Человек присвоил всю истину на планете, оставив остальным лишь роль статистов. А истина эта состоит, прежде всего, в том, что он делает всё по-своему желанию, по своей потребности. О, дитя природы! Если тело твоё обладает вкусным, сочным мясом, то весь вид твой поставлен у него на конвейер для насыщения его непростого изысканного желудка. Если природа одарила чьё-либо тело тёплой и красивой внешностью, дабы оградить обладателя её от холода, то весь вид такого обладателя либо поставлен опять же на конвейер, либо предоставлен он для его охоты. Но если ты, дитя природы, превосходишь его в силе, сноровке, в упорстве и злобе хищника, то всё равно ты поставлен у него на конвейер в виде развлечения в его различных шоу под разными названиями: зверинец, цирк, сафари и тому подобное. Потому что это всё - его истина.
Сознание, интеллект, рассудок, нус, логос поставили носителя своего на эту вершину. Всё и раньше, и сейчас, и всегда будет по нему, по его шкале, по его критерию оценки всего мира, что лежит и не лежит у его ног. Но какой же разной была эта истина у него. И как сложен был её путь, её развитие. Сначала истина состояла в спасении от сильных мира того, для которых он был, прежде всего, добычей. Биосфера даже и не обращала внимание на него, не удостаивала какого-либо особого внимания. Да и стоил ли он тогда такого уж к себе пристального внимания. Но истина, независимо от всех обитателей биосферы и самой биосферы, состояла, состоит и будет состоять в том, что всё относительно в мире этом. Вот так и с биосферой, которую вот это жалкое тогда существо подмяло под себя, превратив со временем в ноосферу. Но опять же истина в том, что вот этот носитель особенного, присущего лишь только ему, разума, сознания, интеллекта, что так интенсивно, именно интенсивно, источает его мозг, придумал, казалось независимой, когда-то независимой, биосфере своё название. Опять же истина в том, что он, когда-то бывшее жалким существом, а теперь отобравший у биосферы все его права, прав, и ещё раз прав в том, что он дал ей своё название. Потому что кроме него и нет никого, чтобы кто-то да и дал название. Теперь нет биосферы как таковой, что далась этой планете, расположившейся на самом выгодном расстоянии от своей звезды, чем все остальные. Ноосфера. Это тебе биосфера за то, что когда-то и не уделяла какого-либо должного внимания к этой персоне, загодя относя его к разряду добычи. И это истина в данном течении времени, в данном пространстве безбрежной, необъятной Вселенной.
Всё от него, от этого носителя особенного разума, сознания, интеллекта. И истина от него. Но какой же узкой и примитивной была у него когда-то вот эта сама истина. У него когда-то всё окружающее, не представлявшее в сознании его планету, тем более звёздной системы, а так окружающее, которому он давал своё название, покоилось на трёх китах и так далее, и тому прочее. Но истина у него постепенно расширялась до состояния превращения всего окружающего до планеты, которую, конечно же по велению своего честолюбия, он поместил в самом центре мироздания, оставив всем остальным кружиться возле неё. Но ведь само зрительное ощущение, которому он тогда доверял прежде всего, давало такое представление, что такое крошечное, с размером большую тарелку, солнце так и кружится вокруг его места обитания, в котором он наконец-то признал подобие планеты, то обогревая обильно, то заставляя страдать от холода. Но со временем истина раздвигалась, отодвигая свои границы всё дальше и дальше. Солнце, оказавшееся намного большим по размеру, чем вся его среда обитания под названием планета, переместилось, наконец-то, в разуме, в сознании, в интеллекте его на своё положенное место, в самый центр ближнего устройства мира. Казалось, время мерно и плавно течёт своим ходом, но как же бурно менялась истина, да так, что вот это течение времени вот-вот забурлит горячим кипятком.
И оказалось, что истина - предмет, вещь, субстанция не стационарная, обречённая на какую-то вечность, а переменчивая, постоянная в движении, очень динамичная штука, к которой нужно, всегда нужно большое внимание. И всё же она, истина эта, отталкивается, прежде всего, от носителя особенного разума, сознания, интеллекта. Но где она, абсолютная истина?
1
В начале семидесятых годов последнего века ушедшего тысячелетия мы в тайге, в кедраче, заготавливали орехи. Таким тяжеленным колотом били по стволу кедра, а если придерживаться чистой ботаники, сибирской сосны. Били по нему старшие ребята, а я, будучи одним из младших, а точнее самым младшим, выполнял роль такого наблюдателя. Смотрел, куда упадут шишки после мощного сотрясения ствола. А они падали с большой высоты, сначала такими маленькими точками, но всё увеличиваясь и увеличиваясь в размере. Успевай только замечать, куда они попадали. А падали они, примерно, штук по двадцать, тридцать, но иногда
могли и по пятьдесят. Бывало и по голове, если вовремя не увернулся. Больно, но терпимо. А год тогда был урожайным, поэтому не всегда удавалось увернуться. Заметив. может быть и не всех, я вместе с другими младшими ребятами начинал сбор шишек. Удавалось собрать все. А по вечерам, по ночам шелушили таким специальным комбайном шишки на такие готовые уже орехи.
В один из таких вечеров я как-то направился осмотреть окрестности, ибо работы в это время для меня, как таковой не было. А было это незадолго до ужина. Уж сильно далеко я не собирался заходить. Несколько сотен метров хватало. А дальше? Нет уж. Тут и
заблудиться недолго. Так я осматривал окрестности. Осмотрев, я собрался обратно. И тут наткнулся я на, не сказать, что полянка, да и какая полянка может быть на вершине сопки, где обычно и растут кедры, свободное место от всех деревьев. Занимало оно примерно половину футбольного поля. Сплошь было устлано большими камнями, валунами, плитами. При заходе солнца, в пору наступления сумерек, выглядело это место немного зловещим. Но, несмотря на это, страха такого я не ощутил. То ли ради любопытства, то просто так, но я решил вернуться на стоянку через это каменное поле. Шёл неторопливо, осторожно ступая по этим большим камням.
Не знаю что и как, но ощутил я чьё-то присутствие. Я был не один здесь. Неужели медведь? Сердце так и забилось, ускорило свой ход. Страх мгновенно вселился в него. Я стал осматриваться. Моё ощущение присутствия неизвестного оказалось не напрасным. Там, на краю, немного наискосок, но впереди стоял кто-то. Так как солнце уже давно спряталось за деревья, а то и за горизонт, и потому смеркалось, в свои права уже вступали сумерки. Не медведь, это стало ясно сразу. Человек. "А, наверное, кто-то из наших" - подумав так, я направился к нему. По мере приближения становилось понятно, что этот не из наших, а неизвестный, чужой. И вновь забилось сердце, ускоряя свой ход. Кто это мог быть? И в такое время? Но ноги мои, независимо от воли моей, продолжали свой мерный ход, так и толкая меня к нему, к чужому, к неизвестности. Вот уже отличаю отчётливо сам контур, само очертание чужого. Кто он? Ясно одно, что один в такое время, в таком месте может быть человек бесстрашный. Но не только. А один ли он? Но подсказывало что-то мне изнутри, что одни мы здесь. Я - совсем подросток, шёл к нему, что было к удивлению моему, полным готовности всего наихудшего, полным готовности на бой, ибо заиграла во мне кровь улицы, где я оттачивал своё мастерство.
Но почему? Я мог закричать, позвать своих. Да и сердце не было таким уж спокойным. Но я шёл, молча переступая с камня на камень. Что за эмоциональный настрой посетил меня? Откуда взялось это? А расстояние между нами всё сокращалось.
По мере приближения, по мере наступления всё более отчётливого очертания чужого я обнаружил... Никогда я не испытывал такого удивления, как вот в этот миг своей ещё совсем юной жизни. Передо мной стоял человек, но не мужского происхождения. То была женского происхождения, а ещё точнее девушка совсем юного возраста. Но, всё же, она была старше меня, которому всего-то
шёл четырнадцатый год. На несколько лет, уж точно. Восемнадцать, двадцать? Но где-то так. Я шёл, не замечая камни, но точно ступая на них. Взгляд же мой был устремлён на неё, и только на неё. Исчезло само собой тревожное биение сердца, уступив удивлению, большому удивлению и любопытству. Но почему? Откуда? Да и одежда на ней какая-то странная. О-о! Был ли у меня когда-нибудь такой момент, вот такой миг, что удостаивал меня сейчас в настоящее время вот эта невероятная действительность? Она улыбалась. И было такое в этой улыбке, что заставило моё сердце забиться как-то по иному, что никогда я прежде не испытывал. Что это?
Приходилось слышать, приходилось смотреть в кино, но вот это происходило со мной впервые за мою ещё короткую жизнь. Она была красива, и красота эта была подчёркнутой, да так, что не скроешь, не утаишь. И всё в ней было правильной, даже чересчур правильной, формы, что невольно подходило само понимание, само осознание идеала. Но не только. Ибо я видел не только всё в целом, но и глаза. И это было чудо! Доброта искренняя и что-то ещё, что заставило так забиться сердце. Неужели такое возможно? И в первый раз. И так оглушительно. Понимал я как-то, что взгляд такой предназначен мне. Я терял голову, потерял. Я был где-то в пространстве особенном и внимание было приковано только к ней и никуда. Я стоял, наверное, полным истуканом, неподвижно, не чувствуя ничего.
Она же протянула вперёд правую руку с распростёртой ладонью. А на ладони я замечал отчётливо маленький предмет, отливающий серебристым цветом. Было ли это коробкой? Наверное, да. Но не квадратной, а прямоугольной. «Что это?» - невольно так и выдохнул я вопрос, что и было к месту в данный миг. "Мобильная связь…" - ответила она. Неожиданно завораживающая мелодия голоса оказалась под стать её красоте, такой искренней, истинной. И всё это происходило со мной в первый раз. И в первый раз я познавал кокетливость глаз, самого тона голоса. А данный миг так и протекал своим ходом, своим течением и имело продолжение. "Но не только мобильная связь." - объясняла она мне тем же тоном, вгоняя и вгоняя меня в какое-то неимоверное состояние. О-о, какое чудо, какое волшебство! И невольно понимал я в данный миг, что это только начало, только подступ к чему-то ещё такому, немыслимому, невообразимому, и что изойдёт оно вот из этой маленькой коробки, которую она почему-то называла мобильной связью.
Медленно испускалось, поднимаясь всё выше и выше, свечение, обрамлённое спектром различного цвета. Приходилось ли мне в начале семидесятых годов двадцатого века понимать про голографическое изображение. Наверное, всё же будучи тогда ещё школьником, приходилось мне как-то слышать про это, но видеть никогда. Передо мной развёртывалась трёхмерная картина, такая голограмма, образующая комбинацию полос и интерференционных колец, несущих информацию
о фазе и амплитуде волн света, заключённых между инфракрасными и ультрафиолетовыми излучениями электромагнитной волны. Но разве мог такое я знать тогда, тем более начинающий лишь только изучать физику, и, в общем-то,
