не виноват, что одни выбирают то или иное. И ни он, никто другой не имеет право судить людей их выбор». Тут он, почему то вспомнил как перед поездкой в Афганистан, тогда давно, его уже сейчас покойный тесть, человек властный и суровый, бывший крупным партийным функционером, видя, что чересчур правильного зятя ему уже не отговорить от командировки, кричал ему вслед: «ну и дурак ты Вова, отстрелят тебе голову там, дурачку! Так тебе и надо! А Светку жалко!». А ведь один звонок тестя и вместо Афгана они поехали бы вместе в Германию. Но он тогда твердо все решил сам для себя. А беременная на 6 месяце Света тоже тогда плакала горькими слезами, провожая его в дорогу. А он еще молодой лейтенант, твердо решил увидеть войну своими собственными глазами, и не боялся никакой такой смерти, потому, что свято верил в свою счастливую звезду.
«Прощай!» мысленно простился он со Светланой, перешагивая через порог квартиры: «прощай моя милая любимая жена!». Навстречу касаясь легких ног, побежали знакомые ступеньки подъездной лестницы, пилой заскрипела открывающаяся дверь, морозный воздух, обжигая, ударил в лицо. Не оборачивая назад, как во сне Родионов зашагал вперед по заснеженному двору по тропинке мимо детской площадки.
Он не знал, что его жена выбежала следом на лестничную площадку и зарыдала, держа в руках веревочку на которой висел маленький крестик. И следом выбежавшему Андрею, непонимающе хлопающему глазами и крутящему в руках очки, принялась, всхлипывая, сбивчиво объяснять, что Владимир забыл свой нательный крестик, который одевал лишь тогда, когда судьба направляла ее мужа в горячие точки. А также то, что кобура лежит в шкафу. На шум открыли двери еще пьяные сонные соседи, недоумевая открывшейся картине – плачущей Свете и незнакомого мужчины, которой неуклюже успокаивал ее. Звуки выстрела были приняты, наверное, за громкие хлопушки и о них даже никто не спросил. Зайдя домой, Светлана выпила водки, ей стало легче.
В подземном переходе метро паренек в зеленом пятнистом камуфляже пел под гитару. Перед ним стояла картонная коробка, куда вечно спешащие, серые как мир вокруг люди, проходя мимо, бросали свои деньги. И эти деньги: мятые как будто обрывки бумаги - купюры, небрежно рассыпанная мелочь, лежали поверженные искусством у самых его ног, а он их не видел и видеть не хотел. Его громкий сильный голос звучал, вырывая людей из повседневности, из полусна спрятавшейся от мира за заботами души. И Родионов с удивлением услышал слова этой песни, так задевшие его за живое:
«Он прошел сто дорог, три войны и остался жив,
Он до сих пор видит страшные сны,
Он до сих пор умирает в них,
Он помнит ветер в горах,
Он помнит лица друзей,
Но подполковник не нужен своей стране».
Его страна сдала в музей!
А дальше шел припев:
«Подполковник не нужен своей стране, своему сыну своей жене,
Переживая крах, в своих мечтах, он ищет истину в вине!»
Полковник подошел к парню и нашарил в кармане какую-то мелочь, бросил ее в коробку.
-Сам сочинил?- спросил он у парня.
-Сам,- гордо ответил тот, а потом звонко по-строевому и с улыбкой добавил:
-Сам сочинил, товарищ полковник! Понравилось?-
Ему подумалось, наверное, сам Господь, руководствуясь непостижимым, одному ему лишь ведомым замыслом, творит все в этой мире так, что в любой жизни нет ни чего случайного, происходящего нечаянно или по нелепому стечению обстоятельств, как это пытаются представить плывущие по течению безвольные фаталисты. В мире все закономерно. Так как если мир это хаос, то в нем нет никакого смысла. И тогда любая человеческая жизнь, как и ее смысл, есть иллюзия, а сама жизнь просто ничего не значащий сон. Но если все закономерно, то случайности не бывает. И любой человек, встретившийся на его пути, каждое произошедшее с ним событие это метка судьбы. Предначертанный знак, - указывающий на что-то, о чем то, важном говорящий ему. И если это не понято сейчас, не разгадано им, не узнано, то он обязательно поймет это завтра или через некоторое время и вся жизнь через череды мелькающих разрозненных событий превратится в длинный последовательный и понятный путь. Пускай даже путь к смерти.
4
В Моздоке Родионов ожидая борт, на взлетной полосе военного аэродрома нечаянно встретил товарища по академии генерала Орловского, они оба обрадовались неожиданной встречи, разговорились. Юра Орловский только вернулся с Ханкалы и в свойственной ему манере, зло шутил над другом.
-Каким тебя чертом сюда занесло?- спросил генерал, внимательно оглядев товарища. Его смущал внешний вид того, его экипировка.
-Командировка,- просто пояснил Владимир.
-Понятно, генеральный штаб у нас тоже не спит!-
-Как видишь!-
-Вова, вот ты мне дураку, скажи, зачем тебе там звезды на плечах в Грозном, сними их к чертовой матери, вместе с погонами и выкинь. Избавься и от кокарды. А то, как звезда во лбу у принцессы. Это гражданская война, а не парад, она особенно жестока. Там в Грозном снайперов как грязи, за твои звезды этим наемникам доплата идет, ты, что хочешь кому-то из арабов семейный бюджет своей смертью пополнить? – с искусственной улыбочкой опытного человека получал он Владимира, и тут же га полном серьезе спросил у задумчивого товарища:
-Скажи вот еще мне Вова, а у тебя есть гранаты с собой?-
-Нет,- растеряно ответил Родионов.
-Да, ты у нас работник карандаша и бумаги, это ясно!-
-Ну да!-
-Так получай гранаты немедленно, получи сразу две и рассуй себе по карманам! Что бы при тебе были всегда, ты понял? -
-Зачем?-
-А вдруг в плен тебя будут брать, а ведь тебя генштабиста сам Масхадов как минимум, наверное, пытать будет? Уши отрежет, и в твой зад фугас засунет! -
-Не смешно Юра!- обиделся полковник. Он ненавидел все армейские шутки про зад и вазелин.
-А тут знаешь Вова уже давно никому и не до смеха! Тут плакать надо!- вдруг всерьез разозлился генерал:
-Да Вова здесь уже давно никто не смеется, а все только кровью дружно харкают, наперегонки. А знаешь, зачем тебе Вова именно не одна, а сразу две гранаты нужны? -
-Одна для врага, а другая для себя? - догадался Владимир.
-Не угадал Вова, так было в Союзе, это там одна для врага, другая для себя, это там, так было, а сейчас друг мой правила изменились: одна для себя и еще одна знаешь для кого?-
И выждав паузу, генерал произнес, наблюдая за тем какой эффект откажет сказанное им на Родионова:
-Для товарища рядом, который уже не сможет сам себе помочь! Понял меня? -
-Понял Юра. А как же пистолет, а пуля в лоб? Не модно? -
-Неактуально! Во-первых, его с собой надо таскать, по-мимо бронника, каски, АКМ и боекомплекта, а там, в Чечне этим пистолетом можно только местное население насмешить. Там калибр подольше уважают! А пистолет как боевое оружие, кстати, никак не котируется, там даже дети, наверное, его уже не боятся. Вот толи дело гранатомет какой-нибудь, вот это да. А во-вторых, Вова, кто тебе там, когда в плен будут брать тебя, не дай бог этого, его вытащить позволит, никто! Тебе сразу руку отстрелят! А в третьих если даже успеешь себе в лоб пальнуть, то это по некоторым обстоятельствам не очень твоих близких обрадует.-
-Согласен, дыра во лбу не очень красиво смотрится, фасад портит!-
-Не в этом Вовочка дорогой дело! Тут не дыра во лбу тут член во рту! Или яйца в глотке! Так что извини брат граната надежнее! Чем с яйцами в глотке лежать! -
В метрах трехсот мимо них по дороге промчалась колонна автомобилей с горящими фарами и включенными мигалками, а замыкал ее БТР. Колонна, лихо не сбавляя скорости, вырулила к стоящему вдали одинокому воздушному лайнеру. Из машин как горох рассыпались спецназовцы, оцепив весь периметр вокруг самолета.
-Видал, что делается? «Альфа»! – обратился Орловский к Владимиру, указывая на картину происходящего:
-Знаешь кто это?-
Манера засыпать собеседника многочисленными вопросами была фирменным коньком Юры Орловского, распустившаяся в нем под генеральской фуражкой с новой яркой силой.
-Нет,- ответил тот и с интересом посмотрел, как к самолету от машин двинулась немногочисленная процессия.
-Сергей Степашин и Егоров в компании журналистов ко Льву Рохлину в войска ездили, показывали миру, что наши дела не так плохи как говорят. Да и спасибо сказать, заодно! Молодцы ребята держатся! -
-Понял брат, чем плоха пуля во лбу? Когда там эти боевики найдут твой труп, мало не покажется – они так его изуродуют, что родные тебя не узнают, они изобретательно внесут некоторые доработки в божье творение под именем Владимир Родионов!-
-Да что ж они звери там, что ли все?-
-Да нет, вроде всякие есть, разные, как и везде, просто к худшему готовься, понял, чтобы не разочароваться!-
Родионова позвали, его Ми-26 уже готовился к взлету, в разгаре была погрузка на борт убывающего личного состава. Друзья обнялись, прощаясь. Орловский вздохнул:
-Эх, Вова, Вова. У нас все как в анекдоте - кто знает как, уже не может, а тот, кто может, пока не знает! Полковников и генералов как грязи осенью на дорогах, а простых взводных командиров войскам как воздуха не хватает! Нашу армию преследует один и тот же вопрос на протяжение всего долгого двадцатого века, на который и сейчас у меня нет ответа: почему что бы научились хорошо воевать нас нужно вначале хорошенько побить?-
Из Моздока Родионова, на транспортном Ми-26, в который как селедки в банку набилось более сотни человек – военнослужащих с оружием и баулами, рюкзаками и сумками доставили сначала в Ханкалу и уже оттуда в грохочущий Грозный. При подлете к Ханкале, когда огромная машина, прозванная «коровой», вибрируя всем корпусом, совершала посадочные маневры, полковник увидел в иллюминатор какие-то строения, бесцветную взлетную полосу и военную технику. А вдали лежал город, рассыпанный сотнями серых зданий укрытых кое-где в клубах черного дыма. А над ним голубое опрокинутое ввысь небо. В людях почувствовалась растущая нервозность.
В Грозном шли ожесточенные бои. На самом въезде в город на большом дырявом фанерном щите, прикрепленном к столбу, куском металлической проволоки, большими буквами, было кем-то доброжелательным не в меру написано: «Добро пожаловать в ад!». Эти слова, небрежно начертанные красной краской, казались выведенными человеческой кровью, и, могли, несомненно украсить вход и в саму преисподнюю. Кто же их написал, было, никому не важно, и многие, даже и сам полковник подписались бы под этими словами.
Колонна техники, с которой Родионов отправлялся в город, вошла в него с наступлением сумерек. Вечерело. Техника шла вперед, утопая лязгающими гусеницами в грязи. Грозный безразлично встречал их вымершими улицами, коробками искалеченных домов пронзенных прутьями обнажившийся арматуры, дымом и грязью. Холодный город пристально разглядывал их своими пустыми глазницами мертвых окон, пугал остовами сгоревших машин и окоченевшими человеческими трупами, не кем не убранными, брошенными у обочин. Город прятался в ночную темноту. Ближе к центру грохот боев усилился. И во мраке, ослепляя все вокруг, мгновенными вспышками яркого огня гремели взрывы, метались языки пламени и глухо стучали, сливаясь в шум непрекращающегося боя выстрелы. Из тьмы вырывались и исчезали вдали, прочерчивая
