ради всех личных интересов, устраивал больше, чем взрывной угловатый мэр, ведущий себя в городском хозяйстве как слон в посудной лавке. Намёк не смирившегося головы города был прозрачен, но Коротич не среагировал, не поддался на туманное журавлиное предложение.
- В конце концов, - произнёс безразличным тоном, - всё решит партия.
- Но партия – это мы, - попытался настоять на своём уже сникший Малышкин.
- Верно, - согласился Леонид Аркадьевич, - как верно и то, что городским председателем в ней Осинский. – Вот это был, наконец-то, ясный и четкий ответ.
Поняв, что из этих больше ничего не высосешь, Малышкин поднялся, протянул через стол каждому из мерзавцев руку, пообещал глухо:
- Приказ будет сегодня, с завтрашнего дня вы вместе, - давая понять, что в отличие от них и других таких же осинских, он человек дела, медленно и грузно ушёл за свой стол, тяжело опустился во взвизгнувшее кресло, откинулся на высокую спинку и закрыл глаза. Довольные посетители поняли, что приём окончен и удалились, осторожно ступая по ворсистому зелёному ковру.
Скорый замстрой вернулся в аквариум, не подавая виду о свершившемся факте тихого дезертирства, смиренно уселся на так и не обсиженное место и углубился в чтение первой попавшейся инструкции, видя в ней здоровенную шевелящуюся фигу. Никто к нему не подходил, никто ничего не спрашивал, в общественные чаепития не приглашал. Похоже было, что его потихоньку выдавливают, так что можно не казнить себя за тайный побег без предупреждения. Приблизительно через час Евсея вызвал к себе Прокопчук. Девицы с парнями тотчас подняли смешливый гвалт, переходя с места на место, будто второго зама и не было, а он даже пригнулся, стараясь быть незаметным. Возвратившийся Рублёв одним взглядом рассадил всех по местам, утихомирив, молча прошёл на своё место и опять занялся текучкой, но посветлевшее лицо с разгладившимися морщинами показывало, что разговор с шефом для старого бюрократа оказался приятным. Почти сразу же на ковёр вызвали и Виктора Сергеевича.
- Уходишь, значит? – поднялся Роман Семёнович навстречу, не выходя, однако, из-за стола. – Ну, что ж, не неволю, - сказал, как будто от него что-то зависело. – Каждый ищет, где поглубже и где корм погуще, - улыбнулся одними губами. Протянул длань, поздоровался, жестом пригласил присаживаться. – Я рад, что вызволил тебя из торговли, рад, что угадал в тебе перспективного чиновника. Далеко пойдёшь, если не будешь делать резких движений, - напомнил о докладе на директории. – Надеюсь, останемся нормальными деловыми партнёрами, без зуба друг на друга. – Чуть помешкал и добавил: - Ну, а если не приживёшься у Коротича, приходи обратно, возьмём без нареканий, - отвёл взгляд в сторону, ему совсем не хотелось возвращения молодого перспективного чиновника, в котором углядел-почувствовал опасность лично для себя. – Евсей совсем сдаёт, в следующем году, вероятно, придётся отправлять на пенсию. Жаль, что ты уходишь, - вернул взгляд, полный привычной лжи. – Прими в качестве дружеского напутствия: никогда не подписывай никаких финансовых обязательств вместо начальника. – Пожалуй, это было самым ценным, что осталось в памяти Виктора Сергеевича от недолгого общения с финансовыми бонзами мэрии. Они пожали друг другу руки и остались довольными друг другом и расставанием.
Он не стал обременять присутствующих своим неприятным обществом, обстоятельно собрал нехитрые личные вещи канцелярского производства и притащенные из дома затрёпанные справочники, аккуратно уложил в министерский кейс, внимательно, по-шпионски, осмотрелся, чтобы не оставить каких-либо следов пребывания, и, не дожидаясь конца рабочего дня, вышел из аквариума, коротко попрощавшись со всеми:
- Салют! – не услышав ни радостного, ни огорчённого ответа, впервые так рано покинул вторую недоосвоенную иерархическую ступеньку на тесной лестнице, ведущей в высь плотного бюрократического тумана. Выбравшись из городского пупа, облегчённо вздохнул, щурясь на тусклое зимнее солнце, повисшее над самыми крышами в мутной жёлтой оболочке, обещающей близкое ненастье, подумав, что судьба всё же благоволит к нему, не надо только дёргаться, торопить её и пытаться подделать под свои прихоти. Конечно, зам Коротича – это ещё не рывок и даже не четверть рывка вверх, а только отскок в сторону на свободное место. Коротич, похоже, не Прокопчук, он не станет придерживать за ногу и давить на темечко, не зря же сделал первым помощником без дублёров типа Евсея и даже доверенным лицом по финансам и внешним связям. Виктору Сергеевичу надо использовать эту относительную свободу, не закапываться в бумаги, не насиловать себя чрезмерно над улучшением внутренней организации департамента, а стараться налаживать личные связи с нужными людьми и не обязательно в близком окружении мэра, как думал раньше, хотя это предпочтительнее, но и в других структурах мэрии. При этом мало стать своим и удобным для большинства руководящих чинуш, надо неназойливо подталкивать их к мысли, что он может быть полезен каждому, и ни в коем случае не показывать своего превосходства. А оно есть, он в этом уверен, пора вылазить из скорлупы собственной недооценки, у него осталось совсем мало времени, чтобы выбраться наверх, любыми способами – каждому своё и каждый за себя! Виктор Сергеевич даже улыбнулся, обновив старую тактику достижения жизненной цели. А Прокопчука он обязательно уволит, и Хамова вместе с Берманом. Победно оглядев широкое пространство центральной городской площади, будто уже завоёванное битвой за будущее поле, решил для начала подкрепиться и пошёл в ближайшее кафе, в котором они ещё не так давно постоянно обедали с Маратом.
Тот и сейчас сидел там, на своём облюбованном месте, первым увидел старого напарника, поднял приглашающую руку.
- Привет! – Они обменялись крепким рукопожатием, с приязнью вглядываясь друг в друга и высматривая друг в друге перемены. – Приземляйся. - Больше всего изменился Марат. Слегка вьющиеся чёрные волосы поблёкли, лицо заметно обрюзгло, и, главное, глаза: они стали беспокойными, даже сейчас, когда перед ним на столе стояла ополовиненная бутылка коньяка.
- Какого чёрта ты здесь? - Виктор Сергеевич был рад видеть старинного почти приятеля. – Вот не ожидал!
Марат криво ухмыльнулся, не очень-то обрадованный встречей.
- Я – что, я – вольная птица, для меня везде и в любое время найдется шесток, а вот ты, ты-то с какой стати забрёл сюда, словно знал, что я тут приземлился. У вас ведь там своя знатная харчевня. Или ты дал дёру в рабочее время? – он деланно посмотрел на часы, - С какой такой стати? На тебя не похоже.
Сачок широко улыбнулся.
- С завтрашнего дня – на новом месте.
- В министрах? – предположение прозвучало с явной иронией.
Подошёл знакомый парень-официант с красным дипломом педагога, как вспомнил Виктор Сергеевич.
- Давненько не были, - приветливо улыбнулся старому завсегдатаю, щедрому на чаевые. – Что желаете?
Завсегдатай попросил салат, бифштекс и апельсиновый сок.
- А мне притащи ещё какого-нибудь мяса, - добавил свой заказ Марат. – Ну, так куда тебя занесло? Будешь? – Ухватил бутылку. – Или ещё не приучили?
Неудавшийся собутыльник выставил, отказываясь, ладонь.
- Что-то ты разбухарился не в меру да ещё днём.
- Когда льётся, тогда и пьётся! – выпил залпом, словно воду, поковырял вилкой в салате, зацепил кружок огурца, нехотя отправил во влажный рот, по подбородку некрасиво потекла пьяная струйка. – Так кто ты теперь?
- Зам директора департамента строительства и архитектуры, - Виктору Сергеевичу приятно было произнести полное наименование новой должности.
Марат облизал пересохшие губы, вытер их и подбородок бумажной салфеткой, небрежно бросил её на середину стола.
- У Коротича, значит? Ну, этот или сломает тебя или научит жить по шакальим правилам. – Официант принёс заказ. – Не вздумай подмахивать вместо него финансовые обязательства, - предупредил неожиданно в унисон с Рублёвым, - а то будешь первым в очереди к следователю. Он мягко стелет, да нары будут жёсткими. И вообще, никогда не обольщайся приветливостью начальства и никогда не доверяйся тем, кто тебя ниже, кто рядом и кто подпирает, и те, и другие при случае предадут и продадут, не задумываясь. – Нравоучитель заметно опьянел. – Мне всегда нравилась твоя отстранённость, оборонительная уединённость, не изменяй им, верь только себе, не влазь в драку, подожди, пока передравшиеся выяснят, кто был неправ, и правым, выигравшим, окажешься ты. – Он криво усмехнулся, долил в рюмку оставшийся коньяк. - Не смотри на меня так осуждающе и с сожалением. Да, я и сам чувствую себя дряхлым, и, что особенно обидно, годным только на советы. – Советчик выхлебнул коньяк, занюхал ломтиком лимона, ухватив двумя пальцами, отложил обратно на блюдечко.
- Знаешь, я часто с тоской вспоминаю наше безмятежное время в торговой аналитике. Тогда было всё ясно, понятно, светило впереди. Много ли человеку в этой жизни надо? Минимум жратвы и тряпья, уютную ночлежку и устойчивую независимость, остальное – хлам, мишура. Так нет же, каждый рвётся в князья, – Виктор Сергеевич невольно порозовел, – не задумываясь, что, чем выше взлёт, тем крепче связаны крылья: семьёй, лишними благами, должностью, окружением. Для последнего, а не для себя, и стараемся взлететь.
- Наверное, это в природе человека, - оправдывался слушатель, приканчивая бифштекс. – Чего не ешь-то? – показал глазами на нетронутую отбивную.
- Не хочется, - поморщился аскет. – Хочешь – возьми. – Лицо Виктора мгновенно налилось кровью: такой обиды, пренебрежения к себе он не ожидал. Незримая стена между ними выросла до небес, а обидчик ничего не замечал, привыкший сбрасывать со стола объедки тем, кто не выбился в приличные люди. – Ты прав, - продолжил полупьяную философию, - ты, как всегда, прав, ты всё знаешь и понимаешь, у тебя на всё есть трезвый ответ, тем ты мне нравишься, тем и притягиваешь. Всякие высокие заумные лбы, оправдывая существование, туфтят, что с цивилизацией растёт роль разума. Враньё! А я вижу сплошь и рядом, везде и всюду, среди всех гомов сапиенсов, что разум позорно отступает перед обвальным непреоборимым чувством стяжательства. Так будет, пока последний Адам не придушит последнюю Еву и сам не сдохнет от тоски, что больше ничего не надо. – Марат взял бутылку, потряс по-плебейски над чашкой с остывшим кофе, пока из горлышка не выскользнула тоненькая струйка и несколько капель, выпил кофе жадными глотками, тяжко вздохнул. – Народишко становится всё хуже и хуже, правильно подметил кто-то из рыбаков, что рыба гниёт с головы. Гнуснее становится элита, для неё такие понятия как совесть и стыд стали абстрактными, как искусство для Малевича. А народ, низинка, так называемые пренебрежительно простые люди, лохи, остаются почти такими же, как были во все века, для них цивилизация – уж точно понятие абстрактное, она со всем своим дерьмом убежала вперёд. Мне часто теперь приходится ходить в народ, я вижу, я чувствую. Нашему народу ничего нельзя вдолбить сразу. А если вдруг возьмется что делать с налёту, то потом с последствиями не раздолбаешься. Взять хотя бы революцию…
Слушая пьяную покаянную исповедь того, кто
