не нужно больше ничего. Они ничего не умеют. А человек может все!
Сказал это громко. Так, чтобы птицы на берегу слышали и знали об этом. И, наверное, остался доволен собой.
- А чайки бывают знаменитыми? – спросил мальчик.
- Нет, они всего лишь чайки, а мы люди! – и положил ему руку на плечо. - Я пойду. До вечера. До свидания, малыш...
Он смахнул песок со своих ботинок и ушел.
- Да, мы люди, - вздохнул мальчик. - Зато они летают, а мы сидим на берегу и смотрим на них. Почему? ...
Но некому было ответить на этот вопрос, а птицы, к сожалению, говорить не умели. Только взмахивали крыльями, легко отрываясь от берега, взмывали в вышину, к облакам, к небу, солнцу, и летели только туда, куда хотели. Зачем? Знали только они одни.
10 января.
Человек лежал на горячем песке, взгляд его был устремлен далеко-далеко наверх, а вокруг только горячие пески и редкие кустарники пустыни. А человек все лежал и смотрел. Ни один мускул на его лице не дрогнул, и ни единого движения. Только глаза, следящие за облаками и взгляд, уносящий мысли на бесконечную высоту. Они были широко раскрыты и жадно пытались охватить огромное пространство над бесконечной пустыней.
- Так смотрят, наверное, только дети, - прошептала она.
- Так смотрят взрослые, которые иногда становятся похожими на детей, - ответил он.
- А что потом становится с этими детьми?
- Лежат себе на песке, мечтают и думают, что когда-нибудь станут взрослыми...
- Или вовсе не думают ни о чем, просто смотрят на небо и на солнце.
- ... станут взрослыми, сильными, уйдут на войну и будут всегда побеждать...
- Нет. Они не хотят воевать. Иначе они не смогут так смотреть на небо.
- И все-таки они вырастают.
- А потом… Что становится с этими взрослыми потом? - спросила она.
- Они,... - и он замолчал.
- Он смотрит на небо, как и мы! Но почему в его глазах слезы? - удивилась она.
- Не знает, сколько ему осталось.
- А те, которые в него стреляли, тоже забыли, что над ними голубое небо, облака, солнце, звезды?
- Иногда тяжело поднять голову и просто посмотреть наверх.
- Зачем он здесь?
- Им заплатили и отправили в эту пустыню друг в друга стрелять.
- Сколько ему еще осталось?
- Думаю, минуты две или три.
- И он плачет, потому что у него так мало этого неба?
- Потому что за свою короткую молодую жизнь он ни разу не посмотрел туда и ничего об этом небе не знал.
- Неужели нужно умереть, чтобы просто взглянуть наверх? - воскликнула она. – Зато теперь он счастлив!
- Ты так думаешь? И плачет от счастья?
- Да.
- Тогда не будем ему мешать.
11 января.
Люди заполняли пространство, это просторное помещение. Они медленно заходили, занимая свои места. А места строго соответствовали их положению в жизни, в их обществе. Впереди на высоких сидениях расположились граждане вполне уважаемые - в строгих, но дорогих костюмах и платьях. Дети их тоже находились рядом, они совсем не присмирели, но их одергивали и усмиряли няньки, которые были здесь и не давали устроить в этом месте площадку для игрищ. Дальше все выглядело проще - женщины в невзрачных платках, их мужья, дети. Эти тоже чего-то ждали, но были скромнее. А за ними уже совсем простая публика. Хотя, такое понятие здесь было неуместно - не публика, но действующие лица общества, в убогих одеждах, с такими же лицами (насколько лица могли быть убогими). Просто они не были отягощены почетными званиями и степенями, печатью богатства и знатности, поэтому были просто убогими. Но в этот миг все эти люди сидели и ждали, а глаза их были устремлены туда, где должно было начаться действо, ради которого они собрались. Как волнительно ждать этого и как достойно занимать свое место!
У дверей поближе к первым рядам возникло движение. Некие в черном, большие и сильные, возникнув из ниоткуда, подвинули прочих, бывших здесь и не готовых к такому. Их потеснили, но вежливо дали понять, что не место им в этих рядах. И, наконец, явились еще несколько человек – видимо, самых сильных мира сего - которых ждали в последнюю очередь, но в первых рядах. Теперь собрались все.
И началось:
Звучит музыка, волшебный голос ведет за собой, за мыслями и словами сокровенными, которые что-то значат. Видимо, значат многое для людей в первых рядах, и в последних тоже. Звуки колоколов и органа средневековым звучанием уносят души страждущих в небытие, и глаза их светятся. Убогие, нищие, известные, знаменитые и богатые - все собрались здесь, они были не вместе, но рядом, а глаза их мерцали в темноте. Мать, потерявшая сына и тот, кто забрал его жизнь. Простолюдины и те, кто отобрал у них все. И эти, в строгих, но дорогих нарядах, так умело построившие жизнь за пределами этих стен, что остальным из далеких последних рядов уже нечем было дышать и платить - за них, за себя, за прочих. А сколько еще тех “прочих”? Но орган звучал, и глаза светились.
А сверху из небольших окошек пробивались лучи яркого света. За ними в немыслимой дали, за пределом этого здания (если оно вообще имело предел) находилось бесконечное небо, космос и что-то еще. И свету этому было все равно - первые эти ряды или последние. И космосу тоже все равно было, а кому-то еще тем более. И этот свет освещал весь зал, всех людей немыслимыми яркими лучами, да так, что не оставалось места для тени. И становилось понятно - исходит он не из первых рядов, и сцены здесь нет вовсе. Сияет он сверху. И не имеет значения, в каких рядах сидишь ты, в чем одет, убогий ты или праведник. Потому что небо и космос бесконечны, они едины для всех. И теперь эти люди, может на короткое мгновение, но задумываются: - Что же будет?...
- Как странно эти стены их объединили, - вымолвила она, - наконец, они вместе.
- Да, вместе, - отвечал он. – Вспоминают, что рано или поздно придется предстать перед НИМ.
- Как прекрасно будет остаться с НИМ наедине, оказаться собою. Взять то, что смог унести - что имело смысл, достать из-за пазухи дела свои и мысли, а остальное бросить, оставить здесь навсегда, и предстать, наконец, перед НИМ...
- И что же будет тогда? – а голос его дрогнул.
- Вот и думает каждый из них - что же будет тогда?... Что будет?...
Одиннадцатое января – как вспышка мелькнуло в сознании. До 13-го осталось два дня. И снова он вспомнил обо всем. Все эти дни они находились между небом и землей, облетели планету, побывали в самых дальних уголках. Хотя почему так говорят, он не понимал. Разве бывают у шара уголки? Все это время он не думал ни о чем, а теперь стоял и размышлял. Но все когда-нибудь кончается, и их полет тоже подошел к концу, пора было спускаться на землю. Посмотрел на собравшихся людей. Где его скамейка? Какое место ему занять? В каких рядах? Этого он не знал. Для него места здесь не находилось… Да и не принадлежал он к этой религии.
- Вернемся? - произнес он.
- Хорошо, - тихо ответила она.
И снова они стояли, едва касаясь заснеженного тротуара, где им было хорошо вдвоем. А без нее он себя уже не мыслил. Снег, как когда-то, падал, наметая рождественские сугробы. Заносил улицу и машины, деревья и провода, свисающие со столбов, крыши домов и весь этот город. И весь этот мир.
- Вот и Рождество позади, конец праздникам, - пробормотал он. - Ничего не изменилось. Снег, сугробы… Захотел напоследок прийти сюда. Попрощаться с этим чертовым городом, с людьми, которые спят в теплых постелях.
- И не знают, как здесь красиво и хорошо, - сказала она.
- Да, хорошо, пока эти улицы пусты… Помнишь ту черную собаку? - воскликнула он, - ее больше на этой улице нет. Сдохла твоя собака. Теперь она совсем в другом мире – в далеком, теплом, где никогда ничего не случается, не надо искать люк, который тебя согреет. Искать еду тоже не надо. Ничего не надо.
- Значит, надо ждать, когда ты снова вернешься в этот мир, и станешь кем-то еще.
- Снова будешь бороться,… будешь побеждать! – засмеялся он.
- А если повезет - любить!
- Да уж, любить…
И тут их разговор прервало какое-то движение - огромная черная собака на длинном поводке бежала впереди девочки. Та самая черная собака! Они первыми выскочили из своего дома и бросились в снег! Играли, падали в белые сугробы, вскакивали, неслись дальше, снова падали. И им было хорошо, вот так вдвоем.
- Они нашли друг друга! - радовалась она.
- Да, этим повезло, - удивился он.
- И пока они вместе, им ничего не страшно. А может быть, это и есть та самая любовь? – воскликнула она.
- Может быть… Пока не станешь человеком, этого все равно не поймешь.
- Какой замечательный твой мир! Люди - как они красивы! Я люблю их! - воскликнула она.
- А остальное? – спросил он.
- Что остальное? Оно есть везде. Это просто жизнь, среда обитания, декорации. Как в театре, помнишь?
И она замерла, восторженно о чем-то вспоминая. Потом воскликнула:
- Знаешь, я очень хочу снова войти в этот мир, уже став человеком.
- Думаешь, сможешь что-то изменить?
- Не знаю, но хочу попробовать!
- Нельзя “попробовать”. Можно броситься в эту адову реку – и будь что будет. А пока живешь - назад дороги нет.
- Все равно, я хочу быть там, хочу быть с ними.
- Чтобы войти в этот мир тебе придется закрыть глаза, забыть обо всем, потом снова открыть их уже на том берегу. И неизвестно, что будет потом, откуда продолжишь путь свой, и что у тебя получится!
- Знаю. Но все равно я постараюсь быть человеком! - тихо, но твердо ответила она. Он посмотрел на нее, перевел взгляд на заснеженный город, подумал и сказал:
- Тогда не желаю тебе счастья, потому что ты хочешь любить...
- Глупый, это и есть счастье – а больше ничего нет.
Глава 21
Она его не жалела, он видел это, поэтому с ней было легко. Он ненавидел жалость к себе, а девушка вела себя, словно ничего не случилось, и не должно было случиться. Хотя обо всем знала и помнила. Почему? На что-то надеялась? Надеяться было не на что. Ночью, сидя на крыше, с удивлением отметил, что больше не стремится отомстить. Это чувство, вернее, желание или страсть, были стерты в душе. Но было противно. Вспоминал ту женщину. Даже в мыслях избегал называть ее женой или по имени. Существо – так было бы правильнее. Раньше он называл существами тех, которые жили на крышах, но теперь видел в них людей. А Эта была существом – иначе и не назовешь. Далеко от него было дело, которым он занимался многие годы. Об этом он не думал совершенно, оставались только апатия и равнодушие ко всему. А за подарок, который сделала для него Юна, за дни их безумного скитания, был ей благодарен. Что-то дрогнуло в душе, когда посмотрел на все со стороны ее глазами, он словно излечился от многих болезней, искупался в ручье. А девушка с жадностью стремилась в его мир, она так хотела этого. Но, для себя он в нем места не находил. Не знал, что ему там делать. Да и зачем? “Зачем?” Больше этот дурацкий вопрос не преследовал его.
Пожалуй, на оставшиеся два дня нужно себя куда-то деть, - думал он. - Смотреть, как его будут убивать он не пойдет, - знал это точно. - А дальше? Что будет после тринадцатого? Там посмотрим… Может быть, вернуться к Неро? – мелькнула в сознании трусливая мысль. – Нет!
Он сидел на самом краю крыши и смотрел туда, где скоро взойдёт солнце. Завтра для него рассвет повторится в последний раз, а потом… Юна куда-то отошла, и он ненадолго остался один.
- Эй, негодяй, сидишь? – это был Ворчун. Конечно же, Ворчун.
- Это ты, зануда? Сижу.
- Давно не виделись.
- Давно.
Они немного помолчали.
- Говорят, тебе завтра Туда?
- Куда? – вздрогнул Илья, а Ворчун
