Возмездие теленгера (постапокалипсис)

бежать в избу, зарыться с головой на сеновале, и только потом думать своими куриными мозгами.
– Я… я… – потупился Скел, – домой хочу... Ну их к черту, этих кайманов!
– Кто ещё домой хочет? – цепенея от злости, спросил Костя и почувствовал, как губы у него стали деревянными.
– Я хочу… – горестно вздохнул Мелкий Бес.
– И я… – понурившись, сообщил Телепень. – Вот, ребята, как руку на душу положа, страшно мне. Я ещё так никогда не боялся, даже когда с батей на медведя ходил.
Но Костя его уже не слушал:
– «Тулку» отдайте и можете возвращаться. Скажете Рябому, что мы в Чупу подались.
– Как же мы без оружия?.. – начал было возражать Скел, но Чёбот преспокойно взял у него ружьё и протянул руку, чтобы Скел отдал пояс с патронами: – Топайте, топайте к мамочке под юбку.
– Сидор забери у них ещё, – напомнил Костя.
В сидоре лежала еда, котелок, кружки и старый бинокль Рябого. Троица налегке повернула назад, чем дальше они отъезжали, тем быстрее двигались, а наконец, трусливо перешли на галоп и скрылись за опушкой леса. Только Телепень оглянулся, но никто уже не смотрел им вслед.
Чёбот молча кинул «тулку» Дрюнделю:
– Держи, твоё будет. Сам-то не боишься?
– Я, как все… – трагически и безысходно вздохнул Дрюндель, бледнея больше, чем обычно.
– Только не умри раньше времени от страха, – нехорошо хохотнул Чёбот. – Ещё успеешь.
Умел он так делать – показать свое превосходство и задеть за больное место. Кому это понравится, подумал Костя, но промолчал. Дрюндель – он хоть и сын зажиточных родителей, но чего-то ему не досталось, его как будто не доделали, не вложили такого, что избытке было дадено другим, решительности, должно быть.
Некоторое время они ехали молча, переживая случившееся, пока Костя не произнёс:
– Давай прибавим, быстрее нагоним, быстрее вернёмся.
И хотя в лесу разогнаться особенно было нельзя, километров пятнадцать до железнодорожных путей они прошли на рысях, но, разумеется, никого не нагнали. Перед насыпью Костя подал сигнал остановиться, спрыгнул с лошади и обследовал склон. Было хорошо заметно, что беглецы поднялись именно здесь, не особенно заботясь о том, что оставят следы, оборвали вьюнки и зелёные шапки мха, да и щебёнку разбросали во все стороны.
Он не полез следом, а нашёл место, где дожди промыли ложбинку, и осторожно вскарабкался наверх, обратившись в слух и внимание. Ржавые рельсы убегали туда, где через речку Парашка был переброшен железнодорожный мост. Светало. Туман с реки, как живой, переваливал через насыпь и стекал налево, в тёмный, призрачный Лес предков, который теперь казался враждебным и чужим.
Костя спустился в него, прошелся вдоль насыпи почти до моста, ища следы мертвяков. Где-то совсем рядом плеснула рыба, да в чаще, учуяв Костю, прошуршал неведомый зверь. Костя остановился, дальше идти было глупо: или на медведя напорешься, или угодишь в болото.
– Нет никого, – сказал он, вернувшись к своим. – Пусто. Точно за реку ушли.
– Значит, ничего не остается, как и нам туда топать, – вздохнул Чёбот и повёл своим маленьким, приплюснутым, как у боксера, носом. – Хотя, ох как, не хочется, святые угодники…
Костя ему не поверил – азартен был Чёбот, чего-чего, а этого ему было не занимать. Он давно подозревал, что Чёбот тоже тайно ходит в Чупу. Уж слишком таинственно он порой выглядел. Может, сети воровал, а может, к девке какой бегал?
Дрюндель благоразумно промолчал, потому что чувствовал, что к нему относятся с недоверием. Он всей душой пытался искупить свою вину, но она только множилась и множилась, и Дрюндель при всём своём желании, ничего с этим поделать не мог. Таковы были реалии их юношеского сообщества, где максимализм приветствовался в любой форме.
Вдруг они услышали, что к ним кто-то приближается, вернее, несётся во весь опор. Лошади, стоящие под деревьями, принялись беспокойно шевелить ушами.
Чёбот метнулся вправо, Дрюндель, несмотря на свою толщину, колобком укатился в кусты и щелкнул там курками. Костя, оставшийся у насыпи, присел и взял «плазматрон» на изготовку.
Если это кайманы, то я ничего не понял, подумал он. Не могут они здесь быть, и точка! Да и с какой стати им на нас нападать? Им надо нас бояться и ноги уносить как можно дальше и как можно быстрее.
– Не стреляйте, ребята! – в конце тропинки, убегающей к болоту, появился, подпрыгивая в седле, словно мешок с отрубями, Телепень. – Не стреляйте! Я вернулся!
На этот раз, несмотря на свою извечную медлительность, он был на удивление ловок, и даже улыбка на его зверской физиономии выглядела приятно, если бы не массивные надбровные дуги, делающие их обладателя похожим на пещерного человека.
Костя выругался:
– Черт! – и опустил «плазматрон». – Подстрелил бы тебя, дурака, знал бы потом, где раки зимуют!
– Я передумал! – снова крикнул Телепень. – Я с вами!
– Чего ты орешь?! – сказал Чёбот, поднимаясь и демонстративно закидывая на плечо «плазматрон», – с нами, так с нами. Поехали.
Все трое даже чуть обрадовались, всё-таки правда была на их стороне, что ни говори, а интересы деревни превыше всего. Деревня – это святое. Деревня – это то, без чего они не представляли себе жизнь. Так они были воспитаны. Так им твердил атаман Рябой. Дрюндель разулыбался, обрадовался и одобрительно похлопал Телепня по спине, мол, наш товарищ. На щёках его вспыхнул румянец.
– Они… они такое удумали сказать!.. – заискивающе твердил Телепень, заглядывая в глаза то Косте, то Чёботу. – Такое! Лучше с вами, чем позор на всю жизнь!
– Вот это правильно, – равнодушно согласился Чёбот, вставляя ногу в стремя, видно было, что ему глубоко наплевать на переживания Телепня и что Телепень обратился не по адресу.
– Чего они удумали сказать? – спросил Костя, чтобы разрядить неловкость.
– Ну, мол, вы все сгинули, а они одни утекли!
– Идиоты! – предсказуемо среагировал Чёбот. – Вернусь, обоим рыла начищу, – пообещал он. – Святые угодники!
– Справедливо! – радостно подпрыгнул в седле Телепень. – А ружьё дадите?!
– Обойдешься…
Круглое лицо Телепня вытянулось. Зато Дрюндель ехал героем, поняв наконец, что сделал правильный выбор в жизни и что правда всегда на стороне храбрых.

***
На мост въехали в полной тишине. Солнце, так и не присевшее за горизонт в течение всей ночи, ватным шариком проглядывало сквозь туман, и сосны, которые на правом берегу казались выше и таинственнее, свечками вставали одна за одной. Деревья, выросшие на железнодорожном полотне, и фермы моста проплывали мимо, словно привидения. Под опорами журчала вода. Лошади пряли ушами, нервно ступая по шпалам.
– Не балуй, не балуй… – сказал Костя, почувствовав, что лошадь под ним начала нервничать, нагнулся и похлопал её по шее: – Спокойнее, спокойнее, – но сам на всякий случай нажал на кнопку на «магнетроне», и индикатор загорелся ровным зелёным светом. Ещё, не дай бог, кто-нибудь подстрелит, подумал он, в тумане-то пара пустяков засаду устроить.
– Кажется, я что-то слышу… – произнёс Чёбот и насторожился, как зверь на лёжке. – Святые угодники…
Он ехал чуть сзади, и Костя, оглядываясь налево, иногда вздрагивал от его лохматого силуэта.
– Я тоже, – лязгая от страха зубами, сообщил медлительный Телепень.
– А я ничего не слышу… – покрутил головой Дрюндель и снова побледнел.
Потом и Костя тоже услышал, что далеко-далеко, за железной дорогой, словно в пустыне, звонит колокол.
– На молитву созывают, – предположил он, снимая «менингитку» и прислушиваясь. – Значит, всё нормально.
– Не похоже… – сказал Чёбот. – Тихо! – и поднял руку. – Лицо его выражало тревогу.
Они сгрудились, мешая друг другу. И действительно, звон был нервным, призывным, а потом и вовсе оборвался на жалобной ноте, которая долго дрожала и плыла в воздухе.
– Пожар?.. – предположил мнительный Дрюндель. – А может, нас заметили? – добавил он испуганно, хотя в таком тумане можно было заметить разве что стадо слонов, да и то с большим трудом.
Они подождали ещё немножко и поехали дальше, тревожно вглядываясь в туман, но всё вокруг снова сделалось тихим и сонным.
На другой стороне моста рельсы оказались загнутыми. Взрыв непомерной силы вздыбил их вверх, и торчали они, как бычьи рога. Бетонные шпалы под ними были превращены в щебёнку. Арматура, как гребенка, топорщилась в разные стороны. Вот почему к нам поезда не ходят, сообразил Костя – подорвали путь, давно подорвали.
Проехали ещё немного, взяв ружья наперевес – мимо синего домика обходчика, от которого осталось одни стены, мимо лестницы, убегающей по склону в никуда, свернули на асфальтовую дорогу, которой давно никто не пользовался. Вокруг ржавое железо и хлам: дырявые, как сито, бочки, искорёженные остовы машин, а на путях, о ужас, застыл настоящий паровоз, от которого пахло маслом и ещё чем-то непонятным, словно паровоз был живым организмом, но только железным, и почему-то забытым здесь вдали от цивилизации. А может, так и должно быть, суеверно подумал Костя, может, он отдыхает, а потом помчится за нами?
– Мать моя женщина… – сипло прошептал Телепень и никак не мог оторвать взгляд от паровоза.
Косте казалось, что всё это он уже видел то ли во сне, то ли наяву. Неясные воспоминания нахлынули на него. Он вспомнил, что это явление называется дежа-вю – услышанное и пережитое из того, из прошлого, из другой жизни, которую у него отняли. Так он себя ощущал и так воспринимал мир. Когда он ходил в деревню Чупа, то переплывал реку ниже по течению, где его меньше всего могли ждать, а потом уже крался огородами. Но до моста, конечно же, не добирался, а просто наблюдал, как живут люди в другой деревне. Иногда прихватывал с огорода пару горстей гороха, но так, чтобы никто ничего не заметил. Поэтому у него тоже была своя тайна, такая же, как и у скрытного Чёбота.
– Трактор, и то меньше… – прошептал в волнении Чёбот. – Святые угодники…
Даже Костю, который начитался в своих книжках и правды, и вымысла, по коже продрал мороз. Паровоз был даже крупнее вертолёта и производил впечатление невероятной мощи и силы. Из тумана выступала его передняя часть с огромными колесами. На кабине было написано «ФД-20». От этого паровоз казался более чем нереальным, словно из другого мира.
– Вот это да-а-а… вот это да-а-а… – только и повторял Дрюндель, который вообще боялся техники, как огня, хотя по роду занятий отца должен был хоть чуть-чуть разбираться в механических агрегатах.
То, что паровоз – это огромный, сложный агрегат, Костя ни на минуту не усомнился. Вот бы разобрать его, посмотреть, как он сделан, помечтал он, должно быть, посложнее нашего трактора в деревне.
Так, разинув рты, они и въехали в деревню, едва не свернув себе шеи от любопытства. Колокол снова зазвонил, но уже ритмичней, в такт церковным гимнам, а потом враз смолк на высокой ноте, словно звонил пьяный, и наступила тревожная тишина, даже собаки не брехали. Деревня Чупа была больше Теленгеши из-за того, что совсем близко в ней подступала железная дорога. Вот и разрослась она аж до двух сотен домов. Из-за этого чуповцы задирали нос и считали теленгеров дикарями, у которых нет даже магазина. У них самих было когда-то аж целых три магазина, от которых, конечно же, остались одни воспоминания. Если в деревне Теленгеш церковь была единственной, то в Чупе – целых три. А главная –