Учитель жизни

общечеловеческое дело постижения истины. Это, если можно так выразиться, программа-максимум. А программа-минимум  человека, как и  всех живых существ, – продолжить род.

– А, вот так… – Участковый все не уходил. Опять  оглядел  девушек.  Покачал головой.
– Одна другой краше! – Завистливые нотки зазвучали в его голосе. –  Представляю, Профессор, как ты здесь программу-минимум выполняешь и перевыполняешь. – Он засмеялся. Волков нахмурился. – Не зря же у тебя в группе только молодые девчонки!

– Это потому, что в нашем обществе молодые девушки как никто нуждаются в поддержке и защите.

Участковый расхохотался.

– Ой, молодец! И тут научную основу подвел! – Он шагнул к Волкову и шлепнул его дружелюбно по спине. Даша заметила, как покоробила Волкова такая фамильярность. – Не лукавь, Профессор. Хорошо устроился, хвалю. Прямо султан турецкий. Интересно: вечером они жребий тянут?

– Не надо здесь пошлости говорить! – возмущенно воскликнул  Волков.

Участковый стал серьезным. Наступила долгая пауза.

– Та-ак… Ладно… Я по-хорошему, когда и ко мне соответственно. Но могу и по-плохому, – произнес он полуобиженно, полуугрожающе. И вышел с видом человека, оскорбленного в своих лучших чувствах.

На лекцию Волков вышел сумрачный. Диктофон Даша включать не стала.

– Поговорим о гордости. Человек должен гордиться, что он человек. Будьте горды. Не ставьте никого выше себя. Но и оставляйте за другими людьми право быть такими же гордыми.  Уважайте чувство собственного достоинства и в себе, и в других. Будьте всегда вежливы. Это ведь так легко – быть вежливым. Сервантес говорил, что ничто не дается так дешево и не ценится так дорого, как вежливость. – Он помолчал и изрек: – Люди должны быть гордыми и добрыми, но чаще встречаются или гордые и недобрые люди, или добрые и негордые.

Волков говорил еще минут пятнадцать. В конце, как обычно, спросил:

– Может быть, имеются вопросы?

– В чудеса вы, Вадим Кириллович, не верите? – полувопросительно, полуутвердительно поинтересовалась  Даша.

– Почему же? Верю. Верю в любые чудеса, если они не противоречат законам физики. Нет больше вопросов?

– А как вы относитесь к Горбачеву?

– Лет через пятьдесят Горбачева будут у нас называть великим политиком. Ведь он нам дал свободу. До него свободы в России не было. Если не считать нескольких месяцев между Февральской революцией и Октябрьской. Горбачев мир изменил. И ведь он добровольно, сознательно  уменьшал  свою  власть.  Не  начал  бы  он  перестройку,  оставил  бы    все
по-прежнему  – и был бы сейчас всеми восхваляемым генсеком с неограниченной властью!  Почему люди этого не понимают?

Стали пить чай.

– Первый раз Валера не пришел, – удивилась Ира.

– Я этого ожидал после вчерашнего разговора, – сказал Волков. – Он по натуре как раз из тех, кто ищет кумира.

– А в приметы вы верите, Вадим Кириллович? – не унималась Даша.

– Я лишь в одну примету верю. Если у меня в кармане дыра, я знаю, что это к потере денег. Всегда сбывается, – невесело пошутил Волков.

Девушки невесело посмеялись. Он ушел в кабинет. Так все называли его каморку.

– Раньше Учитель часто шутил, – вздохнула Юля.

Иногда слышался стук машинки, но чаще – шаги взад и вперед или полная тишина.

– Не идет сегодня у Учителя работа, – качала головой Ира.

Ира и Юля стали читать. Читали они много. Ира – любовные романы, Юля – стихи. Время от времени Юля закрывала книгу, держа палец как закладку между страниц, и мечтательно глядела в пространство. Иногда бралась за книгу Оксана, но через четверть часа начинала ерзать, отвлекаться и, наконец, резким движением откладывала книгу в сторону. Аню Даша не видела ни разу с книгой в руке.

Сегодня Даша никак не могла заснуть. Она встала, оделась и вышла из избы. Перед сараем горел костер, У костра сидел Волков.  В правой руке он держал  сотовый телефон. Из него раздавалась старая советская песня.  «Мы  с  тобою  не  дружили,  не  встречались  по
весне», – пела Шульженко. Даша тихо села рядом. Песня закончилась. Волков словно очнулся. Отгоняя комаров, заговорил:

– Эта мелодия – совершенство… Иногда, Даша, я ощущаю, что словно внезапно увидел все в правильном свете, что сделал рывок к истине. И знаешь, когда приходит ко мне такое ощущение? Не при изучении философской системы, и не при чтении великого романа. Это я чувствую, когда слышу хорошую музыку. Стараюсь, Даша, каждый день слушать хотя бы одно произведение. Это не дает душе черстветь и мельчать.

Даша подняла глаза на яркую полную луну, видневшуюся среди сосновых крон, задумчиво произнесла: – А ведь по ней ходили люди! Разве это не удивительно, Вадим Кириллович?

Волков оживился, подхватил:

– Да. Такие же люди как мы! Это чудо!.. Нужно восхищаться тем, что достойно восхищения. Я не устаю восхищаться человеческим разумом. Вот эти звезды отстоят от нас на миллионы световых лет. А мы знаем, из чего они состоят. Мы знаем, из чего состоят атомы, хотя не можем их видеть. А компьютер, интернет, клонирование, нанотехнологии! Сколько чудес! А свидетелями скольких чудес мы еще станем! Прогресс движется с ускорением. Так хочется подольше прожить, побольше нового успеть увидеть! – Он вдруг замолчал и долгим взглядом посмотрел  на  Дашу.  –  В  одной  из  новелл  Томаса  Манна  есть  выражение:
«… бесконечно милое славянское лицо…». Речь идет о русской художнице. И о твоем лице, Даша, можно так сказать. – У Даши забилось сердце. Волков встал. – Даже ночью у костра  от комаров спасения нет. Хотя днем их, конечно, больше. – Он  пошел к избе. Девушка неохотно последовала за ним. Ей хотелось сидеть с ним у костра всю ночь.

10 

Когда Волков вышел к завтраку, Юля со смущенным видом шагнула навстречу.

– Учитель, я стихотворение сочинила. – И, волнуясь, продекламировала:

Он изрекает истину,
Он обучает жить.
Таких, как он, воистину
Нельзя не полюбить.

Таких? Нет, он единственный.
Подобных больше нет!
К нему душой стремимся мы.
Он ввысь манящий свет.

Он как будто растерялся, не знал, что сказать. Наконец, улыбнулся.

– О содержании умолчу. А форма заслуживает самой высокой похвалы. У тебя, Юля, несомненно, есть поэтические способности.

Юля счастливо заулыбалась. Стали завтракать.

Волков спросил:

– О чем  ты задумалась, Даша?

– Сон не могу вспомнить. Помню только, что был он с необыкновенно интересным, захватывающим сюжетом. – Даша была искренне огорчена.

– А я свой сегодняшний сон запомнил. И не забуду до конца жизни. Ночь. Я плыву в утлой лодке по безбрежному черному океану. Надо мной черное небо. Вдруг всплывает громадный, чуть не во весь океан, черный кальмар. Лишь огромные глаза красные. Его щупальца со всех сторон вздымаются в небо, в неизмеримую высь. И внезапно начинают падать вниз. И на меня. Меня охватывает чувство неизбежной гибели.

Все долго молчали. После завтрака он ушел к себе.

Неожиданно появилась Аня, с тем же самым полиэтиленовым пакетом.

– Мама пьяная полезла в погреб и упала, ногу сломала. Ее в больницу увезли. А с отчимом я одна оставаться боюсь. Я его больше Жорки боюсь.

К трем часам никто не пришел. Но Волков начал лекцию в положенный срок.

– Поговорим сегодня о доброте. – Он показал на плакатик. – «Спешите делать добро». Эти слова сказал Федор – до переезда из Германии в Россию  Фридрих – Хааз. Смысл его жизни был – делать добро людям. Работая тюремным врачом, делал все, что было в его силах, для облегчения страданий заключенных. Современники, в том числе Толстой и Достоевский, отзывались о нем с большим уважением. А вот у революционера Герцена не нашлось для него других слов, кроме «юродивого» и «поврежденного».

Старайтесь по возможности делать добрые дела. От вас по отношению к другим людям должно исходить только добро. Если вами завладели отрицательные эмоции, не выплескивайте их на окружающих. Да, накричите вы на кого-то,  снимите нервное напряжение, легче вам станет, для здоровья полезно. Ну а тому, на кого вы накричали, каково? Или просто одно лишь резкое слово сказали, возможно, даже не желая человека обидеть, – сказали и забыли. А человек этот несколько дней будет мучиться, душевную рану залечивать. Сдерживайте себя.

– Не все же такие ранимые, – хмыкнула Оксана.

– Надо исходить из того, что все.

– Японцы, чтобы выплеснуть агрессивные, негативные эмоции,  в специальные кувшины кричат, которые звук заглушают, – вставила  Даша. – Или резиновые куклы избивают.

Оксана снова хмыкнула.

– Пусть хоть так, – сказал Волков. – Придерживайтесь так называемого золотого правила нравственности. Правило простое: не желай другому того, чего не желаешь себе. Ему тысячи лет, но мудрее человечество ничего не придумало.

Дверь отворилась. В избу вошла худая сутулая женщина с изможденным и измученным лицом.

Одета она была бедно и неряшливо.

– Это Свино… Это тетя Настя, – тихо сказала Аня. Ее усадили за стол.

– Горе у нас, Профессор! – взволнованно заговорила женщина.

– Учитель, а не Профессор, – мягко поправила Ира.

– Учитель... Комиссия была из Сосновска. Детей у меня отнимают! Всех семерых. Прав меня лишают! За что? Я для них только и живу. Вся моя жизнь в них. Я их люблю, они меня любят. Как узнали  – ревмя все ревут. И старшая, Маша, ревет. Ее же в интернате затравят. В школе травили, а уж в интернате – подавно. Я знаю, какие там законы. Волчьи! А у ней сердце мягкое, нежное. А что с Ванюшей будет?

– Нормальные в интернате законы, – буркнула вдруг Оксана. – Просто не надо себя в обиду давать.

– Это соседки доносы на меня писали. Мол, пью, деньги пропиваю. Мол, дети голодные. Неправда это! Ну, бывает, выпью. Но не часто же. И выпив, о детях не забываю. Они-то куда больше моего пьют! Нищета, мол, у нас. Ну, бедно мы живем. Зато дружно. За что они меня не любят, презирают? Что я им сделала?

Волков встал, взволнованно прошелся по избе, снова сел и заговорил:

– Женщины, подсознательно, может быть, воспринимают каждую многодетную мать как укор их совести. Они не решились иметь много детей,  испугались трудностей. А многодетная мать не испугалась. То есть получается, что она выше их. Вот это ей и не могут простить… Вами восхищаться надо!

– Учитель! Вы так говорите, потому что вы мужчина, – робко, даже нежно,  возразила Ира. – Каждые роды для женщины – мука и смертельный риск.

Волков на миг растерялся. Ира это заметила, и лицо ее стало виноватым и испуганным.

– Я ни в коем случае не осуждаю женщин за то, что у них мало или совсем нет детей. Не имею права. Просто хочу, чтобы к таким вот матерям, – он посмотрел на Настю, – относились с уважением. –  Он помолчал. – Никогда в истории не нависала над русским народом такая страшная угроза, как сейчас. Ни при монголо-татарском нашествии, ни при фашистском. Это угроза вымирания. Численность русских сокращается. Простого воспроизводства нет: слишком низкая рождаемость.  – Волков снова взглянул на Настю. – А вы семерых родили. Без мужа. Нельзя вас родительских прав лишать! Для ребенка главное – родительская любовь. Это важнее бытовых условий, важнее всего остального. Неизмеримо важнее! Как чиновницы, которые так горазды прав лишать, этого не понимают. Ведь они сами,  наверно, матери. Должны бы понимать. Почему у них