груб, нетерпим и тому подобное. Вот как меня предал Ленин, – меня, который считал всё наше руководство пигмеями по сравнению с ним. Но в моём сердце нет зла к нему, – нет, никакого зла нет! – он и после смерти велик, он наш учитель.
Ах, какое было горе, когда он умер! Вся страна плакала, и я плакал, слушай! Я забыл обиду, которую он мне нанёс, я плакал, как ребёнок, когда он умер. Его хотели зарыть, как обычно зарывают покойников, но я не дал. Я добился того, чтобы его забальзамировали и положили в Мавзолее – пусть люди идут и смотрят на великого Ленина…
А на съезде я сказал прямо:
– Да, я груб – я груб с нашими врагами, да, я нетерпим – я нетерпим с нашими врагами. Если это недостатки, снимайте меня с поста Генерального секретаря. Попробуйте найти другого, который отличался бы от меня большей вежливостью.
– Ничего, – сказали мне. – Нас грубостью не испугаешь, вся наша партия грубая, пролетарская.
И меня оставили Генеральным секретарём, потому что партия знала – это не Ленин написал про Сталина, это Крупская заставила его написать, пользуясь тем, что он был болен.
Я мог бы раздавить её, как мокрицу, но ни один волос не упал с головы этой подлой женщины, потому что она была, пусть формально, женой Ленина. Разве это не доказательство моего безграничного уважения к нему?.. Эта выжившая из ума старуха жила в полном довольствии до самой своей смерти, не переставая тайком поливать меня грязью.
***
…Голова сильнее заболела; не надо было вспоминать эту злобную миногу… Облокотиться на подушку... Откуда они берут такие подушки – такая большая страна, всё у нас есть, атомная бомба есть, а хорошей подушки нет: даже Сталину дали никуда не годную подушку! Кто у нас отвечает за подушки? Надо будет вызвать и спросить его, почему мы выпускаем такие плохие подушки?
…Как странно сложились складки на наволочке: будто профиль Троцкого появился, – да, вот он, «демон революции»… Сколько сил ушло на борьбу с этим демоном; сколько сил пришлось потратить, чтобы отправить его в преисподнюю! Он до последней минуты не мог поверить, что Сталин его одолеет – подумаешь, какой-то Сталин, «самая выдающаяся посредственность бюрократии, самая серая посредственность партии». Так он обо мне отзывался, этот гений из евреев Херсонской губернии. Какая спесь в нём была, какое было зазнайство – хотя он не знал ни слова по-еврейски и никогда не ходил в синагогу, но был типичным евреем.
В первый раз мы встретились за границей, в Лондоне: товарищи с Кавказа направили меня делегатом на партийный съезд. Троцкий уже тогда был знаменит: он успел побывать в «Искре», поссориться с Плехановым, поработать с Лениным; в 1905 году возглавлял Петербургский Совет рабочих депутатов, который по своему значению был главным в России. А меня никто не знал, никто не хотел замечать; мне надо было отдать в печать статью о наших кавказских делах, но все от меня отмахивались. Я был на этом съезде, как бедный родственник на именинах богатого дяди.
Наконец, мне удалось дать статью Троцкому; он бегло просмотрел её и сказал:
– Молодой человек (а ведь мы с ним были ровесники, одного года рождения), вам надо работать над стилем. Вы не в семинарии учились?.. Я так и думал, сразу виден семинарист. Но вы же не катехизис пишите, – нужно писать живее, ярче и не надо этих бесконечных повторов; от вашего писания мухи дохнут. Вот, глядите, как-то так, – и он на ходу карандашом стал исправлять мой текст.
– Пусть будет катехизис, если это катехизис революционера, – возразил я, но он меня не услышал.
– Держите, – он сунул мне исправленную статью и убежал, ему скоро надо было выступать.
Я посмотрел его исправления – статья действительно стала живее и ярче и глубже, чем была. Тогда я порвал и выбросил её: мне не нужно было таких уроков, я не собирался писать романы, я был практиком революционного движения. Троцкий любил себя в революции, а я работал на революцию; он был революционным барином, а я революционным работником, обыкновенным работягой… Его выступление на съезде, было такой же красивой ненужностью, как его литературные упражнения. Он упивался собственным красноречием, не заботясь о существе дела. С этой поры я записал его в наши враги: я понял, что от него будет больше вреда нашему делу, чем пользы.
Моё мнение подтвердилось в последующие годы, когда мы, рядовые работники революции, сидели в тюрьмах в России, отбывали ссылку и каторгу, а Троцкий порхал, как бабочка, по заграницам. Перед революцией я отбывал ссылку в Туруханском крае, у Ледовитого океана, а Троцкий наслаждался жизнью на берегу Атлантического океана, в Америке. Его встретили как героя, когда он вернулся в Россию после революции, специальную делегацию отправили на границу, чтобы его встретить, – а меня, вернувшегося из сибирской ссылки, никто не встретил, кроме двух-трёх товарищей по партии. Когда Троцкий вернулся, я уже два месяца проработал в Петроградском Комитете, но меня по-прежнему мало кто знал, а за ним сразу стали ходить толпы поклонников, как за Шаляпиным каким-нибудь. Политические партии наперебой зазывали к себе Троцкого, а он выбирал, кому бы лучше продаться. Он всю жизнь выбирал, кому бы лучше продаться, настоящая политическая проститутка!
Наконец, он решил пойти к Ленину, потому что чувствовал за Лениным силу и волю к победе. К Ленину охотно шли евреи, их было много в нашем Центральном Комитете; евреи всегда выбирают победителя, у них просто сверхъестественное чутьё на победителя. Ленин принимал их в партию, – и не потому, что у него самого были евреи среди предков – он вообще не знал, что у него были евреи среди предков, это потом, уже после его смерти раскопали, что у него были евреи среди предков.
Почему Ленин охотно принимал евреев в нашу партию? Он говорил, что ни один народ в России не находился при самодержавии в таком унизительном положении, как евреи. У них здесь не было своей земли, они были рассеяны по всей стране. Наша революция дала евреям России все права гражданства, сделала их равноправными гражданами, раз и навсегда ликвидировала позорную черту оседлости и процентную норму в учебных заведениях. Ленин думал, что евреи безоговорочно преданы нашему делу, а в будущем растворившись среди русских и других наций, смогут передать им свою революционность и свой интеллект.
Здесь тоже сказался идеализм Ленина, его желание верить людям, но людям верить нельзя, а евреям – тем более. Если верить людям, а евреям – тем более, можно остаться у разбитого корыта. Ленин понял это накануне Октябрьской революции, когда евреи Зиновьев и Каменев предали нас, сообщив нашим врагам о подготовке восстания. Для Ленина это был тяжёлый удар, ведь Зиновьев долго был его личным помощником, – и тут такое предательство! Ленин хотел выгнать Зиновьева и Каменева из партии к чёртовой матери, но они покаялись, и Ленин простил их. Он слишком часто прощал тех, кто с ним работал; он не был добреньким со своими работниками, но редко принимал жёсткие меры по отношению к ним. Это было неправильно, это позволяло таким врагам нашего дела, как Зиновьев и Каменев, выступать с ложными покаяниями, а потом снова заниматься своей враждебной деятельностью. Они занимались враждебной деятельностью до 36 года, когда были окончательно разоблачены и понесли заслуженное наказание.
Троцкий тоже долго занимался враждебной деятельностью: он вредил нам в революцию и Гражданскую войну. Троцкисты создали миф о том, что Троцкий сыграл главную роль в победе в революцию и Гражданскую войну, но почему тогда народ не просил назвать какой-нибудь город именем Троцкого, но просил назвать город именем Сталина? У нас есть Сталинград, потому что всем известно, какую роль сыграл этот город в нашей победе в Гражданской войне. Я не просил, чтобы в честь меня называли город, народ этого захотел, но называть города в честь Троцкого народ не захотел…
Троцкий ловко скрывался под маской большевика, но Ленина ему обмануть не удалось, Ленин прямо говорил, что Троцкий далёк от большевизма, но Ленин заболел, а Троцкий всюду расставил своих людей: в партии, правительстве, армии, в органах государственной безопасности. Он, как паук, опутал своей сетью всю страну.
Борьба с троцкизмом была трудной и опасной, – мы смогли выиграть её, только создав собственный сильный аппарат управления в государственном аппарате… Помню, в семинарии преподаватель древней истории задал нам тему для письменной работы. Тема называлась «Причина гибели Цезаря». Я написал, что действительная причина заключалась в том, что у Цезаря отсутствовал аппарат личной власти, который контролировал бы аппарат государственной власти. Борьба Цезаря с сенатской знатью окончилась помилованием врагов и сохранением коллективного символа власти сената, что делало иллюзорными права «вечного диктатора». Кроме этого, Цезарь искал друзей, чтобы разделить с ними власть, а не исполнителей, которые обязаны повиноваться. Поэтому он и погиб от рук друзей, не огражденный железными клещами верноподданных исполнителей.
Преподаватель спросил меня:
– Не похожа ли ваша схема на абсолютную монархию?
Я ответил:
– Нет, личная власть абсолютного монарха опирается на аппарат государственной власти, а по моей схеме сам аппарат государственной власти держится аппаратом личной власти правителя.
В двадцатые годы государственный аппарат был во многом в руках троцкистов, и даже после высылки Троцкого из страны, они сохраняли своё влияние в государственном аппарате, но у меня был личный аппарат из преданных исполнителей, и мы сломили бешеное сопротивление троцкистов. Мы сделали это как нельзя вовремя, – события в Испании показали всю глубину падения троцкистов, которые сделались обыкновенной бандой убийц и диверсантов. Троцкисты нанесли удар в спину испанской республики и наряду с фашистским подпольем составили «пятую колонну», которая помогла четырём наступающим армейским колоннам фашистского диктатора Франко разгромить республиканские войска. Отсюда мы говорим о «пятой колонне», но мы не дали фашистам и троцкистам создать «пятую колонну» в СССР – мы раздавили фашистско-троцкистскую гадину у себя в стране.
Нас упрекали в том, что мы развернули слишком большие репрессии против троцкистов, фашистов и прочих врагов народа. Что поделаешь, если они проникли так глубоко и широко во все сферы нашего государства? Для того чтобы удалить обширную опухоль, хирург делает две, три, иногда четыре операции; для того чтобы удалить врагов народа из нашего государства, нам тоже пришлось сделать две, три, иногда четыре чистки; в 37 году некоторые партийные и государственные органы очищались от врагов народа даже по пять раз. Но и это не дало нам полного очищения: когда началась война с Гитлером, на сторону фашистов перешли полтора миллиона человек из бывших граждан Советского Союза, – и это не считая тех, которые работали на земле и на заводах на оккупированной территории, давая врагу продовольствие и промышленные товары.
Говорят, что среди полутора миллионов человек, служивших фашистам в полиции, карательных отрядах и специальных войсках, были обиженные советской властью и они от обиды пошли служить
