"Кабачка...", и его это возбуждает, смело целовал её в шею, в рот, а однажды пригласил к себе на ночь, пока его все были на даче. Посоветовавшись с мамой (та, поразмыслив, разрешила) она отправилась. Полночи репетитор щупал её нежное тело руками, и это было всё, а потом заснул, и как-то уж больно неспокойно ему спалось: то он заливисто всхрапывал, то рассыпчато пукал, то ворочался, бубня что-то про Осла (он защищал по нему диссертацию), и только под утро утих. За завтраком много говорил о политике (последняя "Международная панорама" была весьма информативна). Удивительно - оказалось, этот курилка до сих пор здравствует, как и его жена, впрочем. Выразил готовность встретиться с Веруньчиком - посидеть, поболтать по-стариковски, эдак, в тёплый день где-нибудь в парке неподалёку от его жилища (он не может гулять подолгу - трагически болят ноги). Или вдруг всплыли, вообще, семидесятые, чёрная в трепещущих бликах гладь Медвежьих озёр, пляж, начинающий певец "Москонцерта" - так, во всяком случае, он представился - Виталий Марков. Тот чудный день, когда они на развёрнутом полотенце резались на пару в дурачка. Он не следил за игрой, много смеялся, шутил, - естественно, продулся. Принёс букетик мокрых волшебно пахнущих кувшинок (Дома после её рассказа мама поправила: "Раз жёлтые, значит кубышки. Кубышки это были, а не кувшинки! Не спорь!"). Покатал на малиновом мотоцикле. Мужчина... Женщина... Всё было так неожиданно, забавно, немного волнительно - как во французском кино: ветер хлестал ей в лицо и растрёпывал волосы. На прощанье пригласил на концерт - обещал достать контрамарку - но она вежливо отказалась памятуя мамин совет ни на что не соглашаться сразу. Когда через какое-то время сладкогубое лицо Маркова запело в телевизоре, в утренней программе "Музыкальный киоск" - вот тогда она и поняла, что он настоящий. Перспективный. Кинулась к афишам. Нашла. Марков В. в числе прочих заявлен был в первом отделении. Узнала его на сцене и чуть не разрыдалась от восторга. На записку с телефончиком, вложенную в букетик астр, певец однако не откликнулся. Было смутное предчувствие, что он её не вспомнил. Или записку утерял. Или не нашёл? Теперь по прошествии стольких лет её жадно интересовало - где он, что он? Кто-то сказал, что он умер. Кто-то подтвердил: да, умер. Так и есть. Но до того успел стать агентом спецслужб. И поэтому очень даже может статься, что и не просто умер, а погиб. На задании. Флиртами с другими знаменитостями она похвастаться не могла.
Разве что фамилия Стриженов всплывала. Сергей Иванович. Он заведовал кафедрой высшей математики в МИТХАТ, куда Веруньчик (не без протежирования дорогой тёти Люсечки) устроилась лаборанткой после первой неудачной попытки поступить на Литфак. Он был тогда уже пожилым, но интересным господином, с живыми умными, светло-серыми, точь в точь как у его племянника, известного артиста, глазами, а она была семнадцатилетней прелестницей, наивной и очаровательно глупой; ему было приятно с ней беседовать, а ей - находиться в его обществе. "Ой, а что это у Вас за камень в перстне, Сергей Иванович. Извините, просто очень любопытно - Вы этот перстень, не снимая, носите. Он дорогой, наверно? И камень зелёный - это что, изумруд?" "Что Вы, что Вы, душенька, - отвечал Сергей Иванович, оглядывая Веруньчика с ног до головы, улыбаясь и облизываясь, как кот на сметану, - это хризолит, а никакой не изумруд. И дорог он всего лишь как память. А вообще-то, если хотите знать, между камнями, людьми и звёздами существует связь, и связь безусловная. Такие предметы ни в институте, ни в школе не изучают, но это практически наука. Если желаете, могу рассказать чуть поподробнее." "Да, да!" - восклицала она почти что шёпотом, не в силах справиться с приступом восхищения. И Сергей Иванович рассказывал, впускал её в свой мир, точёным русским языком описывая очень интересные вещи, а она внимала, кивая, в нужных местах всплёскивая руками и хлопая ресницами. И всё, что он ей рассказывал, вылетало из её прелестной белокурой головки мгновенно, прямо по пословице - из одного уха в другое. И прозорливый Сергей Иванович не мог этого не заметить. И тем не менее оба они испытывали удовольствие от общения друг с другом. Но эти их отношения были слишком чистыми, слишком платоническими, чтобы перерасти во что-то большее...
К этой когорте давних ухажёров с натяжкой можно было бы прибавить и Витю, дяди Германа сына, потому как её мамулечка когда-то (во времена царя Гороха, когда Веруньчик была совсем-совсем юной девушкой) имела его в виду, и держала даже не про запас, а активно зондировала возможность брака, и Веруньчика к этой мысли приучая, частенько проговаривала как бы невзначай: "Троюрные... Ну что такое, что троюрные! Вон, господа на двоюрных женились, и ничего! А троюрные! Ха! - тоже мне - родственнички нашлись: седьмая вода на киселе!"
В одно прекрасное солнечное лето они прямо загостевали у дяди Германа, и после застолий высыпали семьями на прогулку, а молодых высылали вперёд и наблюдали за парой издали. Чрезмерно говорливый за столом Витя в обществе Веруньчика замыкался в себе и молчал, покусывая губы и искоса на спутницу поглядывая. Веруньчик в свою очередь готова была поддержать любой разговор удивлённым поднятием брови и замечаниями типа: "Ой, как интересно!" и "Да неужели!?" - однако не спешила заводить беседу сама. Так они и шагали молча вдоль набережной, а за ними, дабы не стеснять молодых своим присутствием, на расстоянии метров в пятнадцать тянулись дядя Герман с женой и мамулечка с фотоаппаратом. По указанию мамы Веруньчик присаживалась в томной позе на парапет (выставляя на обозрение полноватые для её возраста коленки), рядом взрослые пристраивали хмурого Витю, старавшегося в сторону Веруньчика не глядеть, и фотографировали их - для истории. Потом фотографировались вчетвером, потом снова вчетвером, причём четвёртый участник каждый раз менялся. Получались странные постановочные снимки на фоне реки. Дело было давнее - ещё до Олега и до доктора, и конечно, до Протасюка с его делишками.
Но вскоре на горизонте замаячил доктор, а за ним и перспективный Олег, и мама Веруньчика как-то вдруг испугалась последствий близкородственного брака и всё переиграла. Получалось, они всё же родня, и не такая уж дальняя: всего лишь троюродная (а седьмую воду более не поминала!), а значит, не исключён шанс, что могут возникнуть проблемы, осложнения в будущем (Она врач, она знает!). Встречи прекратились. Дяде Герману несостоявшаяся сватья кое-как объяснила подноготную отказа, и тот согласился, что так будет лучше. Однако сумрачный Витя объяснениям не внял, и каждый раз при появлении Веруньчика в обществе начинал бешено вращать цыганскими глазами и то и дело тылом дрожащей ладони смазывать с подбородка истекающую со рта слюну; в какой-то момент он пригубливал рюмашку и заходился в страстном монологе о политике с бросками в историю и литературу. И так было и при Олеге, и после Олега, и до Протасюка, и при Протасюке... А по смерти Протасюка представлений уже не случалось, поскольку бывшие когда-то почти что помолвленные троюродные нигде более не пересекались... А потом дядя Герман и Витя погибли в огне.
Домой Веруньчик добралась довольно поздно и, как определила столкнувшаяся с ней у лифта соседка с третьего, здорово подшофе, тем не менее настроение её заметно улучшилось. В сумочку, в потайной карманчик запихана была бумажка с телефоном Константина Аху... Ах, она, кажется, опять позабыла это его непростое трудновыговариваемое отчество. Ну ничего - вспомнит. Ей надо обязательно замок врезать в новой квартире в Люблино, и ещё кой-чего предстоит, а мужчины, такого настоящего, кто бы смог со всем этим разделаться, нет. Если только вот Константина попросить? Конечно, он будет рад, когда она ему позвонит и предложит. Так, наивно, простодушно, с лёгким жеманством: "А не хотелось бы Вам?.." Он мужчина, интересный, образованный, он понимать должен - так что не отвертится... Главное - на жену не нарваться.
ГЕРМАН И ТОМА
Шли годы, инцидент с псевдопомолвкой Веруньчика и Вити был давно исчерпан, но проблема осеменивания Вити, и соответственно, продолжения рода Германа Климентьевича, никуда не делась, более того, никак не решалась, что вызывало понятную обеспокоенность родителей (ну или как минимум конкретно Германа Клименьевича, потому как мама Вити на публике не появлялась, мысли её публике были неясны, - кто-то считал, что она давно ушла в мир иной, и Герман Климентьевич с тех пор благополучно вдовец, некоторые позабыли как её звать-величать, а молодые да ранние, из тех, что мать Вити и в глаза не видели, даже не задумывались - а была ли она вообще, или, может, её и не было вовсе, и Витя взялся буквально из ниоткуда, то бишь был - допустим - принесён из детдома или из дома малютки; впрочем, последнее предположение не имело под собой никакой почвы - внешне Витя с Германом Клименьевичем был одно лицо, разве что в тёмной шевелюре сына не было и намёка на лысину, да тембром малой не вышел: не было в витином голосе тех обволакивающих, хрипловато-притягательных ноток, что придавали значительность любому высказыванию его отца).
Основной затык в этом деле Герман Климентьевич определял так: Витя, будучи по натуре социопатом и аутистом в стадии савантизма (состояние, описанное ещё знаменитым Джоном Дауном в веке девятнадцатом, и названное им "idiot savant"), то ли вообще всех женщин не понимал, и потому сторонился, а то ли всё ещё грезил Веруньчиком, с которой когда-то хаживал по набережной в районе Воробьёвых гор, поползновения же других дам пресекал на корню.
Таким образом вопрос женитьбы сына теперь уже хоть на ком (но, конечно, хотелось бы, чтоб поприличнее!) перед Германом Климентьевичем вставал всё острее, и всё больше ребром. И кто только не пытался оказать посильную помощь заслуженному пожилому инженеру в этом его благородном замысле! Кто только в эту коровью лепёху с длиннющим названием "знакомство очередной женщины с Витей, который не желает ни с кем знакомиться" не вляпывался, но всё закономерно заканчивалось пшиком. Старались и родные сёстры Германа Климентьевича, и двоюродные, и конечно, тётя Ж. Даже мать Смыслова однажды добровольно впряглась в эту лямку совершенно бестолковых пустых хлопот, когда одинокая её соработница, сотрудница соседнего отдела, созрела (как той самой тогда казалось) к встрече с мужчиной "с особенностями".
Дабы никого не смущать, смотрины обставили как некий лёгкий групповой поход в Коломенское. Присутствовали (кроме Вити и готовой к знакомству женщины) Герман Климентьевич, его сослуживец Сергей Михайлович, человек специфической внешности, чей гротескно вытянутый подбородок тянулся к не менее гротескно опущенному носу, и вероятность того, что когда-нибудь, со временем нос и подбородок всё-таки встретятся, сольются, как влюблённые в поцелуе, была велика. Также прибыли Татьяна, Ольга Климентьевна и мать Смыслова с сыном. Любопытная тётя Ж. нагрянула в последний момент, как только узнала о затее, и готова была и Веруньчика за собой потянуть, но её отговорила сестра: в таком
