знаю ни о прошлом Айки и Тэнни, ни об их взаимоотношениях с Ларисой. Как они жили до встречи с ней, почему встретились там, на Островах и, в конце концов, как погибла Лариса? И погибла ли вообще? Этот последний вопрос как-то особенно не давал мне покоя. Ведь девочки сами говорили, что не видели ее мертвой… А что если?.. Ладно, допустим, меня просили ни о чем их не расспрашивать, но все-таки… Имею же я право знать, черт побери!
Конечно, накануне сложнейшей операции, когда на кону стояло не что-нибудь, а жизнь детей, это были более чем неуместные мысли, но они назойливо вертелись у меня в голове, и я ничего не мог с этим поделать.
Прощаясь с Олегом Всеволодовичем, я поинтересовался, где он остановился в Праге, и предложил ему в случае необходимости переночевать в моей квартире. Доктор, однако, поблагодарил и отказался.
– Слишком заметная твоя квартира, – объяснил он, – а я в Праге почти инкогнито. Не волнуйся, Эвердик найдет мне подходящий угол.
– Когда операция? – спросил я.
– Завтра в девять утра.
– Мне присутствовать вы, конечно, не разрешите?
– Конечно, не разрешу. Это зрелище не для слабонервных. Не хватало еще, чтобы тебе там стало дурно или чтобы ты с перепугу чего-нибудь натворил или испортил.
Я согласился с его доводами, а кроме того, мне стало абсолютно ясно, что ни мне, ни Рогнеду в эту ночь уснуть не суждено.
Так оно и вышло. Всю ночь мы истуканами просидели в палате, не находя, о чем разговаривать, и не в силах переносить гнетущую тишину. Рогнед тупо смотрел какую-то длинную и ничуть не смешную комедию, грыз чипсы и пил минералку, а я играл в компьютерную игру, целью которой было выстроить фермерское хозяйство и заработать как можно больше денег на производстве и продаже сельхозпродукции. Как оказалось, фермер я был никудышный и несметливый. У меня постоянно дохли куры, болели коровы, поля мои портили вороны, а огороды – кролики и кроты. К утру я остался в долгах как в шелках и вскоре окончательно обанкротился. Как раз в тот момент, когда я собрался по дешевке продать соседу маслобойню, чтобы хоть как-то поправить свои дела, в палату вошел Виллиталлен в белом халате. Было шесть часов, и уже чуть-чуть начинало светать.
– Не спится, папаши? – спросил лекарь бесцветно. – Как самочувствие?
– Я в тебя сейчас стулом запущу, чтобы не ёрничал, – ласково пообещал ему Рогнед со своей кровати. – И вообще, почему ты здесь? Разве ты не должен быть в операционной?
– Я только что оттуда, – сказал Виллиталлен и как-то рассеянно поправил очки.
– Что это значит? – насторожился я.
– Это значит, что операция уже закончена, – пояснил лекарь.
– Как закончена?! – аж подскочил я. – Ведь назначено на девять часов!
– Так вам точное время и сообщили… – хмыкнул Виллиталлен. – Доктор Рубинцев не дурак, подстраховался от эксцессов.
– Что с девчонками? – заорал Рогнед, вскакивая с кровати.
– Да ты что, спятил, дебил? – отшатнулся Виллиталлен. – Чего голосишь? Шесть утра, люди спят, всю больницу перепугаешь, а у меня тут, между прочим, одни сердечники!
– Отвечай, сволочь! – Рогнед схватил его за отвороты белого халата.
– Не смей на меня орать! – рявкнул Виллиталлен, рывком высвобождаясь. – Придурок! Говорю же: операция закончена. Тэнни ничего, почти в порядке, через недельку встанет. Айка – в реанимации.
– Как в реанимации? – Рогнед побледнел и сделал шаг назад. – Почему в реанимации?
– Потому что у нее болевой шок и шестьдесят две секунды остановки сердца. О мелочах умалчиваю.
– Выживет? – спросил я, холодея.
– Не знаю. Сердце я ей запустил, но она без сознания и под аппаратурой, на искусственной вентиляции легких.
– Где Рубинцев?
– С ней. Откачивает.
– А ты почему не откачиваешь, а с нами болтаешь, кардиолог хренов?
– Потому что Рубинцев меня выгнал. Все, что мог, я уже сделал: девочка жива, сердце работает. Остальное – по его части. И вообще, почему вы оба со мной так разговариваете? Вы что, подозреваете меня в каком-то умысле?
– Никто тебя ни в чем не подозревает, не бесись, – вдруг прозвучал за спиной Виллиталлена голос Эвердика, и консул вошел в палату, появившись откуда ни возьмись. – Видишь, люди переживают. В таком состоянии чего не скажешь…
– Устал я от вас, – сморщился лекарь и, резко повернувшись, вышел.
– Устал – увольняйся! – каркнул ему вслед Эвердик и нахохлился, глубоко засунув руки в карманы брюк и уставившись на нас с Рогнедом в упор: – Ну, кто из вас еще устал?
– Что случилось, шеф? – спросил я, внутренне уменьшаясь под его взглядом. Еще никогда не приходилось мне видеть консула в таком состоянии. Он тоже явно не спал всю ночь, был как-то лихорадочно возбужден, под глазами у него набрякли мешки, а цвет лица был серым.
– А что, плохо выгляжу? – спросил Эвердик, угадав мои мысли.
– Очень, – признался я.
– Хоть бы соврал… – пробормотал он хмуро и добавил: – Работа у меня вредная.
– Что, серьезные неприятности? «Аплой»? Или что-то еще?
– Всегда есть что-то еще, – отмахнулся Эвердик. – Если я тебе скажу, что сегодня ночью со мной установили контакт инопланетяне, ты ведь все равно не поверишь, так что не спрашивай. Собирайся-ка лучше, пошли. Я тебе Тэнни покажу.
Последние его слова моментально выбили из меня охоту задавать дальнейшие вопросы, и я устремился вслед за ним, на этот раз забыв даже извиниться перед Рогнедом за то, что его снова не позвали.
Знакомой дорогой мы направились в лабораторию. Эвердик шел медленно, заложив руки за спину, и, казалось, о чем-то глубоко размышлял. Опавшая листва шуршала у него под ногами. Мне хотелось бежать сломя голову, и я с трудом сдерживался, проклиная консула за его медлительность. У входа во флигель Эвердик остановился, вынул из кармана какую-то жестяную трубочку, нажатием рычажка выдавил из нее зеленую выпуклую таблетку и бросил себе в рот.
– Вам нездоровится, шеф? – встревожился я.
– Да нет, это чтобы не спать, стимулятор, – объяснил Эвердик и глубоко вздохнул. – Деньки стоят теплые… Индейское лето… Сейчас бы куда-нибудь в лес… или на болотце – уток пострелять… Ты не охотник?
– Нет… – растерялся я. – А вы разве охотник?
– Иногда, – улыбнулся шеф своим приятным воспоминаниям. – Когда есть свободное время. А вообще, лет пять уже не был. Да и возраст не тот, на пенсию пора…
– Это вам-то на пенсию?
– Ну, не надо такой грубой лести. Не двужильный же я. И так сорок с лишним лет на своей табуретке просидел.
Он помолчал немного, поймал желтый лапчатый листок, упавший на него откуда-то сверху, и, вертя его двумя пальцами за ножку, сказал:
– Знаешь, никогда ничего подобного не видел. Всего три минуты боли, и что с нею сделалось!.. Ты, главное, не пугайся, когда увидишь. Говорю, чтобы предупредить. А то ведь ты у нас слабонервный.
Но я уже испугался.
Палата, в которую на этот раз привел меня Эвердик, была маленькая, одноместная, полутемная. Ярко освещалась только стоящая посередине высокая кровать, на которой лежала Тэнни, вся опутанная проводами и трубками. В тишине попискивали приборы, контролирующие жизненные показатели девочки. Я приблизился, взглянул и замер от ужаса: Тэнни выглядела так, словно ее жестоко избили. На лице, на запястьях обклеенных датчиками рук и на щиколотках ног у нее были какие-то зловещие черные синяки, губы опухли и покрылись запекшейся кровью (она, видимо, искусала их от боли), волосы были спутаны, щеки ввалились, опущенные веки вздрагивали, и дышала она хрипло и напряженно.
– Господи, девочка моя, что они с тобой сделали!.. – ахнул я и невольно сделал шаг назад.
Цепкие пальцы Эвердика взяли меня за локоть:
– Ничего. Она тебя не слышит. Она спит. Ей дали болеутоляющее. Теперь уже можно. Ты не бойся, с ней все будет в порядке. Рубинцев клялся, что через недельку разрешит ей вставать.
Я в оцепенении смотрел на измордованную Тэнни, и слова консула с трудом доходили до меня:
– Пойдем, пойдем отсюда, Уральцев. Хватит, полюбовался. Видишь, жива, значит, жить будет. Пошли, говорю, и не смей мне в обморок падать…
Эвердик вывел меня на воздух, прислонил, как полено, к стене лаборатории, и мне понадобилось несколько минут, чтобы немного прийти в себя.
– Как же ей было больно!.. – прошептал я, постепенно преодолевая головокружение и двоение в глазах.
– Я слышал, как она кричала, – сказал Эвердик. – У Рубинцева железные нервы. Слышать такой крик, и чтобы рука не дрогнула – непостижимо! Он действительно великий врач.
– Почему она вся в синяках? – спросил я.
– Ну как почему? – шевельнул плечами консул. – Ее же к операционному столу намертво приковали, металлическими захватами, чтобы дернуться не могла. Но силища-то у девчонки нечеловеческая…
– А Айку вы тоже видели?
– Видел. С ней намного хуже. Кроме всего прочего, она еще и плечо себе в захватах вывихнула. Ну, ничего, ничего, не зеленей. Бог даст, обойдется.
– Когда вы мне ее покажете?
– Это ты у Виллиталлена спроси. По этой части он главный.
– Но что же теперь будет?
– А что будет? Вот очухаются твои девчонки немножко, а я вас потом на одну из наших пригородных дач отправлю. Отдохнут они там, лесным воздухом подышат, поправятся, сил наберутся.
– Спасибо, шеф, я ваш должник.
– Ничего ты мне не должен, – привычным жестом отмахнулся Эвердик. – Я для дела стараюсь.
Сказав это, он снова сцепил руки за спиной и медленно пошел по направлению к клинике. Мне ничего не оставалось, как двинуться за ним.
– Простите, шеф, разрешите спросить вас начистоту, – обратился я к нему, шагая чуть сзади.
– Валяй, – ответил Эвердик, не обернувшись.
– Я работаю с вами уже много лет и за все это время ни разу не видел, чтобы вы занимались каким-либо делом так пристально, как нашими девочками. А ведь дела бывали разные, в том числе и очень опасные.
– Что ты имеешь в виду? Что значит «пристально»?
– Я имею в виду, что не дело консула лично ездить по квартирам и клиникам своих подчиненных, организовывать встречи, договариваться со специалистами и так далее. И, раз уж вы это делаете и даже ради этого не спите ночами, значит, дело наше из ряда вон выходящее и имеет колоссальное значение для безопасности планеты. Разве нет?
– Вишь ты, умник… – пробормотал Эвердик, по-прежнему шагая впереди меня. – Моя бессонница его заботит…
– Просто я уверен, шеф, что вам известно что-то очень важное, то, что вы скрываете от всех. Но, может быть, мне тоже следовало бы знать, ведь тогда нам легче было бы понимать друг друга.
– Меньше знаешь – крепче спишь, – огрызнулся Эвердик.
– Но ведь я все-таки ваш заместитель и, в некотором роде, соратник, – не унимался я.
– Вот что, соратник, – Эвердик остановился и повернулся ко мне, выпятив нижнюю губу, – иди-ка ты знаешь куда!.. Я же сказал: всему свое время. Я понимаю, тебе жалко девчонок, а я настоял, чтобы их жгли. Но, повторяю, так было надо. И не лезь больше со своим вопросами. Я ведь тебе же, дураку, добра желаю.
Сказав это, он снова отвернулся и зашагал вперед – решительно и раздосадованно.
Что ж, я замолчал, окончательно убедившись, что дело, в которое мы с Рогнедом волею судеб оказались вовлечены, действительно важно настолько, что заслуживает, чтобы вокруг него суетился не кто-нибудь, а лично консул по безопасности. Оставалось только мучиться догадками: что же все-таки известно Эвердику и
