Галерея абсурда. Мемуары старой тетради

своих не безызвестных на весь бомонд лабораторных опытах прямо доказали, что дым от положенной на край пепельницы гаванской сигары струится слишком уж произвольно; запах от этой струи совершенно не запах, а вонь; форточки закрыты, а, между тем, дым, если можно так сказать, иногда ложится горизонтально по отношению к ровной плоскости стола. Линейное ли это «струение» или нет, нельзя утверждать точно, поскольку совершенно пока не ясно не только «почему» плоскость стола допускает над собой именно «такое» движение дыма, и не только не понятно «зачем» это «делает», но так же остается до конца не выясненным то положение, в котором пребывали сами лаборанты по отношению к этой «ровной» плоскости стола? И потому еще более немыслимыми становятся рассуждения о направлении этого «струения». равно, как о его целях. Поскольку здесь необходимо учитывать цели и направления самих Пармарена Гастотского и Фородона Кочина, и преждевременно выяснить – зачем они этот опыт начали проделывать, диалектику этого опыта, в каком году этот опыт был произведен на свет (и на свет ли?), какая стояла в это время года за окном погода, чтобы держать форточки закрытыми и т.д. и т.п. И только тогда можно будет надеяться на адекватный вывод. Понятие «формула» здесь так же преждевременно. Ну, какую можно вывести формулу такого положения, когда само это положение не устойчиво для того, чтобы сдвинуться с места к положению «следующему»? Не зная конечной цели все промежуточные выводы (а формула это – вывод) неминуемо окажутся ошибочными. (И не лишнее было бы здесь выяснить – были ли цельнометаллическими ведра у них на головах, по какой цене в этот день продавались, и где находился в данный момент времени Сатунчаковский водопад?) И это только «маленький» пример, показывающий нам всю праздную кабалистику данного положения.
Потому, прежде, чем говорить о понятии «параллель» и фактически выяснить основные ее параметры, следует сначала непосредственно выяснить массу предварительных положений, (в том числе массу в килограммах), и проделать это гораздо раньше «начала движения» в эту сторону, то есть, не применяя пока никаких «лишних» для того шагов, дабы по ходу дела не свалилась к нам на голову какая-нибудь неожиданная сопутствующая  «концепция».  Итак – «линия». Что это такое на самом деле?
Надо сказать, что происхождение таких вопросов, как правило, имеет свою предысторию. и эта предыстория, как правило, приводит нас ни к чему к другому, как к понятию «философия». Гостан Ваден в своем известном трактате «Холода в начале мая» – иносказательное название («Математическая ретушь подошвы или строение сторонних наблюдений за мнимыми закономерностями»), – обсказал эту синонимичность достаточно амбициозно: «Коль берется откуда-то сомнение в том, что видно невооруженным глазом, то в авангарде искать первопричину этого сомнения следует вовсе не в исследуемом предмете, а в тех головах, где это сомнение возникло». И потому понятие «линия» он характеризует достаточно просто: «Чешуйчатая, одинаково рыхлая сторона реального понимания 2-ой Фарватерной улицы до поворота её на Будунчайскую, при нормальных погодных условиях, или заострение (вертикаль на графике) верхней части Спиридон-башни, как перст указующий и клянящий». В визуальном же отношении действительности к фантазии (общие «простые» формулировки), и если говорить исключительно простыми словами, – «линия, идущая поперек, всегда несколько иначе выглядит, чем та, которая идет вдоль и уходит вдаль, и уже совершенно иначе выглядит, если начерчена «жирно» и в 2 часа по полудню». Были и есть, в оппонент таким вольным разъяснениям, не менее издевательские опровержения, что, мол, если говорить по сложней, то «какой бы линия ни была, и куда бы она ни вела, важно не ее «значение», иже – «предназначение», а «название» И с этим нельзя не согласиться. И прежде, чем приступить к точным характеристикам линий (в том числе железнодорожных) для начала следует поговорить именно о «философии сомнений» вместе с их «точностью формулировок» или в связи с ними, или определить ту «мрачность», а следовательно «не ясность» того, собственно говоря, «подвального чулана», откуда они взялись.
Сомнения, как таковые, – понятно – увлекательная вещь. К примеру, Спирик Фортан смотрит на самого себя в зеркало и пока у него не возникает никаких сомнений на счет того, что он Спирик Фортан стоит подле зеркала и смотрит в него. Но вот сзади подходит «некто» в зеленой куртке и тоже начинает туда смотреть. Здесь у Спирика Фортана может возникнуть «три сомнения». «Я ли?» – если сзади подошел, допустим, Монтаран Тырдычный в своем казакине, и тоже начал смотреть в зеркало; «он ли?» – если сам Спирик Фортан стал позади Монторана Тырдычного и начал смотреть из-за его спины; «мы ли?» – если этот вопрос они задали вместе. Сами сомнения, как видим, могут вполне остаться теми же сомнениями, что и были, но что вовсе не дает повода сомневаться в этом на семиста листах убористым шрифтом и предлагать затем проздношатавшимся энтузиастам «хорошенько вдуматься» в эти вирши. На самом же деле – сомневаться здесь не в чем. Потому и любые возражения относительно такой иносказательности во взглядах имеет не такие уж прочные основания сомневаться в чем-либо. Есть, к примеру, такое убеждения, что Манчик Сипкин дурак потому, что слушает частушки. А вот Пипитрик-летописец умный потому, что умеет обходиться без этого. Не факт. Потому, что Пепитрика-летописца совершенно спокойно можно увидеть на площади во время многочисленных и шумных праздников, но вот Манчика Сипкина в городской библиотеке можно восемьдесят шесть дней искать сряду, облазить все закуты и меблированные уборные, и все равно нигде его там не найдешь. Философский аспект восприятия окружающего мира посредством выхолащивания совсем уже никуда не идущих, но не редко присутствующих случайностей (а такие, все-таки, согласимся, есть), конечно, нельзя целиком и полностью выгребать из общей Карл Марл Шабировой фикции отождествления их с реальным положением вещей. Но ведь подобные сомнения вовсе не дают права говорить о таких важных и глобальных понятиях, как «линия», и примеривать ее остов к разным фундаментам одинаково. Отсюда вот и именно следует, что и философия здесь совсем не причем. И теперь по существу.
Фундамент – Спирик Фортан – и его понятие «линия» может быть вполне и совершенно различным для понимания «линия», чем то, которое существует у Монтарана Тырдычного. Почему? Потому, что один любит говорить «прямолинейно», как паровоз, и не находит в этом никакого плохого дела, и даже чувствует в себе некоторую уверенность; ну а другой любит говорить «намеками», через схоластику и прочие шляния по колонным залам морфологии и орфографии с неожиданным заходом в морфологию и орфографию чуждую. А, между тем, привычно думать, что у обоих «такая», мол, «линия» разговора, каждый, мол, придерживается «своей» «линии». Так вот: у одного эта линия «есть», а у другого – «нет», о чем и было сказано выше. Следовательно, существование общего понимания этого понятия, как видим, – «различно», и не может быть применимо в обоих случаях. Отсюда, с этого положения, и будем приступать.
Как видим, предмет для разбирательств существует (понятие «линия»), но общего развития у нее нет. Поскольку развиваться может только в локальной своей зависимости, а не во вселенской, и характеристики иметь совершенно самостоятельные. (Кстати говоря, чтобы было потом понятно, и чтобы не размазывать данные рассуждения до бесконечности, скажем, что здесь, в этих рассуждениях, вполне можно поставить на место понятия «линия» любое другое понятие. Рассуждения при этом останутся теми же. что и были, с небольшими акцентами на современность и по месту. В этом вся прелесть подобных положений, вся их универсальность). Или само понятие «линия» может быть «общим» понятием только тогда, когда все другие понятия станут работать и самоопределяться только в этой связи. Или еще проще: для того, чтобы понятие «линия» стало доступным и «общим» необходимо, чтобы понятие, например, «лузгать» или понятие «Босфор» имели по отношению к понятию «линия» одну основу, один фундамент. Все должно быть «в связи». И для того, чтобы связать данную самостоятельность с так называемым «общим градусом тождественности» всего этого с окружающим миром (который, в свою очередь, тоже выступает здесь, как самостоятельный «мус»), необходимо того же Монтарана Тырдычного или Спирика Фортана сюда же, в эту «общую» «связь» привести. А то гулять будут не пойми где, и никогда тогда никакой общности положения не добьемся. Всех их скотов надо в одну кучу согнать и доходчиво разъяснить: «Вы, мои дорогие, никуда, пожалуйста, не ходите, а сидите в своем порядке совершенно дома». И как было уже сказано выше – прежде, чем идти и предпринимать какое либо действие в полном разумении того, что делаешь, надо сначала в точности знать «куда» и «зачем» идешь, и является ли это  в действительности настоящим твоим желанием, а только тогда уже разводить философию.
Светофор в чем? Любые преждевременные, перед началом действия, умозаключения, не несут в себе ничего естественного и приобщенного к изучаемому предмету, и способны только отдалить исследователя от сути «предмета», коего суть он старается постичь. Не то, чтобы действие – слова нельзя выговорить. Даже если Прозерпина будет издалека подходить в своем подвенечном платье – даже тогда – ни...ни. Линия сначала только должна еще появиться в  нашем сознании, появится непременно «сама», без насильственных с нашей стороны действий; ее сначала надо суметь осязать в своем тонком влечении к ассоциативным форматам настоящей действительности, где-то только на предварительном подходе к ней самой. Она –  пух в аллеях, или как дождь по мостовой. Все это еще очень зыбко и не надежно. Так какими тогда должны быть наши действия непосредственно с нашей откровенной стороны? Вон идиот Мникин, как только почувствует в своем мозгу приближение понятия «линия» или приближения какого-нибудь другого понятия, начинает вдруг кастрюлей о кастрюлю бить, бегать повсюду и руки расставлять в разные стороны, будто пытаясь эту «линию» в свое сознание таким Макаром загнать. Но такие действия нельзя предпринимать ни в коем удобном для нас случае. В будни – тем более нельзя. Народу на проспектах в будни много, бывает, ходит; ветер всюду в будни летает по проспекту, куда ни глянь; витрины там всякие на проспекте тоже есть, блестя вокруг и воображая. И получается, что получается так, что как не было линии, так и нет ее нигде, и абсолютным образом никак нельзя понять, где она есть, чем привлечь ее, и что это такое на самом деле – «линия»? Бывало и мешает что-нибудь обязательно – мысль какая-нибудь другая приходит в голову, Макар вечно тут рядом стоит, как живой, или сама Фарватерная вдруг возьмет да начнет поворачивать совершенно в другую от наших настоящих желаний  сторону. Словом – надо быть очевидно аккуратным.
И вот тогда, сидя на стуле неподвижно и глядя сосредоточенным образом прямо перед собой, можно, таки, нащупать ее фактическое приближение. Не