Война и мир старшины Рогочего

обещал, просто напи­шите ему дружеское письмо. Он сирота. Родился и вырос на Кубани, лю­бознательный и весёлый парень, к тому же хорош собой».
Дома, когда получили письмо отца, удивились.
«Это не в его правилах, – подумала Любовь Вячеславовна, – обещать за других. Вероятно, паренёк рисковал жизнью, спасая Федю».
Ольга наотрез отказалась:
– Чего это ради я буду писать незнакомому солдату? Мне девчонки го­ворили, что они там, на фронте, одновременно переписываются сразу с несколькими девушками, а потом их фотографии раскладывают, как кар­ты, и выбирают, какая красивее.  
– А тебе что переживать, – усмехнулась мать, – ты же думаешь, что краше тебя на свете нет.
– Я хочу быть единственной, – гордо вскинула пушистую головку Оль­га. Но Любовь Вячеславовна грустно заметила:
– Отец ведь слово дал...
– Да что вы, мама, переживаете, – старшая Тома подошла к матери и ласково погладила её по плечу, – напишу я письмо этому, как его, Дмит­рию Трофимовичу. Не отсохнут руки. А папе приятно будет.
– Вот и хорошо, доченька, – облегчённо вздохнула мать и, будто оправдываясь, сказала: – Никто ж тебя замуж за него не собирается отдавать. Отец только попросил написать письмо. Ты поблагодаришь мо­лодого человека и передашь привет от нас с Олей.
Со следующей почтой Баскову и Рогочему принесли одинаковые тре­угольнички.
– Ну, молодец, Дмитрич, уважил, – обрадовался старшина. Кроме ред­ких весточек от сестры, он ни от кого не получал писем.
Тамара сначала исполняла дочерний долг, а потом уже с нетерпением ждала известий с фронта. Между молодыми людьми завязалась ожив­лённая переписка.
Дмитрий подробно рассказывал о военных действиях, о товарищах и лишь изредка упоминал о чём-то личном. Тома была более откровенна, она бесхитростно поведала ему всю свою скромную биографию. Это глу­боко тронуло Рогочего и побудило самого быть честным и искренним с девушкой.
С той самой бомбёжки на дороге, после которой началась переписка Дмитрия с Тамарой, фронтовики крепко подружились. В роте быстро привыкли к этой странной парочке: сухощавый невысокий старик в меш­коватой шинели и рядом – статный молодой старшина с залихватским чубом. Митя опекал Баскова, а тот, в свою очередь, делился знаниями и опытом. Дмитрич удивлялся говору Рогочего, на который он переходил в минуты волнения.
– Балакаю я, – смеялся старшина, – у нас в станице даже коровы «ны мычать, а балакають».
А линия фронта всё дальше и дальше продвигалась на запад. И вот Висла – самая большая река на пути к Берлину. Она не замёрзла, лишь у берега схватывалась по ночам тонким ледком. Днём же по-весеннему пригревало февральское солнце и, растопив ледяную корку, давало сво­боду грязи.
Ночью, пока наводили понтоны, часть пехоты начала переправляться на подсобных средствах через Вислу; плыли, ухватившись за всё, что  могло держаться на воде.
Рогочий сидел на бревне, орудуя куском старой доски как веслом, Бас­ков распластался на невесть как попавшей на берег двери. Плавать он не умел, но изо всех сил грёб коченеющими руками.
Вражеская артиллерия лениво постреливала. Снаряды изредка взры­вались в реке, поднимая фонтаны брызг. Вероятность попадания была настолько мала, что солдаты, привыкшие к обстрелу, не обращали на взрывы никакого внимания. И всё-таки снаряд попал в лодку, в которой  находились ребята из их взвода. Столб воды взмыл вверх и накрыл плывшего неподалёку старшину. Он почувствовал резкую боль в пред­плечье и громко вскрикнул. Фёдор Дмитриевич, услышав голос товари­ща, приподнялся на своей двери и, нарушив равновесие, опрокинулся в обжигающий холод реки.
– Митя! – позвал он друга застывающим голосом.
Превозмогая боль, старшина подгрёб к Баскову, который, вцепившись пальцами в своё плавсредство, неподвижно висел на нём. Рогочий ска­тился с бревна в воду и, ухватив здоровой рукой край двери, прижал к ней своим телом теряющего сознание Дмитрича. Разбухшая одежда и сапоги отяжелели и тянули в стылую бездну, плечо и рука разрывались от боли. Рогочий отчаянно заработал ногами. Плыть было очень трудно,  он не ощущал ни рук, ни ног и не помнил, как преодолел последние мет­ры реки. Но уже чьи-то руки вытаскивали его на берег, накидывали ши­нель, давали флягу со спиртом...
Среди липкой грязи и осоки рота обживала узенькую полоску от­воёванной земли. Через некоторое время Рогочий с перевязанной рукой и Дмитрич, переобутый в чьи-то старые обмотки, включились в общую работу. Пока одетая сизым туманом Висла дремала, они вместе со все­ми рыли окопы полного профиля, устанавливали пулемёты. Как только размытая луна начала бледнеть, на них обрушился массированный ми­номётный удар.
Наши ответили с другого берега. Завязалась артиллерийская дуэль. Зарево пожаров разрывало предрассветный небосклон, разрывы бомб вжимали пехоту в окопную грязь...
Наконец, вражеская артиллерия была подавлена. Вислу форсировали, и бои прошли с минимальными потерями. Многие бойцы и командиры за эту операцию были удостоены наград. Гвардии старшина Дмитрий Рого­чий получил орден Боевого Красного Знамени, а рядовому Федору Бас­кову вручили вторую медаль «За отвагу».
Вскоре фронтовики шагали уже по немецкой земле, и радость близкой победы кружила им голову.
 
«20.02.1945 г.
На нашем участке фронта, – писал Дмитрий Тамаре, – немцы бросили морскую пехоту. Не помогли ни фолькштурмы, ни женские батальоны, пришлось им кинуть последний резерв. Бои тяжёлые. Мы молотим фа­шистов по-гвардейски, превращая леса и деревья в зябь, а тела врагов в удобрения. Все живут надеждой, что в конце апреля война будет закон­чена. По сообщению «солдатского» информбюро, известно, что Совет­ской Армии достаточно шести дней, чтобы оказаться в Берлине. Но не­льзя этого делать. Ведь Берлин уже поделён между союзниками, и они обидятся на нас. Поэтому мы ведём бои, расширяя свой плацдарм...»
 
«01.03.1945 г.
У нас в городе налаживается мирная жизнь, – сообщала Тома в ответ­ном письме, – и хотя продукты выдают по карточкам, нам удалось на 23 февраля испечь сладкий пирог. Он получился очень вкусный. Мы съели его за ваше здоровье и окончательную победу».
Ещё она писала о том, что у мамы ученики не хотят учить немецкий язык, Оля пошла на курсы бухгалтеров, а завод, где работает сама Тома, переходит на мирную продукцию. В конце письма девушка справлялась о здоровье отца и осторожно спрашивала о дальнейших планах Мити.
 
«08.03.1945 г.
Дорогая Тамара, очень надеюсь, что мои планы не будут идти вразрез с Вашими.
Здоровье папы в последнее время поправилось, и выглядит он лучше и моложе, чем после Вислы, когда его мучил радикулит. Он всё время меня подначивает, что идёт домой раньше, а мне, как медному котелку, ещё несколько месяцев служить. Вот и всё.  С дружеским приветом –
Гвардии старшина Дмитрий Рогочий».
 
Победу Митя и Фёдор Дмитриевич встретили в Берлине. Буйно цвела сирень: сизая, белая, фиолетовая. Махровые кисти крупчатых соцветий заглядывали в открытые окна одноэтажного строения. Оно находилось в богатом пригородном замке, где расположился гвардейский пехотный полк.
 Утром 9 мая прибежал вестовой и вызвал ротного в штаб полка. Лицо солдата выражало такую беспредельную радость, что ясно было и без слов – Германия капитулировала. Но всем хотелось услышать это.
– Ну, что? – в один голос воскликнула пехота.
– Победа! – счастливо выдохнул вестовой и побежал дальше.
Все, движимые единым порывом, выскочили во двор и стали стрелять в воздух. Когда патроны закончились, началась праздничная суета – бы­стро собирали стол, тут же на зелёной лужайке. Хозяйка-немка безро­потно отдавала распоряжения прислуге.
Басков и Рогочий, ставшие неразлучными друзьями, вдруг в эти торже­ственные минуты разъединились. Старшина оказался в самом центре шумного веселья. Фёдор Дмитриевич отошёл в глубь аллеи, ведущей к замку. Ему стало неловко оттого, что не смог сдержать слёз. Крупные капли сами выкатывались из глаз и по худым щекам стекали к острому подбородку. В этих слезах были четыре года боли, потерь... и радость!
– Дмитрич, Дмитрич! Ты где?
Услышав голос друга, Басков вытер рукавом лицо и ворчливо отклик­нулся:
– Да, иду, иду.
На поляне шумно разливали столетнее бургундское по бокалам розов­атого богемского стекла, играл баян, раздавались шутки и смех.
Несколько дней спустя перед строем гвардейского полка зачитывали приказ главнокомандующего о демобилизации. Как и предвидел Дмит­рий, его в списках отбывающих на Родину не было. Он оставался ещё на год служить в Германии.
Прощаясь с другом, Басков несколько раз повторил: «До встречи в на­шем доме». Оба, веря в это, крепко обнялись и расцеловались.
Служба у Рогочего была не трудная, но суетная, беспокойная – скучать некогда, к тому же старшина получал частые и подробные письма от Та­мары. Обращались они к друг другу ещё на Вы, но Митя позволял себе называть девушку «милой» и «дорогой». Письма были наполнены взаим­ными намёками на будущую совместную жизнь. В последнем письме Митя, перейдя на «ты», сделал Тамаре официальное предложение и с нетерпением ждал ответа.
И ответ пришёл. В нём Тамара сообщала, что она получила письмо от сестры Дмитрия Софьи. Сестра извещала девушку о том, что у него име­ются жена и ребёнок, которые любят его и ждут.
«Очень подло с Вашей стороны затевать переписку, когда у Вас есть семья, так что, товарищ  Рогочий, не пишите мне больше и не приез­жайте к нам».
Старшина в первые мгновенья даже сообразить не мог, что речь идёт о нём. И вдруг в памяти мелькнуло: Груня и её ребёнок! Но Соня не мог­ла такого письма написать. Значит, кто-нибудь из станицы, тот, кто знал о довоенных отношениях его и Груни. Но кто мог совершить эту подлость, кто? Так и не найдя ответа, он написал Тамаре:
 
«19.03.1946 г.
Здравствуй, моя любимая!
Эта несусветная чушь о жене и ребёнке не должна тебя волновать. То­мочка, пойми лишь одно: кроме тебя, мне никого не надо. И даже если ты не ответишь «да» на моё предложение выйти за меня замуж, я всё равно приеду. Но сначала навещу свою сестру и разберусь со сплетня­ми.
Будь счастлива, дорогая!
Твой Дмитрий».
 
Ответа не было. Он отправил ещё два письма. Результат тот же.
 
 
 
3
 
В конце апреля 1946 года Рогочий демобилизовался и поехал на роди­ну, к сестре. На душе было неспокойно. Но Соня так искренне радова­лась встрече, прижимала его кудрявую голову к своей иссохшей груди, что Митя оттаял. Раздав всем подарки, он, прежде чем сесть за стол, уединился с сестрой в спальне.
– Ты что, рехнулся? – возмутилась Соня в ответ на его вопрос. – Кля­нусь хлебом, я не писала этого письма.
– Но ты рассказывала кому-нибудь, что у меня есть девушка? – насе­дал Митя. Соня быстро-быстро заморгала ресницами, глаза наполни­лись влагой, лицо сморщилось, и сестра заголосила:
– Да что ты, Митька, нападаешь, честное слово, только своим сказала. Сказала, что Грунька – шлюха, а ты себе нашёл в сто раз её лучше, бла­городную.
Дмитрий не отставал:
– Каким своим?
– Родычкам! Тётке Марфе и тётке Мотре.
– Ну, значит, всей станице, – подвёл черту Митя.
А к хате сходились уже гости: дядья, тётки, племянники. Они любова­лись наградами старшины, расспрашивали