обещал, просто напишите ему дружеское письмо. Он сирота. Родился и вырос на Кубани, любознательный и весёлый парень, к тому же хорош собой».
Дома, когда получили письмо отца, удивились.
«Это не в его правилах, – подумала Любовь Вячеславовна, – обещать за других. Вероятно, паренёк рисковал жизнью, спасая Федю».
Ольга наотрез отказалась:
– Чего это ради я буду писать незнакомому солдату? Мне девчонки говорили, что они там, на фронте, одновременно переписываются сразу с несколькими девушками, а потом их фотографии раскладывают, как карты, и выбирают, какая красивее.
– А тебе что переживать, – усмехнулась мать, – ты же думаешь, что краше тебя на свете нет.
– Я хочу быть единственной, – гордо вскинула пушистую головку Ольга. Но Любовь Вячеславовна грустно заметила:
– Отец ведь слово дал...
– Да что вы, мама, переживаете, – старшая Тома подошла к матери и ласково погладила её по плечу, – напишу я письмо этому, как его, Дмитрию Трофимовичу. Не отсохнут руки. А папе приятно будет.
– Вот и хорошо, доченька, – облегчённо вздохнула мать и, будто оправдываясь, сказала: – Никто ж тебя замуж за него не собирается отдавать. Отец только попросил написать письмо. Ты поблагодаришь молодого человека и передашь привет от нас с Олей.
Со следующей почтой Баскову и Рогочему принесли одинаковые треугольнички.
– Ну, молодец, Дмитрич, уважил, – обрадовался старшина. Кроме редких весточек от сестры, он ни от кого не получал писем.
Тамара сначала исполняла дочерний долг, а потом уже с нетерпением ждала известий с фронта. Между молодыми людьми завязалась оживлённая переписка.
Дмитрий подробно рассказывал о военных действиях, о товарищах и лишь изредка упоминал о чём-то личном. Тома была более откровенна, она бесхитростно поведала ему всю свою скромную биографию. Это глубоко тронуло Рогочего и побудило самого быть честным и искренним с девушкой.
С той самой бомбёжки на дороге, после которой началась переписка Дмитрия с Тамарой, фронтовики крепко подружились. В роте быстро привыкли к этой странной парочке: сухощавый невысокий старик в мешковатой шинели и рядом – статный молодой старшина с залихватским чубом. Митя опекал Баскова, а тот, в свою очередь, делился знаниями и опытом. Дмитрич удивлялся говору Рогочего, на который он переходил в минуты волнения.
– Балакаю я, – смеялся старшина, – у нас в станице даже коровы «ны мычать, а балакають».
А линия фронта всё дальше и дальше продвигалась на запад. И вот Висла – самая большая река на пути к Берлину. Она не замёрзла, лишь у берега схватывалась по ночам тонким ледком. Днём же по-весеннему пригревало февральское солнце и, растопив ледяную корку, давало свободу грязи.
Ночью, пока наводили понтоны, часть пехоты начала переправляться на подсобных средствах через Вислу; плыли, ухватившись за всё, что могло держаться на воде.
Рогочий сидел на бревне, орудуя куском старой доски как веслом, Басков распластался на невесть как попавшей на берег двери. Плавать он не умел, но изо всех сил грёб коченеющими руками.
Вражеская артиллерия лениво постреливала. Снаряды изредка взрывались в реке, поднимая фонтаны брызг. Вероятность попадания была настолько мала, что солдаты, привыкшие к обстрелу, не обращали на взрывы никакого внимания. И всё-таки снаряд попал в лодку, в которой находились ребята из их взвода. Столб воды взмыл вверх и накрыл плывшего неподалёку старшину. Он почувствовал резкую боль в предплечье и громко вскрикнул. Фёдор Дмитриевич, услышав голос товарища, приподнялся на своей двери и, нарушив равновесие, опрокинулся в обжигающий холод реки.
– Митя! – позвал он друга застывающим голосом.
Превозмогая боль, старшина подгрёб к Баскову, который, вцепившись пальцами в своё плавсредство, неподвижно висел на нём. Рогочий скатился с бревна в воду и, ухватив здоровой рукой край двери, прижал к ней своим телом теряющего сознание Дмитрича. Разбухшая одежда и сапоги отяжелели и тянули в стылую бездну, плечо и рука разрывались от боли. Рогочий отчаянно заработал ногами. Плыть было очень трудно, он не ощущал ни рук, ни ног и не помнил, как преодолел последние метры реки. Но уже чьи-то руки вытаскивали его на берег, накидывали шинель, давали флягу со спиртом...
Среди липкой грязи и осоки рота обживала узенькую полоску отвоёванной земли. Через некоторое время Рогочий с перевязанной рукой и Дмитрич, переобутый в чьи-то старые обмотки, включились в общую работу. Пока одетая сизым туманом Висла дремала, они вместе со всеми рыли окопы полного профиля, устанавливали пулемёты. Как только размытая луна начала бледнеть, на них обрушился массированный миномётный удар.
Наши ответили с другого берега. Завязалась артиллерийская дуэль. Зарево пожаров разрывало предрассветный небосклон, разрывы бомб вжимали пехоту в окопную грязь...
Наконец, вражеская артиллерия была подавлена. Вислу форсировали, и бои прошли с минимальными потерями. Многие бойцы и командиры за эту операцию были удостоены наград. Гвардии старшина Дмитрий Рогочий получил орден Боевого Красного Знамени, а рядовому Федору Баскову вручили вторую медаль «За отвагу».
Вскоре фронтовики шагали уже по немецкой земле, и радость близкой победы кружила им голову.
«20.02.1945 г.
На нашем участке фронта, – писал Дмитрий Тамаре, – немцы бросили морскую пехоту. Не помогли ни фолькштурмы, ни женские батальоны, пришлось им кинуть последний резерв. Бои тяжёлые. Мы молотим фашистов по-гвардейски, превращая леса и деревья в зябь, а тела врагов в удобрения. Все живут надеждой, что в конце апреля война будет закончена. По сообщению «солдатского» информбюро, известно, что Советской Армии достаточно шести дней, чтобы оказаться в Берлине. Но нельзя этого делать. Ведь Берлин уже поделён между союзниками, и они обидятся на нас. Поэтому мы ведём бои, расширяя свой плацдарм...»
«01.03.1945 г.
У нас в городе налаживается мирная жизнь, – сообщала Тома в ответном письме, – и хотя продукты выдают по карточкам, нам удалось на 23 февраля испечь сладкий пирог. Он получился очень вкусный. Мы съели его за ваше здоровье и окончательную победу».
Ещё она писала о том, что у мамы ученики не хотят учить немецкий язык, Оля пошла на курсы бухгалтеров, а завод, где работает сама Тома, переходит на мирную продукцию. В конце письма девушка справлялась о здоровье отца и осторожно спрашивала о дальнейших планах Мити.
«08.03.1945 г.
Дорогая Тамара, очень надеюсь, что мои планы не будут идти вразрез с Вашими.
Здоровье папы в последнее время поправилось, и выглядит он лучше и моложе, чем после Вислы, когда его мучил радикулит. Он всё время меня подначивает, что идёт домой раньше, а мне, как медному котелку, ещё несколько месяцев служить. Вот и всё. С дружеским приветом –
Гвардии старшина Дмитрий Рогочий».
Победу Митя и Фёдор Дмитриевич встретили в Берлине. Буйно цвела сирень: сизая, белая, фиолетовая. Махровые кисти крупчатых соцветий заглядывали в открытые окна одноэтажного строения. Оно находилось в богатом пригородном замке, где расположился гвардейский пехотный полк.
Утром 9 мая прибежал вестовой и вызвал ротного в штаб полка. Лицо солдата выражало такую беспредельную радость, что ясно было и без слов – Германия капитулировала. Но всем хотелось услышать это.
– Ну, что? – в один голос воскликнула пехота.
– Победа! – счастливо выдохнул вестовой и побежал дальше.
Все, движимые единым порывом, выскочили во двор и стали стрелять в воздух. Когда патроны закончились, началась праздничная суета – быстро собирали стол, тут же на зелёной лужайке. Хозяйка-немка безропотно отдавала распоряжения прислуге.
Басков и Рогочий, ставшие неразлучными друзьями, вдруг в эти торжественные минуты разъединились. Старшина оказался в самом центре шумного веселья. Фёдор Дмитриевич отошёл в глубь аллеи, ведущей к замку. Ему стало неловко оттого, что не смог сдержать слёз. Крупные капли сами выкатывались из глаз и по худым щекам стекали к острому подбородку. В этих слезах были четыре года боли, потерь... и радость!
– Дмитрич, Дмитрич! Ты где?
Услышав голос друга, Басков вытер рукавом лицо и ворчливо откликнулся:
– Да, иду, иду.
На поляне шумно разливали столетнее бургундское по бокалам розоватого богемского стекла, играл баян, раздавались шутки и смех.
Несколько дней спустя перед строем гвардейского полка зачитывали приказ главнокомандующего о демобилизации. Как и предвидел Дмитрий, его в списках отбывающих на Родину не было. Он оставался ещё на год служить в Германии.
Прощаясь с другом, Басков несколько раз повторил: «До встречи в нашем доме». Оба, веря в это, крепко обнялись и расцеловались.
Служба у Рогочего была не трудная, но суетная, беспокойная – скучать некогда, к тому же старшина получал частые и подробные письма от Тамары. Обращались они к друг другу ещё на Вы, но Митя позволял себе называть девушку «милой» и «дорогой». Письма были наполнены взаимными намёками на будущую совместную жизнь. В последнем письме Митя, перейдя на «ты», сделал Тамаре официальное предложение и с нетерпением ждал ответа.
И ответ пришёл. В нём Тамара сообщала, что она получила письмо от сестры Дмитрия Софьи. Сестра извещала девушку о том, что у него имеются жена и ребёнок, которые любят его и ждут.
«Очень подло с Вашей стороны затевать переписку, когда у Вас есть семья, так что, товарищ Рогочий, не пишите мне больше и не приезжайте к нам».
Старшина в первые мгновенья даже сообразить не мог, что речь идёт о нём. И вдруг в памяти мелькнуло: Груня и её ребёнок! Но Соня не могла такого письма написать. Значит, кто-нибудь из станицы, тот, кто знал о довоенных отношениях его и Груни. Но кто мог совершить эту подлость, кто? Так и не найдя ответа, он написал Тамаре:
«19.03.1946 г.
Здравствуй, моя любимая!
Эта несусветная чушь о жене и ребёнке не должна тебя волновать. Томочка, пойми лишь одно: кроме тебя, мне никого не надо. И даже если ты не ответишь «да» на моё предложение выйти за меня замуж, я всё равно приеду. Но сначала навещу свою сестру и разберусь со сплетнями.
Будь счастлива, дорогая!
Твой Дмитрий».
Ответа не было. Он отправил ещё два письма. Результат тот же.
3
В конце апреля 1946 года Рогочий демобилизовался и поехал на родину, к сестре. На душе было неспокойно. Но Соня так искренне радовалась встрече, прижимала его кудрявую голову к своей иссохшей груди, что Митя оттаял. Раздав всем подарки, он, прежде чем сесть за стол, уединился с сестрой в спальне.
– Ты что, рехнулся? – возмутилась Соня в ответ на его вопрос. – Клянусь хлебом, я не писала этого письма.
– Но ты рассказывала кому-нибудь, что у меня есть девушка? – наседал Митя. Соня быстро-быстро заморгала ресницами, глаза наполнились влагой, лицо сморщилось, и сестра заголосила:
– Да что ты, Митька, нападаешь, честное слово, только своим сказала. Сказала, что Грунька – шлюха, а ты себе нашёл в сто раз её лучше, благородную.
Дмитрий не отставал:
– Каким своим?
– Родычкам! Тётке Марфе и тётке Мотре.
– Ну, значит, всей станице, – подвёл черту Митя.
А к хате сходились уже гости: дядья, тётки, племянники. Они любовались наградами старшины, расспрашивали
