ДЕНЬ ЩЕКОТУНА

старушечью руку, направился к выходу…
 
 Являя достойный пример нешуточной озабоченности, я неспешно шагал по коридору. Мысли рыскали, роились и пульсировали по трем основным направлениям: Белиберда Ишаковна Потаскухина со своими каннибалками, извлечение нелепых произведений искусства из мусорных корзин и предстоящие разборки с деканом Павленко по поводу моей рекомендации Витьки Витькина в качестве незаурядного садиста…
 – Вениамин! – окликнул меня как из влагалища на лыжах внезапно вынырнувший из-за угла декан, – Ну как там ректор? С какого боку посмотрел на твой больничный?
 – Нормально… посмотрел. Велел принять в делопроизводство, – с трепетным ожиданием скандальной грозы объяснился я.
 – А как взглянул на твою внематочную беременность? Не удивился?
 – Нет.
 – Диковинно. На что уж я.., и то ошалел!.. Сдашь лист в деканат. Сержанту Потнопаховой. А мне пока не до тебя.
 Черт те что у нас! Витька Витькин облажался на задании в квартире генерала Чувака! – досадливо громыхнув кулачищем по подоконнику, пожалобился разъяренный подполковник, – И какая сука мне этого слюнтяя для утопления котят порекомендовала?! Ведь точно знаю, что кто-то навелил! Вспомню – собственноручно утоплю!
 – Ага. Так ему – сучонку – и надо, – робко поддакнул я, неистово взывая к богу, чтобы тот срочно доконал и без того дыроватую павленковскую память, даб она вовек не восстановила эпизод назойливого пиара мною Витькина в качестве лютого садиста!..
 – Слушай, Снегопадов! Котят топить умеешь?! – мощно высморкавшись в вынутый из кармана клетчатый не первой свежести треугольный лоскут, с пристрастием докопался декан.
 – Не приходилось, – промямлил я.
 – Жаль, – блуждая по мне подавленным взглядом, произнес расстроенный донельзя Палыч, – И Витькин не умеет. А ведь какой-то раздолбай нахвалил его мне. Вспомню – в уличном сортире утоплю!
 А может, ты, Вениамин, мастак по починке водопроводов? А?
 – Не-е-ет! – рыская воспаленным взглядом в поисках наиболее выгодного направления к бегству, я в очередной раз усугубил подполковничье душевное расстройство.
 – А как насчет кому-нибудь морду набить или старушечьи титьки помять?! – не унимался Палыч.
 – Не могу-у-у! – без малого достиг я истеричной грани.
 – И на что ж ты, все-таки, способен(?), дружище, – с сочувствием взглянув на меня, промолвил декан, – Чем же тебя природа-матушка одарила?
 – Да так.., – ответил я неопределенностью.
 – А мне ректор реальный разнос по телефону устроил, – грустно поделился славящийся провалами в памяти Павленко, – Иль я тебе уже об этом говорил?
 – Никак нет. Не говорили, Пал Палыч, – мечтая стремглав умчаться от занудного декана, промолвил я.
 – Не говорил?! – повысил тон декан, – Наорал этот подонок Чувак на меня как на последнего чмошника! Наорал и озадачил! Загрузил по самое «не хочу»! И котят утопить надо срочно, и соседу ихнему ушастому по кумполу настучать, и кран в ванной отремонтировать, и грудь его теще намять! И еще кое-что.., но я позабыл…
 Подобрал я для всего этого с десяток ребят. А будет ли из них толк?.. Сейчас в прачечной тренируются: топят пластмассовых котят, водопровод изучают, титьки прачке Селивановой мнут да мордобой друг на друге отрабатывают…
 Надо б еще для подстраховки поднабрать… Не знаешь(?), кого б…
 – Па-а-ал Па-алыч! – с мольбой провыл я, – Что-об сове-еты дава-а-ать!.. Уво-о-ольте-е! С де-етства к такому не приу-уче-ен!
 – Это неплохо, скажу я тебе, Снегопадов! – похвалил декан, – Чужие советы доверчивым людям дорого обходятся! Сужу по своему горькому опыту… Эй, Лысогривов! – Павленко моментально переключился с меня на семенящего по коридору тщедушного лейтенантика, – Ты котят топить умеешь?!
 – Ни разу не пробовал, – притормозив и потупившись, пробубнил доходяга.
 – А титьки старухам мять?! Не слабо-о?! – к моему несказанному облегчению, лишив меня своего внимания, декан вплотную подступил к Лысогривову.
 – Слабо-о, слабо-о, – заканючил мой преемник в качестве жертвы деканского занудства, – Н-не п-получится…
 – Товарищ подполковник! – встрял я в лысогривовское нытье, – Я свободен?
 – Свободен-свободен, – отмахнулся от меня Палыч, – Спасибо за моральную поддержку.
 – На здоровье, – ляпнул я с облегчением и, ускоряя шаг, завернул за угол…
 
 Заскочив в деканат, я скинул на стол сидя дремлющей бальзаковского возраста сержантихи Потнопаховой свой повидавший виды больничный лист и попытался выскользнуть в дверь незамеченным…
 – Товарищ офицер, – тормознула все-таки разбуженная моим появлением дородная канцелярская крыса.
 – Чего тебе(?!), Потнопахова, – скривил я не особо-то радушную улыбку.
 – Не сделаете ли даме одолжение?! – замлела бабенция.
 – Я свой больничный принес. Вон он по центру стола, – перевел я стрелки с, как покажись, затевающегося чего-то интимного.
 – Не почешете ль, рыцарь, даме спинку? – подтвердила мои опасения состроившая кошкины глазки Потнопахова.
 – Сама чеши! – порываясь к двери, посоветовал я.
 – Не дотя-ягиваю-юсь, а спина иззуде-елась, – надавила на жалость обольстительница.
 – Когда что-то чешется, хрен уснешь! А ты только что храпела похлеще обожравшейся спелеологами пещерной большеротой похабени! – аргументировал я.
 – А я тогда... ваш больничный потеряю! – Потнопахова нагло перешла с беспонтовой лирики к примитивнейшему шантажу, – И останетесь без стипендии!
 – Ладно, почешу, – уступил я.
 – Раздеваться?! – восторженно поинтересовалась похотливая сержантиха, – Я мигом! И разденусь, и постель налажу! Даже ждать не придется! – на сих словах бесспорно обуреваемая нешуточной страстью мадама принялась, путаясь в пуговицах своей защитного цвета рубахи, лихорадочно их расстегивать…
 – О чем шла речь?! – наблюдая за щелкнувшей по полу оторвавшейся от потнопаховской рубахи пуговкой, возмутился я.
 – О чем шла речь? Какая речь? – приспустив уж было задранный подол юбки, недоуменно вытаращилась на меня сержантиха.
 – Речь шла о том, чтобы почесать спину. Верно?! – утомленно опускаясь на стул, сказал я.
 – Ве-е-ерно-о, – нараспев подтвердила соблазнительница.
 – А целиком чесать тебя я обещался?!
 – Неа. Не обещался, – заметно напрягшись мордуленцией, более прежнего насторожилась Потнопахова.
 – А какого черта догола раздеваешься?! – напустился я на распутницу, – И на кой ляд постель?! Что за порнографическая самодеятельность?! Поимела ввиду, что я буду тебя жарить?!
 – Так… это.., – стыдливо запахивая окончательно расстегнутую рубаху, не нашлась чем ответить поникшая Потнопахова. Но, тугодумно пошевелившись мыслительно, испуганно выдала абсурднейшую глупость: – Не надо меня жарить. Я ж не рыба.
 – Как погляжу, ты та-а-а(!!!) еще рыбина! – напрягшись мышечно, поднадавил я на допустившую слабину психику, – Дурочку из себя корчишь?! И невдомек тебе(?), что под жареньем подразумевается траханье!
 – Нельзя меня трахать, родимый! Я ж невинная девушка! – скуксившись, запричитала сержантиха, – Я ж глубоченно верующая! Мой боженька Целконон запрещает своим овцам трахаться с баранами! Ослушаться его – обречь себя на муки в загробном Хламе, где через каждые пять минут то жарко, то морозно, то жарко, то снова люто морозно!.. Голимая, скажу тебе, простуда!..
 – Ты, овца целкононовская! – прервал я Потнопахову, – Не пойму, коли настолько ты набожна, зачем для чесания спины донага раздеваться и непременно в постель?! Не вразрез ли это с твоими девственными убеждениями?!
 – А я и не собиралась донага, – пролепетала сержантиха, – Я только до этих – до трусов и бюстгальтера.
 Почему-то мужчины, когда попросишь их что-нибудь даже совсем махонькое почесать, нивкакую не соглашаются, пока не оголишься самое малое до исподнего и в постель с ними не уляжешься…
 – И меня посчитала за подобного сексуального хама?! – окончательно вникнув в схему интриги, спросил автор сих правдивейших строк.
 – Да все вы – мужики – одним миром мазаны, – вымолвила овца Целконона, – Попро-осишь почеса-ать меж лопаток, а они сразу в трусы-ы-ы! – захныкала она.
 – Довольно слякоть разводить! Застегивай рубаху обратно! – посочувствовав набожной сержантихе, приструнил я ее, – Снизу застегивай где-то… до сисек – не выше, чтоб свободней мне было руку совать. Застегивайся и садись за свой бюрократический стол… Нет, лучше совсем не застегивайся. Для, так сказать, облегчения чёса.
 Э-э-эх-х.., – страдальчески вздохнул я, – Го-оре горькое с вами – с престарелыми целками.
 – И никакая я не престарелая, – обиделась резво усаживающаяся за стол Потнопахова, – Да в нашем приходе есть целки старее поповой собаки!..
 Чуть спустя я начесывал спину стенающей овцы целкононовой попеременно и биологической рукой, и протезной, руководствуясь голосовой корректировкой по схеме «выше-ниже-правее-левей». Обрабатывалась обширная площадь: по горизонтали плоть до пупа, по вертикали – до поясницы и даже ниже ее…
 – Неужели у вас и взаправду внематочная беременность?! – по ходу процедуры ознакомившись с моим фиктивным больничным листом, изумилась набожная сержантиха.
 – Да нет, – вполне будничным тоном ответил я, – Отсутствует у меня внематочная беременность. Напрочь! Вматочная, правда, имеется. Без патологии. Как и у всякого подзалетевшего полноценного мужика.
 – Хи-хи! – последовало в качестве реакции на несуразность, – А почему от вашего больничного человечьим навозом воняет?
 – А потому, что им подтирал свою задницу наш ректор генерал-лейтенант Чувак Мыкола Генрихович, – подкинул я довольно-таки рискованную для собственного благополучия крамольную шутку.
 – Хи-хи-хи-и-и! – с брезгливинкой отбрасывая от себя бланк, прыснула встрепенувшаяся взмокшей спиной Потнопахова, – Шутите?
 – Да какие могут быть шутки(?!), прынцесса, – приправив напускной серьезностью готовый сорваться на хохот голос, продолжил я интригу, – Чем бы генерал не тешился, лишь бы не плакал! Он еще и не тако-о-ое-е(!!!) вытворя-яет!
 В прошлое воскресенье, к примеру, выудил на рыбалке русалку и до понедельника ее жарил!
 – Трахал что ли или как рыбу жарил? – выказала недоумение овца Целконона.
 – А я знаю?! Меня там не было, – вильнул я шаловливой мыслью, – Может... и как женщину жарил, а может... и в качестве рыбы трахал…
 Потнопахова отреагировала на мою заумную импровизацию как и прежде – задорным хихиканьем…
 – Чур, про Чувака с русалкой никому не сболтни! – крупнокапельно орошая потом с лица Потнопахову, нагонял я жути, – Не дай боже, дойдет до генеральши, а она на руку о-ой(!) как тяжела да неуклюжа…
 А кто будет крайним?.. Кто язык распускал. Махом таковых отыщут и примерно изуверски покарают!
 – Да что вы? Я никому-никому! Особенно Зойке Кобыловой и Верке Бренчаловой! Те еще балаболки! – запричитала натурально забздевшая сержантиха, – Да если я!.. Да пусть тогда лучший враг Целконона безобразный Люций Хер отнимет у меня самое дорогое – мою добросовестно хранимую девственность…
 – Опять, раба порока, своей виртуальной целкой торгуешь?! – мощняцки чихнув, поинтересовался от двери декан Павленко.
 Устремив взгляды на без стука вошедшего, мы с Потнопаховой присмирели, и обе мои руки стремглав