Сталин. Исповедь (в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года)

бегал жаловаться на меня Троцкому – наши квартиры были рядом в Кремле. Когда Яков начал курить, а был ещё мальчишкой, я наказал его, и он побежал к Троцкому.
– Мой папа сумасшедший! – кричал Яков, а Троцкий утешал его и потом рассказывал всем, что Сталин сумасшедший.
В восемнадцать лет Яков решил жениться, не имея ни образования, ни работы. Как он собирался жить – сидеть на моей шее? Я запретил ему, – тогда он стрелялся, но пуля прошла навылет и он выжил. Я велел передать ему, что он поступил как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть больше ничего общего. Пусть живёт, где хочет и с кем хочет…
Он после развёлся и жил со многими женщинами, а перед войной женился на еврейке – и тут евреи пытались влезть в семью Сталина! Его детей я знать не хочу, никогда их не видел и не собираюсь видеть…
Какая ещё у меня родня?.. Первая жена Като умерла сорок пять лет назад. Ей было всего двадцать два года, а Якову тогда и года не исполнилось… За что мне было такое наказание? Я любил её не так сильно, как после Надю, но любил: когда Като умерла, чуть с ума не сошёл… А родственники Като оказались контрреволюционерами и предателями: НКВД выявил их заговор и покарал этих врагов народа…
Моя  мать умерла в 37 году, ей было семьдесят девять лет. Я редко с ней виделся, и не только занятость была причиной этого. Она меня тоже предала, когда я был мальчиком. Да, она меня любила, я был её единственным ребёнком, оставшимся в живых – два моих старших брата умерли младенцами. Она любила меня, но она же меня и предала; разве любовь мешает предательству? Нет, любовь не мешает предательству – нас часто предают те, кого мы любим. С точки зрения диалектики можно сказать, что любовь и предательство это две противоположности, тесно связанные между собой – две стороны одной медали.
Моя мать плохо жила с моим отцом – как кошка с собакой они жили! Вечно ругались и дрались: он лез к ней с кулаками, она била его чем придётся. Мне тоже доставалось от отца, особенно, когда он напивался, а напивался он часто. Но больше всего мне было обидно за мать – я жалел её и хотел защитить. Однажды, когда отец опять полез к ней с кулаками, я бросил в него нож и убежал.
В другой раз отец пришёл домой очень злой, назвал мать «шлюхой», набросился на неё и стал душить. Я хотел разжать его руки, но он так ударил меня, что содрал кожу на голове. Я побежал за помощью к соседям; они связали отца, и он лежал на полу, рыдая и грязно ругаясь. Мать тоже плакала; мы с ней побоялись остаться дома и ночевали у соседей, – мы нередко ночевали у соседей или уходили жить к родственникам матери.
Но после мать помирилась с отцом, и мы возвратились домой. Мне было неприятно, когда она улыбалась отцу, но хуже всего было ночью, когда они легли в постель. Они думали, что я заснул, и начали заниматься любовью; кровать скрипела под ними, мать стонала и что-то вскрикивала. Я знал, как мужчина и женщина занимаются любовью, все дети из простых знают это. В этом момент я ненавидел мать больше, чем отца: я защищал её, а она меня предала. Она занималась любовью с тем, кто избил меня, кто всегда был жесток со мной. Мог ли я теперь доверять ей? Конечно, нет, – теперь я не мог доверять ей…
Когда мне исполнилось одиннадцать, отца убили в пьяной драке – кто-то ударил его ножом. Жить стало легче, но прежней близости к матери уже не было. Я никогда не мог забыть эту позорную, предательскую ночь; такое нельзя прощать никому. Я помню всех своих обидчиков с самого детства, – только так надо жить: не забывать обиды, но дождавшись удобного момента, отомстить за них… Матери я напомнил об этой ночи, когда приехал навестить незадолго до её смерти.
– Ну что, ты жива ещё старая шлюха? – спросил я. Её щёки задрожали; она тоже помнила эту ночь и поняла, что я не забыл этой ночи.  
***
…Пусть болит голова. «Голова болит, заду легче» – есть такая русская поговорка. У русских много хороших поговорок, – я знаю много хороших русских поговорок…
Трудно в это поверить, но до девяти лет я совершенно не говорил по-русски. Для того чтобы меня приняли в духовное училище, мать должна была нанять мне учителя русского языка. Она хотела, чтобы я стал священником – по её мнению, ни на что другое я был не способен. Работать физически я не мог, потому что в шесть лет попал под колеса повозки и моя рука плохо сгибалась, а духовное звание давало верный заработок.
Любил ли я Бога? Я очень любил Бога; я любил Бога и верил ему. В детстве, когда я молился вместе с матерью, я плакал от любви к Богу. Я считал его добрым, мудрым, справедливым; я думал, что он всемогущий и всевидящий. Но потом я понял, что ошибся: в мире столько зла, глупости, несправедливости, что им не мог управлять Бог. А если он управляет и не видит, что происходит в мире, или не вмешивается в это, зачем он нужен? Зачем нам такой Бог, при котором в мире происходит столько зла, глупости и несправедливости?..
В училище, а потом в семинарии я потерял веру окончательно. Здесь были иезуитские методы, лицемерие, доносы, издевательский режим. В служителях Бога не было ничего божественного, ничего святого, – и они ещё назывались «святыми отцами»? Они были просто кастой, которая пользовалась тем, что люди хотят верить в высшую защиту и покровительство, но само существование этой касты служило наглядным доказательством того, что Бога нет. Диалектически верно, что именно из священников получаются самые непримиримые борцы с религией, потому что они видели всю эту церковную кухню и знают, какие кушанья там готовятся.
В семинарии я отверг Бога, я отверг религию, – и я был не один такой. Многие тогда отвергли Бога и религию, и церковь сама способствовала этому. Своим авторитетом она освящала неправедную власть, государство, основанное на угнетении и социальной несправедливости, – можно ли было почитать такую церковь? Она сеяла ветер, а пожала бурю: после революции повсеместно шло разрушение церквей, причем, нам революционерам-атеистам, не приходилось призывать к этому народ – нет, нам, революционерам-атеистам, приходилось сдерживать народ, который хотел разрушить все церкви. Вот до чего церковь довела народ своей поддержкой реакционного, прогнившего политического режима! Попы были настоящими врагами народа, наряду с представителями этого реакционного, прогнившего политического режима.
Однако я тоже должен признать свои ошибки. По неопытности я не понимал тогда, в семинарии, что у людей нельзя взять и отнять Бога в одну минуту. Людям нужен Бог, они ещё долго будут искать покровительство и защиту на небесах. Как мы ни старались после революции насадить атеистическую идеологию, у нас оставалось много религиозных людей, а значит, им была нужна и церковь. Это стало тем более понятно в годы войны, когда великие страдания народа привели в церковь новые тысячи верующих. Зачем было идти против этого потока? Было бы глупо и политически ошибочно идти против него, поэтому мы договорились с церковью. Мы пошли на определенные уступки церкви, но потребовали, чтобы она была безусловно предана нашей власти. Таким образом, в какой-то мере был возрождён союз государства и церкви, но это уже не был прежний союз государства и церкви. Церковь поддерживала теперь не реакционный, прогнивший политический режим, а самое передовое в мире государство – Советский Союз. В этом тоже можно разглядеть диалектику истории, когда две противоположные идеологии работали во имя одной великой цели. Может быть, это было странно для троцкистов, которые никогда не понимали диалектический марксизм, но церковь помогала нам строить коммунизм…
Марксизмом я увлёкся тогда же, в семинарии, но не ортодоксальным, а живым, творческим марксизмом, позволяющим понять интересы пролетариата и возглавить его борьбу. У нас в семинарии был марксистский кружок, где мы читали нелегальную литературу и учились революционной борьбе. Разобравшись в марксизме, я был потрясен силой этого учения – оно давало точные ответы на то что происходит в стране и показывало путь к победе. Я твердо решил стать революционером-марксистом, я понял, что это моя судьба. Конечно, я был молод и наивен: я представлял себе революционную борьбу как романтический подвиг, как светлое служение своей Родине. Смешно вспомнить, но я писал стихи: да, писал стихи, кто в это теперь поверит?..
Мое первое стихотворение «Утро» понравилось самому Илье Чавчавадзе и он опубликовал его в своей газете:
 
Ветер пахнет фиалками,
Травы светятся росами,
Всё вокруг пробуждается,
Озаряется розами.
 
И певец из-под облака
Всё живее и сладостней,
Соловей нескончаемо
С миром делится радостью:
 
«Как ты радуешь, Родина,
Красоты своей радугой,
Так и каждый работою
Должен Родину радовать».
 
Э-э-э, приятно вспомнить, – не шедевр, но неплохо получилось!.. Однако меня посещали горькие мысли: почему, думал я, народ не внемлет нашим призывам, почему не хочет идти за нами? Неужели ему лучше жить во тьме, в бедности, терпеть унижения? Почему люди слепы и глухи, почему они не видят и не слышат правду? И я написал стихотворение, горькое стихотворение о певце, непонятом людьми:
 
Шёл он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старый дубовый пандури
Нехитрый мотив звучал.
 
В напеве его и в песне,
Как солнечный луч, чиста,
Жила великая правда –
Божественная мечта.
 
Сердца, превращённые в камень,
Будил одинокий напев.
Дремавший в потёмках пламень
Взметался выше дерев.
 
Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
Сказали ему: «Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»
 
 
«Забывшие Бога» это, конечно, фигуральное выражение: каждому понятно, о чём идёт речь…
Пассивность народа, которая была так обидна для нас, начинающих пропагандистов, послужила, однако, хорошим уроком для меня. Я понял раз и навсегда, что народу нужен пастырь, о чём сказано и в Евангелии, где между всякими глупостями есть умные слова. Без пастыря народ погибает, как отара овец без пастуха. А в России народу особенно нужен пастырь, потому что здесь народ по историческим причинам не смог бы выжить без пастыря. Русский народ может горы свернуть, если во главе его будет хороший пастырь, и совсем пропадёт, если пастырь будет плохим.
Ленин в своей гениальной работе «Что делать?» писал о том же – о пастырях-революционерах, которые поведут народ за собой: «Для «обслуживания» массового движения нужны люди, специально посвящающие себя целиком революционной деятельности, и такие люди должны с терпением и упорством вырабатывать из себя профессиональных революционеров». Организация революционеров станет авангардом рабочего класса, осуществит революцию, установит и будет поддерживать диктатуру пролетариата в его же интересах. «Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию!» – говорил Ленин, и это гениальное пророчество сбылось.
Я стал одним из членов этого могучего ордена революционеров, которому суждено было разрушить старый мир и создать на его месте новый. Я не сомневался, что ведущую роль в этом сыграет русский народ. С семинарией было покончено: на последнем году обучения я бросил учебу и не