пожалела меня Тэнни. – Мало ли кому я не доверяю. Я вообще человек недоверчивый, меня так учили.
– Мало ли, не мало ли, – покачал я головой, – но только ты почти никогда не ошибаешься, вот в чем вся штука.
– Ну, не обязательно… Если хочешь знать, на всей Земле я всецело доверяю только трем людям: тебе, дяде Рогнеду и Айке. Еще доверяла Ларисе, а она Эвердику верила, но это уже неважно.
Дверь в палату с едва слышным скрипом открылась, и на пороге возник доктор Ройтнер.
– Не стоит ее утомлять, господин консул, – сказал он негромко. – Сейчас ей принесут поесть, а потом ей лучше всего будет отдохнуть от посетителей. Пойдемте-ка в мой кабинет. Мне есть о чем с вами поговорить.
Делать нечего, я попрощался с Тэнни, которую, наверное, и впрямь сильно утомил, и последовал за доктором.
Кабинет Ройтнера в лаборатории находился на надземном этаже и был совсем маленький, в отличие от его кабинета в главном корпусе. Когда мы вошли, доктор тщательно прикрыл за собой дверь, пригласил меня сесть и сам расположился за своим столом, на котором, кроме двух телефонов, ничего не было.
– Вы спасли девушке жизнь, благодарю вас, – сказал я то, что считал своим долгом сказать прежде всего.
– Рано благодарить, – ответил Ройтнер хмуро. – Вы ведь еще не знаете, зачем я вас пригласил, господин консул.
Сердце мое похолодело и застывшим ледяным камнем медленно сползло в живот.
– А что такое? – спросил я и, видимо, ужасно побледнел. Во всяком случае, взгляд доктора красноречиво сообщил мне, что с моей физиономией что-то не так.
– Мне тяжело вас об этом информировать, – в свойственной ему манере отрывисто и официально заговорил Ройтнер, – но повреждения оказались намного серьезней, чем я предполагал. Боюсь, что мисс Афина больше никогда не сможет ходить. Извините, господин консул, но это правда, и вам стоит о ней знать.
Да, это был удар. Не знаю, вряд ли мне было бы легче, если бы Ройтнер не вел себя столь прямолинейно, а начал бы издалека, окольными путями подводя меня к известию о беде. Возможно, подобные вещи и следует сообщать именно так, прямо в лоб, не мучая собеседника и не заставляя его теряться в страшных догадках. Ройтнер обычно так и поступал. Он был хороший, грамотный врач, но совершенно не обладал красноречием, скорее был даже почти косноязычен и поэтому не находил слов на обиняки, предпочитая в любой ситуации изъясняться сжато, четко и ясно.
– Она уже знает? – спросил я, немного помолчав, чтобы переварить информацию.
– Нет, – ответил доктор, – вы первый, кому я это говорю.
– Вот и хорошо. Не говорите пока никому. Не надо. Сейчас это лишнее. Я сам расскажу, потом, позже.
– Как угодно, господин консул.
– Но что же, совсем никакой надежды? Или можно хоть что-то предпринять?
– В настоящий момент и нельзя ничего предпринимать. Надо, чтобы полностью зажили раны.
– А потом? Потом можно?
– Поврежден позвоночник. Тут мало кому удается добиться положительных результатов. Если бы мисс Афина была обычная девушка, мы могли бы показать ее какому-нибудь светилу от медицины. Двух-трех таких я даже знаю. Но она необычная девушка, и этим все сказано. Я же, напротив, всего лишь обычный кардиохирург. Мы сделали все, что могли. Мы не волшебники, господин консул.
Что ж, он был совершенно прав, и я оказался вынужден это признать. Итак, мой Тигренок никогда больше не сможет ходить. Вообразить себе Тэнни в инвалидной коляске было выше моих сил. Зато я прекрасно представил себе, как прореагируют Рогнед, Айка и мой отец, когда обо всем узнают. А сама Тэнни? Как она отнесется к своей беде? Впрочем, когда я вспоминал разговор с нею, мне начинало казаться, что она уже обо всем догадывается. Иначе почему она так трогательно перепоручала Айке заботу обо мне, словно передавая меня ей, как младенца, с рук на руки? Да, все эти годы Тэнни заботилась обо мне без устали, всегда была рядом, я постоянно чувствовал близость ее тоненького, но такого крепкого и надежного плеча, на которое в любую минуту мог опереться, чтобы не споткнуться. Видимо, теперь настало время, когда я должен буду отдавать ей долги. Теперь я буду заботиться о ней, и будь я проклят, если она хоть в чем-то будет нуждаться. Весь мир, в котором она всегда была отверженной, ляжет теперь к ее беспомощным ногам. Если понадобится, вся моя власть, сила, политическое влияние, деньги пойдут на то, чтобы этого добиться, и горе тому, кто осмелится мне помешать!
Глава тринадцатая
Итак, накануне Рождества мы оказались на даче, ставшей на несколько последующих месяцев нашим домом. Такого жилища у девочек, судя по всему, не было никогда. Оно просто привело их в восторг. Эвердик мог бы и не напоминать нам о само собой разумеющемся: у нас появилась реальная возможность сделать Тэнни и Айку счастливыми, и мы с Рогнедом расстарались, ничуть не нуждаясь для этого в шефских указаниях. На Рождество мы накупили девчонкам подарков самого разного свойства – от одежды (нам хотелось, чтобы у каждой из них был личный добротный гардероб) до игрушек и сластей. С игрушками, правда, мы немножко просчитались: ни Тэнни, ни Айка просто не знали, как с ними обращаться. Что и говорить, водиться с куклами и плюшевыми мишками в «Аплое» их явно не учили. Зато различные мозаики и логические игры им сразу понравились, и они с увлечением занялись складыванием паззлов, делая невероятные успехи и чуть ли не за пятнадцать минут собирая огромные картины из пятисот частей и более. Ну, а что касается сластей, то здесь мы попали в точку: получился настоящий праздник желудка. Тяжело было понимать, что и настоящих конфет и пирожных Айка и Тэнни тоже никогда раньше не пробовали, и поэтому каждый кусочек вызывал у них ни с чем не сравнимую радость. Ах, как сияли от счастья их лица, как блестели глаза, как весело смеялись девочки, перепачкавшись сладким кремом, и с каким задорным шумом умывались затем в ванной!.. Глядя на них, мы с Рогнедом тоже были совершенно счастливы. Общение с детьми ежечасно дарило нам новые, непривычные впечатления, с коротыми ни он, ни я просто по определению старого холостяцтва не могли освоиться так быстро и потому, должно быть, со стороны выглядели ужасно забавно. Но нам на это было наплевать. К Новому году мы вчетвером соорудили во дворе отличную снежную горку, с которой девочки каждый день катались до самой весны и которую так жалели потом, когда она растаяла. Между прочим, последний раз мы с Рогнедом мастерили горку, когда нам было лет четырнадцать, и сейчас чувствовали себя почти пацанами, с удовольствием видя, что не утратили навыков.
– Похудеешь тут с вами… – ворчал Рогнед, широким скребком нагребая огромную кучу снега.
Девочки помогали нам, носили воду из дому, чтобы заливать лед, тромбовали горку лопатами и ужасно веселились. Если быть точнее, помогала нам, в основном, Тэнни, а Айка больше шалила: словно мартышка, влезала на широкую спину Рогнеда и с него, как с трамплина, ныряла в разрыхленный сугроб, визжа и хохоча от счастья. Рогнед терпеливо всё ей позволял. Вообще, во время работы было особенно заметно, как сильны и натренированы тела девочек, как точно и выверено каждое их движение и как легко они справляются с тем, от чего кряхтел даже богатырь Рогнед. Чем больше наблюдал я за Тэнни и Айкой, тем больше поражали и восхищали меня эти необыкновенные дети. Несомненно, они обе несли в себе колоссальный потенциал, всю мощь которого вряд ли можно было оценить с позиции сегодняшнего дня. Обо всем этом я писал в своих еженедельных отчетах Эвердику, которому они, впрочем, едва ли нравились, поскольку больше напоминали рапорты какого-нибудь школьного воспитателя, до невозможности гордящегося успехами своих учениц. Зато Виллиталлен, в отличие от меня, работал четко, как скальпель, и сантиментов не допускал. Раз в неделю он приезжал на дачу, устраивал девочкам придирчивый медосмотр, брал у них анализы и без комментариев уезжал в Прагу. Вероятно, его отчеты получались более содержательными, чем мои. Всякий раз после его визитов Тэнни подолгу грустила. Я понимал: она была подросток, и ей казалось унизительным каждую неделю предъявлять себя постороннему человеку, пусть даже и врачу. Айка относилась к этому намного проще, но даже ей назойливость Виллиталлена начинала уже надоедать.
Между тем Эвердик вдруг потребовал, чтобы Рогнед вернулся в Прагу и большую часть времени проводил там, а не на даче. Видимо, так ему было легче доставать моего друга в случае, если очень уж хотелось закатить кому-нибудь нагоняй. Впрочем, непрекращающееся общение с Тэнни и Айкой компенсировало Рогнеду все неприятности, тем более что Айка и впрямь привязалась к нему крепче, чем ко мне. Видно, было между толстяком и маленькой рыжей шалуньей что-то общее, чего не было у меня. Зато серьезная и сдержанная красавица Тэнни постоянно держалась рядом со мной. Иногда мне даже казалось, что она боится, что со мной может что-нибудь произойти, и охраняет меня наподобие телохранителя. Я не говорил с ней тогда на эту тему, но порой ее опека несколько смущала меня, ведь, по логике вещей, это я, взрослый человек, должен был опекать ее, девочку. Впрочем, с логикой в нашем деле с самого начала было сложно, и я убедил себя, что пока следует принимать вещи такими, как они есть, а там, как говорится, посмотрим, тем более что положение этих самых вещей на данный момент доставляло мне немало тихой радости. Чем больше времени проводил я с Тэнни и Айкой на даче, тем сильнее крепло во мне непривычное, может быть, даже отчасти иллюзорное, но необыкновенно приятное ощущение, что у меня есть семья. Конечно же, я понимал, что наше безмятежье продлится ровно столько, сколько сочтет нужным Эвердик, и ни минутой дольше, но все же атмосфера доброты, тепла и домашнего уюта вытесняла чувство временности и тревоги. Должно быть, так спокойно и легко я чувствовал себя только в детстве, когда жил с родителями и предоставлял им решать все мои проблемы. Теперь мои родители были далеко, в Москве, и я уже давно не был ребенком, но зато со мной были мои прекрасные девочки, которые доверяли мне и которым доверял я; девочки, которые, кажется, искренне меня полюбили и были убежедены, что ближе человека, чем я, для них на свете нет. Осознание этого факта поднимало меня в собственных глазах и вселяло уверенность в том, что ни Тэнни, ни Айка не предадут меня ни при каких обстоятельствах.
Тем временем наступила необыкновенно ранняя весна, которая в последние годы стала частенько случаться в центре Европы. В начале февраля снег стал таять. Прага ждала, что Влтава в очередной раз выйдет из берегов, но обошлось, и к середине месяца снег сошел полностью, а в марте установилось почти настоящее лето, хотя деревья, сбитые с толку причудами природы, еще долго боялись зеленеть и стояли с голыми ветками, всё ожидая, что еще вернутся холода.
Но холода не вернулись – глобальное потепление, уже давно не оспариваемое никем, даже самыми упрямыми скептиками, вылилось в удивительный, яркий и солнечный апрель, в середине которого стрелка термометра уверенно утвердилась на тридцатиградусной отметке.
Мы с девочками стали выбираться в лес, окружавший нашу дачу со всех сторон. Это был светлый, смешанный лес, с преобладанием
