удовольствием пил и презираемого ранее портюху и зажирал его, уже, чем придётся. Чаще уже, картошкой с солёными огурцами. Теперь, Валентина Михайловна видимо решила поменять тактику, и искала иной подход, чтобы как-то спасти Игоря и не дать ему свалиться на самое дно, она уже реже стала ругать и упрекать его за пьянство, поняв, что это бесполезно. Она больше по-доброму, без раздражения старалась говорить с ним, почти ласково уговаривала его полечиться. Мягко, стараясь не обидеть его, не задеть ненароком его ранимого самолюбия, говорила, что есть у неё знакомые, и они порекомендуют авторитетных специалистов, способных вернуть его к нормальной, здоровой жизни. Когда Игорь это слышал, то приходил в ярость и бешено кричал ей в ответ – Ты, что дура! Ты себя полечи! Никак не признавал, что он болен алкоголизмом. Ну, а если уж, его кто-то другой упрекал в пьянстве, то он как-то горько иронично отвечал своим обычным, – ха, ха, ха, человек имеет право, хоть на какое-то небольшое счастье.
Но, после того, чуть так трагично не закончившегося случая, Григорий Иванович прожил очень длинную жизнь, на много лет пережив Игоря, и ушёл в мир иной на девяностом году. Часто, при случае, вспоминая свои прожитые годы, говорил, что он ровесник октября семнадцатого года. Ну, а Игорь всё как-то не нуждался, и совсем не дорожил этой жизнью, был совершенно безразличен к ней, с не воплотившейся его американской мечтой. И прожил очень короткую жизнь, всего тридцать семь лет. И однажды, измученный змием зелёным, уставший от этой жизни, будто прожил уже лет семьдесят, сказал, – а может быть там лучше, имел в виду, иной, загробный мир. Так он подвёл итог своей жизни. И совсем не ощущал и ни сколько не чувствовал в грохоте и шуме наступившей тогда перестройки, что это, до самозабвения обожаемый им до этого времени Запад, стучится к нему, в отличие от других, слишком наивных, думавших тогда, ну, вот, теперь и у нас будет жизнь, как на Западе. Он с каким-то тупым безразличием взирал тогда на перестроечную шумиху, уже остыл к этому времени, и не грезил больше Западом. Наверное, предчувствовал, что на смену одной лажи приходит другая, новая, и ещё более изощрённая лажа. Он всё пил, пил, остановиться уже не мог, пока не остановилось его измученное сердце. Был тогда 1994 год, март месяц, мы хоронили Игоря. Тогда в девяностые, после асоциальных, грабительских Гайдаро - Чубайсовских лже реформ, (мальчишей плохишей, выкормышей тёмной, мошеннической, ростовщической конторы МВФ, имевших цель тотального ограбления страны и народа), особенно много умирало ещё нестарых людей. Его мать Валентина Михайловна, умерла на следующий год, она не пережила смерть Игоря. Дальнейшая жизнь и её придуманные и воображаемые идеалы, к тому времени уже рухнувшие, ей стали постылы, и не имели уже никакого смысла – надвигался мрак небытия.
Памяти нашего Игоря – неформала.
[/justify]
