и девочки были в шерстяных лыжных костюмах и вязаных шапочках. Фотография вышла очень удачная. Снимал, между прочим, Виллиталлен, и я точно знал, что Рогнед потихоньку, стесняясь то ли меня, то ли девочек, выпросил у него и теперь имел на рабочем столе своего компьютера такую же самую заставку.
– Ну, что скажешь? – спросил я по-русски, усаживаясь на диван и наливая себе минералки.
На нашем родном языке Рогнед всегда ораторствовал самозабвенно. Одних матов он знал столько, что хватило бы на толстенный словарь. На этот раз он материл меня с каким-то особенным вдохновением, и хотя я почти ничего толком не понял из его бурной речи, одно все же стало совершенно ясно: на днях он был у Эвердика и тот действительно солидно намылил ему шею.
Когда Рогнед наконец устал материться и тоже потянулся за минералкой, я миролюбиво попросил:
– А теперь еще раз, подробно и без выражений.
– Ты какого черта позавчера с ней целый день по Праге слонялся, недоумок? – взревел мой друг, хрястнув стаканом об стол. – Чтобы Эвердика лишний раз подразнить, что ли?
– Ну, во-первых, хватит орать, – сказал я с ледяным спокойствием. – Во-вторых, не целый день, а всего-то вечерок, а в-третьих, откуда ты вообще знаешь, что мы куда-то ездили? Я тебе, вроде бы, не докладывал.
– Ты правда такой наивный или прикидываешься? – спросил Рогнед, захрустев под собою стулом. – От Эвердика и знаю! Неужели ты впрямь поверил, что он снял с тебя наблюдение?
– Честно говоря, поверил… – ответил я растерянно. – Во всяком случае, Тэнни никакой слежки не засекла, а ты ведь знаешь, ее не проведешь…
– Значит, все-таки проведешь, – воздел руки толстяк. – Не родился еще тот человек, которого Эвердик не мог бы провести. Так что нащелкали с вас портретиков, аккуратненько, со всех ракурсов, и лежат эти портретики у Эвердика на столе. Я их собственными глазами видел, ясно?
– Ага, – сказал я. То, что Эвердик сволочь и иезуит, я знал и без Рогнеда. Но как, черт возьми, ему удалось следить за нами так, чтобы Тэнни ничего не почувствовала? Это было практически невозможно – в абсолютном шпионском чутье девочки сомневаться не приходилось.
– Что «ага», что «ага»? – опять заорал толстяк.
– Да погоди ты вопить, – сморщился я. – Ты путем растолкуй. Выходит, весь сыр-бор разгорелся только из-за нашей поездки в Прагу?
– А тебе этого мало? Ты что, не догадывался, что Эвердику такая вылазка не понравится? Он ведь предупреждал, чтобы никакой самодеятельности!
– В данном случае мне было плевать, о чем он предупреждал.
– Ах, вот как!..
– Да, именно так. И вообще, как ты это себе представлял, а? Девочке тринадцать лет, она уже почти взрослая, а ты думал, что накануне дня ее рождения я не свожу ее в театр и не посижу с ней часок в нормальном ресторане?
– Да ладно, ладно… – заворчал Рогнед. – Я-то что… Ты бы на себя со стороны посмотрел во время этой прогулки. Экий ты был, прямо скажем, папаша! Идет под ручку со взрослой дочерью и аж светится от гордости: смотрите, мол, все, вот она, моя красавица, умница, комсомолка, спортсменка…
– Не юродствуй… – проворчал я, смутившись, потому что чувства мои тогдашние язва Рогнед описал со стопроцентной точностью.
– Между прочим, ты и Айку не имел права одну дома оставлять, без присмотра… – прогудел Рогнед.
– А разве за ней не присматривали так же, как за мной и Тэнни? – усмехнулся я. – Да и вообще, я же чую, что ты не для того приехал, чтобы меня отчитывать. У тебя ведь гораздо более важные новости есть, и наверняка гораздо более скверные. Так что давай, колись.
– Это ты верно прочувствовал, – оценил мою проницательность толстяк. – То, что я вместо тебя получил по шее, – конечно же, еще не самая скверная новость. Есть и другие, одна одной сквернее.
– Ну, давай, в порядке возрастания скверности.
– Значит, так. Во-первых, Эвердику, похоже, надоело прикрывать наши задницы.
– С чего это вдруг?
– С чего? Он, между прочим, уже полгода от нас работы ждет, а мы, если называть вещи своими именами, не в работе, а в сантиментах погрязли.
– Ах, вот как ты это определил…
– Да погоди ты шипеть! Не я определил, а Эвердик. Это его собственные слова, хотя, если честно, мне они кажутся вполне резонными, потому что Эвердик – человек несентиментальный и ему на наши с тобой чувства плевать. Ему конкретика нужна, факты в наличии. И такие факты, можешь мне поверить, он регулярно получает. Только не от нас, а от Виллиталлена.
– А что Виллиталлен? – насторожился я. У меня становилось кисло на душе всякий раз при упоминании имени этого чокнутого гения.
– А Виллиталлен, – солидно произнес Рогнед, – на днях закончил свои последние тесты и уже положил их результаты Эвердику на стол. Синяя папочка с завитушками. Сам видел.
– Ну и что? Он ему такую папочку еженедельно на стол кладет. По-твоему, на этот раз он пришел к каким-то особенным выводам?
– А я что, ясновидящий? Понятия не имею.
– Так чего же ты тогда паникуешь?
– Я паникую? Посмотрел бы я на тебя на моем месте!
– Да что случилось-то? Ни черта я у тебя понять не могу.
– А то, мой милый, что Эвердик все время, пока меня распекал, по этой папочке карандашиком постукивал и говорил, что мы с тобой тунеядцы, что Виллиталлен делает за нас нашу работу и что он наконец-то добился результатов, имея которые, он, Эвердик, теперь может действовать с открытыми картами. Понимаешь, что это значит?
– Ну?
– Тупица! Если Эвердик действительно получил от Виллиталлена то, чего хотел, он обязательно доложит по инстанциям, и девчонок у нас отберут. И больше мы их не увидим. Никогда.
У меня внутри стало холодно.
– Завтра же поеду к Эвердику, – сказал я. – Пусть он мне в лицо скажет…
– Ага, догонит и еще раз скажет, – ухмыльнулся Рогнед. – Давай, давай, прокатись. Покажи ему, что ты испугался, развяжи ему руки.
– Но мы же с ним, вроде, договорились!
– С Эвердиком? За столько лет ты еще не уяснил себе, чего стоит его честное слово?
– Но ведь он полгода!..
– Потому что ему к начальству идти было не с чем. А теперь у него вот такенные козыри, потому что он, в отличие от нас с тобой, все эти полгода работал, а не катался с девчонками с горки и не пек для них картошку. Ты, видно, за время мирной жизни успел уже подзабыть, в какое дерьмо мы с тобой однажды вляпались. И до сих пор в нем сидим, к твоему сведению, только оно стало немного по-другому пахнуть. Так что не надейся, никто с нами миндальничать не будет. И с девчонками тоже. Предъявят нам с тобой служебное несоответствие, а то еще и саботаж, чего доброго. И загремим мы с тобой помпезно, на всю Европу шуму наделаем. Вот так-то!
Он умолк и опрокинул стакан минералки в свою бездонную пасть.
– Надо позвонить Виллиталлену, – я старался держать себя в руках, но чувствовал, что у меня начинается тихая паника.
– Да сиди ты, не рыпайся, – сморщился Рогнед. – Ничего еще не случилось. Говорю тебе, не давай им повода почувствовать, что они на коне.
– Когда случится, будет поздно. Или ты думаешь, что я за себя боюсь?
– Да нет, после просмотра кадров о твоей пражской прогулке у меня, вроде бы, не осталось причин так думать.
– Тогда ты, что ли, за себя боишься?
– Вот что, – сказал Рогнед очень серьезно, – ты меня сколько лет знаешь? Вот то-то. Так что давай договоримся подобные вопросы больше не поднимать.
– Прости, – сказал я. Мне стало стыдно.
– Простил, – великодушно кивнул Рогнед. – А теперь скажи: тебе Эвердик кто – папа родной?
– Ты это к чему? – не въехал я. – Какой еще папа?
– Это я к тому, что знать хочу: долго ты еще будешь перед ним приседать? У тебя гордость есть?
– Ты что, сдурел? Ни перед кем я не приседаю. Я просто выполняю свою работу.
– Так вот, труженик незримого фронта, давай все-таки разберемся. Эвердик тебе шеф.
– Между прочим, и тебе тоже.
– Да, но я-то ему ничем не обязан. Я, можно сказать, случайная личность, шестерка, а из тебя он человека сделал. Это, кажется, твои собственные слова, да?
– Про шестерку не припоминаю, а вот про человека…
– А теперь представь себе этакие весы: на одной чашке – твоя признательность Эвердику, карьера, хорошая зарплата в евро, возможность дальнейшего роста и так далее, а на другой – Тэнни и Айка. Что перетянет?
– И ты, сволочь, еще можешь задавать мне такие вопросы! Конечно, Тэнни и Айка!
– Всё, ты безнадежен, – установил диагноз Рогнед. – И совершенно неадекватен. Это и хорошо и плохо. Последний раз я видел тебя таким, когда Лариса отправилась в эту чертову поездку на Острова. – Помолчал и добавил глухо: – Не вини себя. Она бы все равно поехала. – Снова помолчал и после тяжелой паузы спросил, вертя стакан своими жирными пальцами: – Ну, так что ты думаешь делать?
– Пока не знаю, – сказал я подавленно.
– Что бы ты ни надумал, у тебя есть надежный союзник.
– Спасибо. А у этого союзника есть какой-нибудь план?
– Сейчас нет, но утро вечера мудренее. Ты пока с Тэнни поговори. Она может дать дельный совет, она профи.
– Милый ты мой, она всего лишь девочка. Профи – это мы с тобой. И грош цена всем нашим дипломам, степеням и званиям, если мы сейчас не сумеем выкрутиться.
– Это правильно, – согласился Рогнед. – Но ты все равно поговори.
– Спит она, наверное, давно…
– Как бы не так! – Рогнед кивнул на открытое окно.
Я встал, приподнял москитную сетку и посмотрел во двор. Тэнни сидела на скамейке у крыльца под цветущей яблоней и смотрела в звездное небо. Лампочка над крыльцом освещала ее сверху, и от этого девочка казалась какой-то совсем маленькой, хрупкой, беззащитной и печальной.
– Ждет, – сказал Рогнед, покачиваясь на стуле в сторону окна. – Чувствует. Интуиция офигенная, черт возьми…
Я хмуро взглянул на него и, ни слова не сказав, направился к двери.
Ночь была густая и безлунная. Лес стоял сплошной черной стеной, ни одного дерева в отдельности невозможно было различить. Из него доносились какие-то таинственные звуки, где-то неподалеку сонно разговаривала сама с собой сова, в траве надрывались кузнечики, тихо журчал арычок, подтекая под корни яблони, а небо над головой было огромное, бесконечное, все усыпанное отчетливыми, как в планетарии, звездами. Некоторые звездочки зримо перемещались – над нами пролегала оживленная авиатрасса, и огоньки самолетов то и дело вспыхивали, уплывая в направлении Праги.
Тэнни подвинулась, и я сел рядом с ней на скамейку:
– Мне надо с тобой серьезно поговорить, Тигренок.
– Я знаю, – кивнула девочка.
– Айка спит?
– Мультики смотрит. Позвать ее?
– Не надо, пусть себе смотрит.
Пьяняще пахло яблоневым цветом. Вообще, в такую ночь не хотелось о грустном, а хотелось, чтоб эта вот поздно расцветшая яблоня цвела все лето, и небо всегда было таким, и тишина, и лес. И все же я начал говорить. Я подробно рассказал Тэнни все, что узнал от Рогнеда. Она слушала, не перебивая, и лицо ее было напряжено и неподвижно. Потом она тихо сказала:
– Если вас с дядей Рогнедом поймают, то убьют. Я не хочу, чтобы из-за нас…
– Но ты же знаешь, что по-другому мы не можем, – вздохнул я. – Не думаешь же ты, что мы позволим кому-то ставить на вас опыты.
– У вас мало сил и средств.
– Ну, не так уж и мало…
– Очень мало. Вы ничего не добьетесь. Мы с Айкой будем защищать вас, пока живы, но вас все равно убьют. После нас, но убьют.
Сердце мое сжалось и задрожало нехорошо и
