явился на экзамены. Грузинский семинарист, без пяти минут святой отец Иосиф Джугашвили исчез, появился русский революционер Сталин.
***
…Выпить вина? Кому когда помешал один бокал вина? Голова меньше будет болеть… Выпью вина… Один бокал…
…Но русский революционер Сталин появился не сразу. Семинарист Джугашвили исчез, да, но на первых порах он превратился в грузинского революционера Кобу. Во мне ещё жил тогда поэт, поэтому я взял этот псевдоним. Коба это наш кавказский Робин Гуд из романа Александра Казбеги. Когда ни в чём не повинную девушку обвинили в убийстве её отца и разлучили с женихом, Коба пришёл на помощь влюблённым. Все были против них: жандармы, казаки, продажные чиновники, предатели-односельчане, но Коба не побоялся бросить им вызов. А когда влюблённые, всё-таки, погибли, он стал мстителем за них и за всех несправедливо обиженных. Мне очень нравился этот роман и очень нравился этот герой, – так я стал Кобой.
Ай, что мы вытворяли на Кавказе! О нас тоже можно было писать романы, слушай! Всё было: стрельба, погони, дерзкие нападения, тюрьмы, побеги – игра со смертью была, да! Мы были молодыми, горячими, нам нравилось играть со смертью – это придавало особенный вкус жизни. Я и сейчас вспоминаю это время с удовольствием, хотя политически мы действовали не совсем правильно.
Однако молодость проходит, а за ней наступает зрелость. Плохо тому, кто не был молодым, но ещё хуже застрять в молодости. У меня был близкий друг, самый близкий друг, – Симон Тер-Петросян, партийный псевдоним «Камо». Мы дружили с детства, он был на три года моложе меня и подчинялся мне. Я учил его русскому языку, когда сам выучился, и это я привлёк Симона к партийной работе. Что он делал, ай, что он делал! Отчаянная башка, «художник революции», как называл его Горький. О приключениях Камо можно было бы написать роман не хуже «Графа Монте-Кристо», но этот граф выдуманный, а Камо настоящий. Его уважали даже враги – царский прокурор спас Камо от смерти, когда тому вынесли смертные приговоры сразу по четырём делам. Прокурор не посылал приговор на утверждение, пока не была объявлена амнистия по случаю трёхсотлетия дома Романовых. Много ли таких случаев, чтобы прокурор спасал того, кого должен обвинять?
В Гражданскую войну Камо тоже творил чудеса, он стал живой легендой на Кавказе. Но война прошла, начался период мирного строительства, – и чем теперь было заняться Камо? Его отправили почему-то на службу по торговой и финансовой линии – Камо торговец или финансист?! Надо признать, что это были неудачные назначения. Трагедия Камо была в том, что он так и остался молодым; его приключения были хороши в бурный период революции и Гражданской войны, но в период мирного строительства он фактически остался без занятий. Что было бы с ним дальше, неизвестно, если бы он не погиб в двадцать втором году, попав под колеса грузовика, когда катался на велосипеде. Сколько раз под смертью ходил, и такая нелепая гибель! Но, может быть, в этом есть некая закономерность: стране уже не нужны были «художники революции» – стране были нужны аккуратные работники, функционеры. Яркие личности, подобные Камо, заражают своей энергией, восхищают и служат примером для подражания, пока бушует буря революции, но даже тогда всю повседневную работу несут на себе именно функционеры. Они костяк партии, а значит, костяк новой власти.
Я понял это задолго до 17 года и, отказавшись, от романтических приключений, перешёл к повседневной партийной работе. Благородный разбойник Коба исчез, как исчез ранее семинарист Джугашвили, – вот тогда и появился Сталин…
«Судьба не так слепа, как думают», – говорила Екатерина II. Эта императрица была права: человек – хозяин своей судьбы: всё, что он имеет в жизни, создано им самим. Одним, правда, приходит на помощь счастливый случай, другие должны пройти через тяжелые испытания, но никогда, ни в счастье, ни в несчастье, человек не должен забывать, что каждый его поступок определяет его дальнейшую судьбу. Оглядываясь назад, мы можем вспомнить, в чем ошиблись, а в чём были правы, почему наша жизнь получилась именно такой, а не другой. И только немногим дано понять, во что выльется завтра то, что мы делаем сегодня. Строитель, когда строит, дом, знает, как этот дом будет выглядеть после окончания строительства, но большинство людей строит свою жизнь, имея смутное и часто неверное представление о том, какую судьбу они себе готовят, – но то что построил, то и получил…
…Камо был моим первым и последним настоящим другом, потом были приятели, товарищи по работе, но друзей не было. До 17 года в партии ко мне относились свысока, не считая меня выдающимся работником. Ленин долго вообще ничего не знал обо мне, хотя я всегда и во всём поддерживал его линию, а узнав, не слишком ценил. Он назвал меня «один чудесный грузин»; мне повторяли эту фразу сотни раз, думая, что меня это радует. А мне это было обидно: я был уже членом Центрального Комитета, одним из руководителей партии, а меня называли всего лишь «одним чудесным грузином». Я боготворил Ленина, он был для меня земной Бог, а Ленин относился ко мне без уважения, а после предал, как предали все, кого я любил.
В чём я был тогда не прав? После Гражданской войны Ленин захотел вернуться к своей утопии об отмирании государства при социализме. Он писал об этом ещё до революции, но время показало, что это пустые фантазии. Народное самоуправление, «каждая кухарка сможет управлять государством» – всё это красиво звучит, но мы – марксисты, для нас главный критерий истинности – практика, а практика показала, что при социализме государство не отмирает, а усиливается. Какое отмирание, если кругом враги, какая «кухарка», слушай, если перед нами стоят сложнейшие задачи хозяйственного строительства? За годы Гражданской войны мы создали крепкий государственный аппарат, который позволял нам решить эти задачи, но Ленин фактически хотел его разрушить и писал об этом в своих последних статьях.
Были ли у нас недостатки в государственном аппарате? Да, у нас были недостатки в государственном аппарате. Были ли у нас случаи бюрократизма, волокиты, взяточничества, кумовства в государственном аппарате? Да, у нас были случаи бюрократизма, волокиты, взяточничества, кумовства в государственном аппарате. Мы обязаны беспощадно бороться с недостатками в государственном аппарате, с теми людьми, которые занимаются бюрократизмом, волокитой, взяточничеством и кумовством, но значит ли это, что мы должны отказаться от государственного аппарата? Нет, это не значило, что мы должны отказаться от государственного аппарата, потому что без него мы окажемся беззащитными перед врагами и не сможем построить социализм в нашей, отдельно взятой стране. Но Ленин предлагал бороться с самим государственным аппаратом, он сравнивал его с царским государственным аппаратом и писал, что царский был меньше, лучше и эффективнее нашего.
Откуда возникли такие пораженческие настроения у Ильича? Я думаю, что они возникли из-за его болезни. Его мучили сильные головные боли – ах, как я его теперь понимаю! – у него были такие сильные головные боли, что он просил у меня яд. Но разве мог я дать ему яд? Троцкий, этот подлец, эта политическая проститутка, написал в своей поганой книжонке, что Сталин отравил Ленина; паршивая собака, как он мог такое написать?! Да мне легче было дать яд своей родной матери, чем Ильичу! Я не мог дать яд Ленину, когда он меня просил, и прямо сказал об этом на Политбюро…
Только болезнью Ильича я объясняю его заблуждение в вопросе о государственном аппарате. Нельзя сравнивать царский государственный аппарат и наш, советский – это диалектически неправильно. Царский государственный аппарат подавлял народные массы, поддерживая власть эксплуататорских классов. Наш государственный аппарат подавляет врагов народа, поддерживая власть победивших народных масс. Ленин сам писал в 17 году, что диктатура пролетариат это первая подлинная демократия в истории, потому что выражает интересы абсолютного большинства населения, а подавляет – абсолютное меньшинство. Очень хорошо писал Ильич – до тех пор пока не заболел.
Болезнь помешала ему объективно разобраться и в национальном вопросе. Как можно было создавать СССР на федеративной основе?! Значит, в любой момент любая республика может выйти из СССР? Федерация – это мина замедленного действия, заложенная под наше советское государство. Нет, СССР надо было создавать по принципу автономизации, так чтобы никто не мог разрушить Союз. Говорят, что по такому принципу к нам не пошли бы национальные республики, которые не хотели быть ущемлёнными в своих правах. Это ерунда: мы нашли бы способы убедить их, мы уже нашли эти способы. Грузия не хотела входить в Союз по принципу автономизации, тогда я направил туда проверенных волевых товарищей из ЦК, и они просто набили морду этим грузинским националистам. Мы набили бы морду и любым другим националистам, которые возражали бы против автономизации, но Ленин поднял страшный скандал по этому поводу и ультимативно настоял на своей позиции. Я уверен, что это тоже было следствием его болезни…
Мне было очень жаль Ильича: мне было его жаль не только как человека, но как политика тоже. Поэтому я не хотел, чтобы его последние работы были опубликованы – зачем было выставлять Ильича в таком свете, зачем было показывать всем, как он болен, какие политические ошибки совершает из-за своей болезни? Лучше было бы, чтобы эти работы никто никогда не увидел бы. Но это старая дура Крупская, которая была женой Ильича лишь формально, решила, что она лучше меня, лучше партии, лучше Политбюро знает, что нужно нашей стране.
Крупская кричала, ругалась, угрожала, говорила, что она понимает Ильича, как никто другой. Я ответил:
– Спать с вождём ещё не значит понимать вождя.
Этим я польстил ей – Ильич уже давно не спал с ней, да и кто стал бы спать с ней, увядшей тыквой, страдающей от базедовой болезни. В партии Крупскую называли «миногой» и это соответствовало её внешности. Она вечно подчёркивала, что является женой Ленина, но что за жена такая, если даже детей ему не смогла родить, бесплодная, как засохшая смоковница! А он хотел детей, он любил детей: когда у него было свободное время, он проводил его с детьми, – но с чужими детьми. Ему могла бы родить детей другая женщина, Инесса Армандт, красивая женщина, замечательная женщина; Ильич её любил, и она его любила, но Крупская удержала его возле себя, а потом Армандт умерла.
Так что я на самом деле польстил Крупской, сказав, что она спит с вождём, но она обиделась и побежала жаловаться Ильичу. Тоже мне любящая жена – знала, что ему нельзя волноваться, но побежала жаловаться! Под её диктовку он написал мне записку, в которой требовал извиниться перед Крупской; я написал в ответ, что если бы моя жена, член партии, поступила неправильно, и её наказали бы, я не счёл себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская член партии. Но если Ленин настаивает, я готов извиниться перед Крупской. Однако эта минога заставила его ещё написать письмо к будущему съезду партии с требованием снять Сталина с поста Генерального секретаря, потому что Сталин
