка от стеснения. Ну не откажите, пожалуйста, я уже пообещал ему от вашего имени.
Заиграла музыка, певица на эстраде запела что-то томно-протяжное, и Рахиль увидела невысокого крепыша с капитанскими петлицами, пьяной походкой направляющегося к их столу.
- С этим? Хоть убейте, но не буду!
- Будешь, Рахиль! – жёстко сказал Семён, - Это не обсуждается.
Рахиль шла через весь зал к танцевальному кругу, проклиная этот бал и Юрия, строящего из себя большого начальника, негодуя на стелящегося перед ним мужа и на себя, рохлю, не умеющую настоять на своём. Она шла, презирая это плетущееся сзади пьяное ничтожество, постоянно натыкающееся на стулья и просящее извинения. Они начали танец, и он неуверенно повёл её вглубь круга, спотыкаясь и задевая других, постоянно пьяно улыбаясь и извиняясь. На них обратили внимание, шушукались, переглядывались и перемигивались, и взбешённая Рахиль уже была готова развернуться и уйти, когда он склонился к её уху. Она напряглась, готовая услышать пьяную сальность, но танкист тихо, но внятно произнёс:
- Рахиль Борисовна, пожалуйста, не кивая головой и не показывая пальцем, опишите мне, где сейчас находится тот Адольф.
Он развернул её в сторону немецких столов, выслушал, развернулся сам, снова повернул, уточнил детали и повёл танец к выходу из круга. Рахиль снова шла через зал, обуреваемая смешанными чувствами. С одной стороны, её восхитило молчаливое чувство локтя двух чекистов, без слов понявших друг друга, и самоотверженность начальника, поднявшегося на защиту чести и достоинства своего подчинённого, с другой стороны, её испугала та лёгкость, с которой они нашли этого пьяного капитана, готового наказать немца за не ему нанесённое оскорбление. Она упала на свой стул, и Марина сунула ей в руку бокал вина:
- Выпей, Рахиль, за новый год. Пусть он принесёт нам с тобой покой и радость. А все мужики - кобели, - она завершила тост и грохнула пустой фужер об пол.
- О, уже четвёртый час. Нам пора домой, - заторопился Юрий Сергеевич, - Вы с нами или до конца останетесь?
- Домой! – властно произнесла Рахиль, и с остервенением разбила об пол свой бокал.
- Не женщины, амазонки! – воскликнул Юрий Сергеевич и повлёк Марину к выходу.
Рахиль встала и пошла за ними, но вдруг остановилась и замерла – пьяный танкист сидел рядом с Адольфом с полным фужером водки и о чём-то рассуждал, обняв немца за плечи.
- Пойдём, Рохле, - ласково шепнул Семён и властно повёл её в гардероб.
Они вышли на улицу и свернули за угол. На этот раз их ждала чёрная легковая машина.
Прошло недели три, когда вдруг днём с работы позвонил Семён и попросил к шести надеть фиолетовое платье.
- В наш ресторан пойдём, - пояснил он.
- Что-то будем обмывать?
- Ты, главное, надень, а там посмотрим, - рассмеялся Семён и положил трубку.
Около шести в дверь позвонили. На пороге стоял пожилой человек в штатском с серым чемоданчиком в руке.
- А мужа ещё нет дома, - почти недружелюбно произнесла Рахиль, понимая, что поход в ресторан откладывается.
- Я не к мужу, я к вам, Рахиль Борисовна.
- Раздевайтесь, проходите.
- Нет, нет. Натопчу, вон снегу на ногах сколько натащил. Я к вам с поручением, Рахиль Борисовна.
Он плотно прикрыл дверь и вполголоса произнёс:
- Рахиль Борисовна Блюменталь, от имени моего руководства выражаю вам благодарность за оказанную нам помощь, - он протянул руку и с чувством пожал её, - и вручаю вам награду в виде этого патефона.
Человек поставил чемоданчик к её ногам, открыл и закрыл за собой дверь, оставив Рахиль в полном недоумении. Минут через двадцать пришёл муж. Рахиль стояла у открытого патефона озадаченная и растерянная, машинально крутя пальцем пустой диск.
- Откуда такое богатство, Рохле? Сознайся, ты его нагло спёрла у кого-нибудь из соседей? Горе мне – теперь я лет пять должен буду таскать тебе передачи, - причитал Семён, смеясь и кружа её по комнате.
- Тебе, Сенька, смешно, а я ничего не понимаю. Мне кажется, это был тот лётчик, полковник, который руководил тогда в автобусе.
- Точно, тот самый, - хохотал он, - ты его так окрылила, что он решил подарить тебе патефон. Слушай, Рохле, - Семён сделал озабоченное лицо, - вот загадка, так загадка, не чета твоему ухажеру: иду домой мимо Военторга, захожу просто так, ничего не надо, а там продают новую пластинку Изабеллы Юрьевой. Ты только представь – я неизвестно зачем покупаю, прихожу домой, а у тебя патефон. Вот чудеса, правда? Давай потанцуем?
Он вынул из пакета пластинку, завел пружину и положил на диск иглу. Чарующий голос Юрьевой наполнил комнату. Рахиль прижалась к его груди и тихо заплакала.
- Сеня, я такая наивная дура. За что ты меня любишь?
- Во-первых, не дура, а дурочка, а во-вторых, за это и люблю.
«Ты помнишь наши встречи
И вечер голубой,
Взволнованные речи,
Любимый мой, родной?»
- рвала сердце Юрьева. В тот вечер в ресторан они так и не попали.
После каникул обстановка в школе немного изменилась. Владилена Остаповна, приструнив педагогов, стала мягче, а к Рахили отнеслась с почти материнским чувством.
- Вот вы, учитель истории, - пеняла она историчке, - обозначили на своих картах наши новые границы? Нет! А Рахиль Борисовна провела. Осталась в школе, потратила своё личное время, но провела. Если вы, Наталья Олеговна, сомневаетесь или не знаете, как их обозначить, то обратитесь к Рахили Борисовне.
Между тем в марте победно завершилась Финская война, и Рахиль снова прочертила новые границы, проконсультировав историчку и сделав доклад на политучёбе.
Закончился учебный год, и школа выпустила своих первых десятиклассников.
- Следующий выпуск ваш, Рахиль Борисовна, - напутствовала её Владилена на последнем педсовете, - отдохните летом, как следует, и в бой!
Отоспавшись, перестирав всё, что было можно, и произведя генеральную уборку, Рахиль заскучала. Хотелось читать, но почему-то расхотелось ходить в библиотеку Дома офицеров. Она накупила пластинок и теперь в доме постоянно звучала музыка. Мелодии, весь день сопровождавшие тоскливое ожидание мужа, иногда рождали в ней чувство чего-то необыкновенно радостного, что непременно должно было произойти в ближайшие дни, и тогда меланхолия заменялась лихорадочным возбуждением, которое вскоре проходило, и снова возвращало её в привычное состояние.
В тот вечер Семён пришёл с озабоченным лицом, молча съел ужин и трагически сообщил:
- Через три дня я уезжаю, Рохле.
- Надолго?
- Ровно на тридцать дней, - он сурово вгляделся в её поникшее лицо и продолжил: - но оставлять замужнюю женщину на такой длительный срок неразумно, легкомысленно и чревато. Поэтому, Рахиль Борисовна, я забираю вас с собой.
- Куда, Сеня?
- Мы едем, - он поднял её на руки и закружил по комнате к постели, - в Дом отдыха НКВД, Рохле! – прошептал он и заглушил поцелуем её восторженный крик.
- Это где, в Крыму, – спрашивала она, лёжа на его плече, - или на Кавказе?
- К чертям Крым и Кавказ, географичка ты моя. Туда в поезде, в жару пять суток тащиться в одну сторону. Потерпи, скоро самолёты начнут летать от нас - прямо на Кавказ, а пока на Урал, в сосновый бор у озера. Кто бывал, говорят, лучшего места в наших краях нет.
- А ведь это, Сеня, наш первый совместный отпуск.
- Подожди, Рохле,
Очень давно не читала ничего подобного.