САДЫ ЕЁ ДУШИ Глава 3. "Крымское Приморье"

тетрадь:
- Слушай:
Случаются дожди - 
застывшие навек седые струи.
Они трепещут мягко, как мираж.
И ты приходишь вечерами тихо,
и трогаешь упругих струек звон,
и в бессловесном снова ищешь смысла.
 
- Ну, как? – спросила, надеясь на одобрение.
Но, не дождавшись оного, прочла наизусть другое:
 
            Это - сон отлетевший,
                       И в нем присутствуешь ты.
                       На тропинках, уходящих куда-то,
                       мы с тобою одни.
                       Я не знаю, есть ли солнце над нами? 
                       Но свет загадочный явлен.
                       И тепло твоих пальцев
                       Моего касается сердца.
- Во, еще помнишь… - изрекла Линка.
- А потому и помню, что сразу влюбилась в него и это его стихотворение – мне.
Но моя, так и не растроганная стихами подруга, уже прячет клубок в сумочку:
- Ладно, прячь свою книжку. Посадку объявили. И слава богу! Как только лягу на полку, так и не проснусь до самого Крыма.
 
Крым. 
Ненастно, холодно, тускло, - неуютно.
- Серо, Линка, всё здесь серо, как у нас в ноябре.
И дождь моросит, моросит!
И море серое, разъяренное, - пугающее.
И гостиничный номер неуютный, тесный.
- Линка, а рядом-то с нами бильярдная. И с каким же треском взрываются и взрываются шары! Да и дым от курева - в дверь.
И зачем приехали? Может, к морю? Но оно тоже серое, холодное, мутными волнами с какой-то яростью всё бьёт, бьёт о берег.
И всё, всё - чужое! Но не стану об этом – Линке, а лучше: 
- А давай-ка поищем во всём этом что-то утешающее, нельзя же быть такими…
- Занудами, хочешь сказать? Ой, нельзя, но...
- Но вот прямо сейчас и скажем себе: а мне хорошо, хорошо!
- А мне хорошо! Хорошо знать, что не висит надо мною обида мужа, что не надо исполнять никаких жениных долгов и…
- И что так здорово ощущать себя никому не нужной, да? И это словно рамой окаймляет, охраняет твоё «я», да?
Кажется, попала «в точку», - даже рассмеялась Линка. Но я почему-то одёрнула её:
- И всё же советую тебе написать Антону письмо, чтобы как-то размягчить свою обиду. Да и его…
- Напишу, напишу как-нибудь. Но скажи, почему в нём так сильно стремление к сексу, а во мне… а я…
- А в тебе этого и раньше не было, да?
- А я прежде всего искала в тех, в кого влюблялась, нечто…
И изящно пошевелила пальчиками у щеки, словно нащупывая это «нечто».
- Нечто такое, - скопировала её жест: - что могло бы увести в неведомые радостные дали?
- Ага. И ведь нашла. Столько лет прожили с Антоном в ладу, а потом… - По её лицу промелькнула тень грусти: - А потом перестал всматривается в эти неведомые...
Ох, чем бы остановить волну нахлынувшей на Линку грусти?
- Линка, пойдем-ка узнаем, есть ли в этом раю под названием «Крымском приморье» библиотека? Так, на всякий случай… если заскучаем, то...
- Нет, ты иди, а я… -
И улыбнулась той самой улыбкой, которая мне так нравилась:
- А я посплю, охраняемая рамой своего «я»… как ты сказала. 
 
Линка с соседкой Лидой ушли пройтись, а я – к дневнику. Ах, эта моя привычка делать записи! Проживать бы мгновения настоящего просто, не задумываясь, не стараясь ухватить улетающие эмоции за хвост, закрепить в дневнике. Жить бы, как животные, - насытились, ничто не угрожает, светит солнышко и-и… Мгновение, остановись!
А мы, человеки, вечно выскальзываем из настоящего, мучая себя или прошлым, или будущим. Но ладно, видать, и мне никуда не деться от этого, а посему и здесь не дам настоящему ускользнуть, а законсервирую в своих записях, чтобы со временем стало оно сохранённым прошлым. Итак: «Снова сидела в библиотеке. Статья Татьяны Ивановой «Специальность 2101» о преподавании литературы в школе.
С болью написанная.  Да и «Пожар» Распутина* перебудоражил душу и ощущение, что распадаюсь и нет сил собраться. А их холла – опять нескончаемый взрывной треск бильярдных шаров!»
 
Первое утро в «Крымском приморье». 
- Линка, смотри! Сегодня-то солнце! Скорей к морю.
Ах, как же благостно пропитываться его запахами, наполняться неуёмной силой! Ну да, я - капля этой синей воды, струйка ласкающего ветра, я…  
- Аннуш, а на пляже-то ни-ко-го! - вдруг слышу. - Ой, ей еще кто-то нужен. - Может, пойдем в номер, к телевизору?
Нет, надо подтолкнуть её к прелести видимого мною:  
- Но смотри, смотри Линка! Прямо у твоих ног стелются и стелются волны, выбрасывают на песок ватаги пузырьков, а сами в панике спешат назад...
- Это им страшно оставаться здесь, вот и…
- Вот-вот, молодец! А теперь почувствуй себя сверкающим бликом вон того солнечного зайчика на гребне волны!
- Представила… подставила… заставила…
- Линка, ты что?
- Да нет, зайчиком быть здорово. Прыгает себе, пляшет, смеётся и нет у него забот, жениных долгов…
Да-а, мою озабоченную подругу вот такими сверкающими мгновениями жизни не излечить, надо еще как-то… что-то.
 
В дневник:
«Тихая, ласкающая синева моря… Будто оно, накануне пенными волнами выплеснув всю свою ярость, наконец-то исторгло из своих глубин и радостную успокоенность, доброту». Кажется, ничего, красиво нацарапала, только вот насчет «исторгло»… Может…
 
- Что, и здесь будешь писать? – вдруг слышу голосок только-что проснувшейся Линки.
- Да нет, уже написала. Пока ты спала, я бродила вдоль берега и только сейчас…
- А сейчас будешь читать свои дневники?
- Ага.
- И опять про того самого, о котором - в поезде?
- Про него. 
- Тогда и мне немножко, а я буду слушать и просыпаться. 
- Ладно. Просыпайся и слушай:
«Середина мая. Моя любимая пора... Вчера со Стасом шли по тихим, почти сельским улочкам города, и он пригласил меня заглянуть в его сад, - «Ведь яблони цветут, сирень!». И я пошла. Но только взглянула на этот праздник цветов и заспешила домой. Чего испугалась? Не знаю. А он провожал, и я была счастлива только тем, что шёл рядом, а когда с веткой сирени из его сада пришла домой, долго не могла уснуть».
- А чего ты испугалась то?
- А испугалась… Нет, тогда даже и не пыталась понять «чего»?.. а просто убегала, уезжала от него к родным и там даже минуты считала, когда вернусь на работу и снова его увижу.
- Близко не подпускала?  
- И долго. Только потом… 
- А я Антона сразу, – огорчённо перебивает и отбрасывает одеяло, встаёт: - Влюбилась в свои семнадцать и словно сдалась, а теперь от моей любви почти ничего не осталось.
 
Как и от моей… Но не скажу Линке об этом потому, что она может спросить о Стасе еще что-то, а мне пока не хочется раскрывать ей драму нашей жизни. Но когда-нибудь прочту вот это из моего любимого Владимира Набокова*: «Мы забываем, что влюбленность - не просто поворот лица, а под купавами – бездонность, ночная паника пловца. Покуда снится, снись, влюбленность, но пробуждением не мучь, и лучше недоговоренность, чем эта щель и этот луч. Напоминаю, что влюбленность - не явь, что метины не те, что, может быть, потусторонность приотворилась в темноте». Прочту и скажу: «Моя милая Линка, быть влюблённым это всё равно, что лететь в самолете… нет, в лайнере, набирающем высоту: движение, небо, облака и впереди – нечто загадочное и непременно прекрасное. И всё озаряется магическим светом и каждое явление наполняется смыслом, от которого дух захватывает! Но такое состояние - лишь цветение жизни для того, чтобы этот изумительный цветок непременно должен быть опылен, - не стал пустоцветом, - а потом… Потом таинственная и лучезарная «недоговорённость» исчезает, проявляется «явь», а «метины» влюблённости тают, увядают. Но Господи, как же не хочется верить, что это прекрасное цветение только для продолжения рода!
 
Втроём - на ближайшие возвышенности! А трава на взгорьях еще не зазеленела, лишь в лощинах… но уже выпорхнули желтые веселые первоцветы. И Линке с Лидой хорошо, -  вижу! Ну да, ведь они – одного возраста, им надо радоваться, вот и пусть ищут эту радость, пусть.
- Девочки, оставайтесь-ка здесь, на этой лужайке с первоцветиками, а я…  
- А ты опять - в библиотеку?
- Опять, Линка. Кое-что интересное там нашла.
- Иди, иди, да не зачитывайся. Скоро ужин, а после него - мероприятие в актовом зале затевают. Веселиться будем! До упаду.
- Это хорошо… до упаду, а пока… Пока! 
 
В дневник:
 «Знак беды» Василя Быкова*. Степанида, Петрок… Они - жилы, на которых держится наша жизнь. Ах, какой же трагедийной будет наша литература! Только б нашлись таланты, умеющие написать обо всем, что пережили такие, как герои Быкова».
И всё же, ну что мне даст в будущем только что написанное?.. но пишу, пишу.
Нет, хватит консервировать, лучше - к старенькому…
«Мы сидим со Стасом на обновлённой после зимы голубой скамейке в уютном скверике в тени уже цветущих лип, и он читает недавно написанное:  
И зелены да будут зеленя,
И смех да будет солнцем осиянен,
И пусть пребудет вечной доброта,
И россыпь рос, роящаяся зыбко,
И очерк малахитовый листа,
И колоса янтарная улыбка.
И полдень стройный, как полет стрелы,
И облаков вселенское величье,
И бескорыстность страждущей пчелы,
И безыскусность этой песни птичьей…»
Да, его мироощущение было глубоко поэтическим, поэтому и меня воспринимал как образ, временное вдохновение, а я, если и не понимала этого, то чувствовала… Чувствовала и, наверное, боялась, но всё же... Ну вот, а ты спрашивала себя: что мол, эти записки дадут когда-то? Вот же, сидишь у моря со своей консервацией и додумываешь то, чего не понимала