Овчарка

больничной койке лицом к стене и слушал, как следак распинается на тему того, что овчарка не виновата, а виноват только он сам, что попер против системы. Может и виноват, только ситуация была ненормальной. С другой стороны, бывают же женщины врачи, даже урологи там, или проктологи, и ничего... Но досмотр - это другое, это само по себе унизительно. Игорь молчал, пока следак бухтел на эту тему, невольно вспоминалась мелькавшая перед глазами черная коса надсмотрщицы. Потом коротко ответил на некоторые его вопросы, на часть отвечать отказался, спросил про гос адвоката, просто ради проформы, услышал, что какого-нибудь ему предоставят, и на этом общение со следаком закончилось. 
Еще пару дней его подержали в лазарете, потом вернули в камеру. Соколовский все еще чувствовал себя, как побитая собака, но хотя тогда там на полу в предбаннике допросной ему казалось, что в его теле не осталось ни одной целой кости, а все внутри просто расплющено от ударов, на самом деле никаких необратимых травм тюремщица ему не нанесла. Судя по анализам мочи и крови, ни почки не были отбиты, ни что либо другое, переломов тоже не было. Без гематом, огромных черных синяков, конечно, не обошлось, и вот они еще поболели, проходили долго, но теперь Игорь понимал, что это все со стороны овчарки было именно наказанием за неподчинение, а не стремлением его искалечить. Хотя, удар у нее был поставлен, при желании такая могла бы забить до смерти. Что он сделает в следующий раз, когда будет ее смена, подчинится или снова откажется и успеет перехватить ее руку, когда она ее на него поднимет, в итоге определила причина, для которой надсмотрщица второй раз вывела его из камеры. Это было свидание с Викой, она его добилась, пришла, так что менять его на карцер или снова больничную койку за нежелание подвергаться досмотру овчарки Соколовский в этот раз не собирался. Ради возможности увидеть Вику и поговорить с ней он будет терпеть все. И Игорь терпел, снимал с себя всю одежду, смотрел, как тюремщица тщательно проверяет каждый шов, даже в трусах, позволял заглянуть в его уши, рот, проверить подмышечные впадины, нагибался, как она требовала. Это было мерзко, но продолжалось не очень долго, а потом он шел к Вике в переговорную и если и чувствовал себя грязным после досмотра овчарки, под взглядом Вики это чувство сразу проходило. Вернее, Соколовский просто не мог думать ни о чем другом, кроме нее, ее глаз, ее нежных губ, завораживающего голоса. Но свидание заканчивалось, и он снова попадал к тюремщице. Перед возвращением в камеру она проводила досмотр дольше и тщательней, а потом, когда он уже привык перед ней раздеваться, он стал чувствовать ее руки на себе так, словно она его гладила, нежно проводила по его телу ладонями. Интимных мест она не касалась, но спине, плечам, груди, животу и бедрам доставалось так много ласки, как тогда, в первый раз, болезненных ударов, как будто надсмотрщица в прямом смысле пыталась "загладить" то, что тогда сделала с ним. Игорь дергался поначалу, огрызался, не знал, что от нее ждать, но при этом невольно привыкал к рукам овчарки.        

- Вперед, - скомандовала надсмотрщица, и Соколовский пошел обратно в камеру по коридору таким уже привычным путем. 
Ее взгляд сзади сегодня словно обжигал, хотя больше она ничего не говорила, а может быть, как раз поэтому. Игорь злился и на себя, и на нее, ему было неловко за них обоих, он чувствовал себя загнанным в угол, и вместе с этим, овчарку уже не получалось ненавидеть именно потому, что больше она ему ничего не сказала в ответ, не ударила, не повысила голос, а просто вела обратно в камеру. Ну млин... Может он еще и виноватым должен себя почувствовать?  
Соколовский уперся лбом в стену у двери камеры, пока надсмотрщица отпирала ее, и искоса взглянул на женщину. Она поймала его взгляд и неожиданно мягко произнесла:
- Ну что смотришь, горе мое? Руки давай, отстегну... И заходи.
Игорь повернулся, подставляя скованные руки, и его все-таки накрыло.
- Слушьте, я... наверное, сделал вам больно, я этого не хотел. Я просто...
- Сорвался, - закончила за него надсмотрщица, снимая наручники, - Это ничего. Ты хороший парень, Соколовский, я это сразу поняла. Заходи, - она кивнула на вход в камеру.
Игорь шагнул туда и обернулся.
- А как вас зовут? - спросил он прежде, чем овчарка закрыла дверь.
- Настя, - ответила она и добавила, - Ковалева. Фамилию запомни на всякий случай.
- Подождите, - он все-таки решился хоть что-то прояснить, - Настя, ну... вы же понимаете, что я ничего не могу вам дать!
- Ошибаешься, - сказала тюремщица, - Ты уже даешь, и немало. Успокойся... пока ничего не можешь изменить.
Она заперла дверь, и Игорь сел на свою койку. Сумасшедший дом какой-то. В одном она права - пока он действительно ничего не может изменить. И до следующего свидания с Викой теперь целый месяц...

Неожиданно, к нему пришел блестящий адвокат, один из лучших в Москве. Как оказалось, друг Пряникова. Игорь объяснил, что денег для того, чтобы оплатить его работу, у него нет, и тот его утешил, что просто оказывает услугу своему старому другу по его просьбе, ведь когда-то они вместе начинали, в молодости, а потом он выбрал адвокатуру, и Пряников тоже не раз помогал ему в его личных делах, а теперь - его очередь помочь. Соколовский ухмыльнулся, услышав, что теперь он - личное дело Пряникова, и конечно, он не сомневался, что и без просьб Вики за него здесь не обошлось, но вопрос был в том, а что мог сделать этот адвокат, что вообще можно сделать, когда у Игнатьева власть, а Игорь ему даже не враг, а так, помеха на пути, которую теперь так легко устранить. Но адвокат считал, что Игнатьев все-таки не господь бог, и все же существует закон, нюансы и лазейки, смягчающие обстоятельства в деле Игоря, только что потерявшего отца, сбор доказательств возможного состояния аффекта, а также его собственные связи, и все это вместе может помочь серьезно скостить срок и даже получить подписку о невыезде до суда. Только для этого ему нужно хорошо поработать, а Соколовскому запастись терпением и на допросах у следователя ни в чем не свидетельствовать против себя. Адвокат подробно объяснил, как нужно себя вести, о чем говорить, о чем молчать, подбодрил Игоря и пообещал навестить его еще раз, когда уже что-то прояснится.
Адвокат был прав, Соколовский понял это по тому, как задергался следователь с того момента, как он стал вести себя на допросах так, как ему объяснили. Игнатьевскому ставленнику не понравилось, что за Игоря начали серьезно бороться, с помощью закона, аппеляций и связей, которые были не только у его "хозяина". 
Между тем, наступал холодный конец осени, и в СИЗО это чувствовалось особо. Заложенный нос, скребущее горло, кашель по ночам и вечно ледяные руки и ноги, которые было трудно согреть, стали обычным "делом",  и не только для Игоря. Кашляли в соседних камерах и коридорах, носом бесконечно шмыгали не только заключенные, но и надсмотрщики. Овчарка уже давно не появлялась, ушла то ли в отпуск, то ли на больничный, и к следователю Игоря водили другие, только мужчины. Снова пришел адвокат, обрадовал, что судя по всему, добьется подписки, и уже скоро, не выдержал, сунул тянущему носом Соколовскому свою пачку бумажных носовых платков, которые надсмотрщик распотрошил на выходе, но ничего там не нашел.
А потом в СИЗО был организован побег. Не для Игоря, к нему это никакого отношения не имело. Двое человек было убито при попытке к бегству, а вот третий ушел, ради кого все и затевалось. Для того, чтобы это сделать, часть СИЗО, в которой находился Соколовский, была обесточена, нарушена система водоснобжения и что-то еще так полетело, что это исправляли несколько дней, и на это время камера буквально превратилась в "морозильную". Стены местами обледенели, дыхание превращалось в пар. Света не было, надсмотрщики ходили с фонариками по коридорам, на прогулки не выводили. Охрана была усилена по максимуму. Баланду из столовки в первый день принесли совсем холодную, Игорю даже показалось, что на зубах трещит песок, но это были льдинки в еде. Заключенные в камерах орали, просили хотя бы кипятку, но воду тоже приносили холодной, еду, начиная с ужина, уже раздали сухпайком, плюс кружка воды. Надсмотрщики говорили, что это временно, пока не починят систему. "Очком" с горем пополам можно было пользоваться, хотя там все быстро мерзко замерзало. На следующий день от кашля заключенных тряслись стены, и Игорь в этом от других тоже не отставал. В ледяном каменном мешке согреться было невозможно, организм еще протянул немного на уже подорванном запасе сил и здоровья молодого мужчины, и к третьему дню окончательно дал сбой. Утром, в обычное время побудки, Соколовский с койки не встал, ему продолжал сниться сон, горячечный, бредовый, похожий на те галлюцинации, которые приходили от "расширяющих сознание" веществ, которыми он когда-то загонялся в клубах вместе со Стасом, а бывало что и с Лерой. Только бывший друг и бывшая девушка остались в далеком прошлом, даже в снах им теперь не было места... 
Сон был колким, неприятным, почему-то смешанным со сказками Бажова о Медной горы Хозяйке, которой во сне была овчарка, а пленником горы, конечно, был он сам. 
Коса надсмотрщицы в бредовых глюках сознания была длиннее, роскошнее, и липла к ее спине вдоль позвоночника, она не кончалась и ниже пояса, спускалась по ее юбке, ногам, словно живая, обвивала ее  щиколотку и ползла дальше, к нему, превращаясь в его оковы. Он оказывался обнаженным, как при досмотрах, которые она проводила. Овчарка прикасалась к нему, ее ладони были выточены из холодного камня, они проникали вовнутрь, под ребра, и заставляли сотрясаться от кашля, а она улыбалась и говорила: "мне бы только немного тепла набрать... что еще мне, каменной девке, от тебя хотеть... живого... я ведь часть этой горы, а ты ее пленник, так что терпи... терпи...".  Кончик ее черной косы полз по груди, к самому лицу, и все-таки преобразился в голову раздраженной змеи, которая зашипела и, мелькнув перед глазами черной молнией, бросилась на него и вонзилась острыми зубами пониже спины. Игорь застонал от неожиданной боли и очередного унижения и услышал голос тюремного санитара, который делал ему укол.
- Тише, парень, терпи... Это тебе поможет.
- Что у этого с температурой сегодня? - спросил второй, который заполнял информацию по больным лазарета в журнале.
- Пиши тридцать девять, - ответил тот, - Не ошибешься. Она тут у всех такая, кого из "морозилки" притащили. 
- Вчера была сорок, - заметил второй, перелистнув страницу назад.
- Ну была, ну и что? - не понял санитар. - Тут пол лазарета в горячке бредит, заколебали уже.
- Так это ж Соколовский, - пояснил второй, - Настькин.
- А, новый любимчик, - хохотнул санитар, - Пусть не переживает, оправится он, куда денется. Врач сказал, что пневмонии нет пока, только бронхит глубокий, но из лазарета же его никто не выпирает.
- Сделай ему еще жаропонижающее, задыхается ведь парень, - снова сказал второй, закрывая журнал и снимая халат - его ночная смена закончилась, - Ну Настька же просила.
Игорь почувствовал, как ему подмышку сунули градусник, увидел возле койки железную чашку с водой, потянулся к ней свободной рукой, и ему даже помогли