наступить на него, проходя мимо.
– Дом открыт, но в доме их нет, грек, – одними губами сказал Потык. – У овина заколочена дверь, они там, а сзади то крохотное оконце.
У овина, не шевелясь, спал второй сторож в похожей маске. Окошко с обратной стороны чернело под самой крышей. Потык ухватился за торчащие из стены камни, немного взобрался, но дотянуться до окна не сумел.
– Годы уже не те, что ли – а, грек? – охнул с самой земли и взмолился: – Заберись лучше ты, я только шуму наделаю.
Евтихий взобрался, припав грудью и коленями к камням и глиняным выступам. Внутри к окошку метнулась Леля. Свет из окна слабо падал ей на лицо, высвечивая лоб и белизну волос.
– Леля… то есть, Елена, мы здесь, – Евтихий смешался, не зная, каким именем называть её.
– А, грек Евтихий, – не удивилась Леля. – А ты, всё-таки, разыскал нас, ты – молодец, – добавила как-то странно, чуть снисходительно улыбаясь.
– Иоаннушка с тобой? Да, вижу. Он спит, верно? – Евтихий обежал взглядом темницу. Отрок, свернувшись калачиком, спал в углу на рогожке.
Леля промолчала, и луна высветила её полуулыбку. Это странное, загадочное очарование начинало мучить Евтихия. Или виною тому заклятые гусли, звенящие время от времени?
– Где отец? – прошептала Леля, и Евтихий в первый раз увидел на её лице тень беспокойства.
– Он здесь, внизу.
– А где князь Акамир? – быстро спросила Леля, и тень беспокойства стала заметнее.
Евтихий помолчал. С берега доносилось пение самовил. В глазах Лели стоял вопрос.
– Да, Акамир тоже здесь, – ему пришлось подтвердить. – Но, судя по всему, князь теперь занят.
– Никогда не говори так, – перебила Леля. – Понятно тебе, грек?
Евтихий подался от окна назад и спрыгнул на землю. Он чувствовал укол досады. Уж не ревность ли? Леля манила и раздражала, влекла и отталкивала.
– Как они? – немедленно спросил Потык.
– Постарайся понять, князь Михайло, – Евтихий заговорил жёстко и требовательно. – Пляшущая Додола прельщает бога дождя красотою и наготой. Кукла Дедала тоже становилась любовницей бога грозы, но чтобы богиня не ревновала, куклу ежегодно топили в море. Что-то подсказывает мне, Потык, что Дедала не всегда была куклой. Теперь о козлёнке.
– Не смей так говорить о Иоаннушке! – вспыхнул Потык.
– Нет, о козлёнке, князь Михайло, я говорю о козлёнке. Старая Божья заповедь запрещала варить в молоке козлёнка. С чего бы это, ответь! Читал ли ты Ветхое Писание?
– Я, – Потык отступил перед его напором, – я не умею читать по-гречески.
– Ах, так? Прости. У варваров был обряд, когда детёныша скота варили в кипятке или в молоке и так заклинали богов плодородия. Но за неимением детёнышей скота при недороде или бескормице… В общем, случалось, что на церемонии погибали и дети, поэтому Бог проклял этот обряд.
Под окном темницы Михайло Потык опустился прямо на землю. Его долговязая фигура сложилась, он снова опустил голову на руки.
– Мне, – выговорил он, – надо всё осмыслить. Собраться с мыслями и решить, что мне делать.
– Сиди и жди меня, князь Михайло, – приказал Евтихий. – Я навещу кое-кого в этом доме. Я не верю, что дом пуст.
Евтихий короткой перебежкой пересёк двор и толкнул незапертую дверь большого дома.
18.
«А как закатилось тут соньче да красное,
А как потухала тут заря вечорняя,
Обернулась де Моренушка зьмеёй лютою,
Ишша та зьмея была да смрадь-язычница…
Ишша жгёт она огнём да жалит жалами…»
(Старая былина о Михайле Потыке)
– Не двигайся! – Евтихий плечом придержал дверь. На полу разлита вода, рассыпаны порошки трав, опрокинуты бронзовые чарки. В печи теплятся угли. В доме темно и жарко.
Морена заметалась и на какой-то миг застыла, стоя в полуобороте.
– Не двигайся, – повторил Евтихий. – Теперь зажги огонь. Медленно.
Морена скользнула вдоль печи и, оглядываясь, сунула пучок лучин в угли. Те затрещали. Она тут же выхватила пучок и, закрываясь огнём, отпрыгнула в сторону – к окну, чтобы прорваться к двери.
– Ни с места, говорю! – Евтихий захлопнул за спиной дверь и перехватил её руку с факелом, другой рукой ухватил Морену за плечо и с силой развернул к себе. Она боролась и попыталась ткнуть огнём ему в голову. Сжав запястье, он отвёл её руку как можно дальше. – Теперь отвечай, Морена, я буду спрашивать.
– Ne wem, ne pytaiu grechesku rech, sudar! – вскрикнула Морена.
– Не лги, ты понимаешь и говоришь по-гречески, – оборвал Евтихий. – Не лги, Lebid Belai. Ведь так тебя называют?
Одна лучинка в её руке обломилась и с шипением упала на глиняный пол. Морена сдалась.
– Плечо отпусти, грек, – она, поморщившись, прошипела. – Больно же… И руку, руку отпусти.
Он отобрал у неё факел и несильно подтолкнул к печи. Загородил ей путь к выходу.
– Ты давно знаешь жреца? Отвечай, – он качнул связкой горящих лучин, огонь выхватил из полумрака лицо Морены. Её испуг быстро прошёл.
– Ведь я-то узнала тебя, грек, – Морена чуть коверкала речь на славянский лад. – Ты с Потыком гулял в питейном доме-то, и тебя-то Лелька провожала вон из склавинии. Так чего тебе здесь надо-то, грек? – Морена выкрикнула, подалась вперёд, глаза блеснули: – Поняла! Ты и есть слуга греческой-то царицы!
– Вот как? – Евтихий не упускал ни одного движения. – Коща Трипетовича предупредили? Хорошо. Кто обо мне донёс? Ладно, я знаю. Никифор Геник и его люди из Филиппополя.
– Ne wem grechesku rech, – Морена упрямо сжала губы и с сожалением поглядела на факел.
– Сколько времени ты знаешь Коща? Быстро! – он шагнул на неё, оттесняя её к печному пристенку. – Ну! – пугая, он замахнулся огнём.
Та охнула и закрылась руками:
– Давно, семь лет, с девичества, я-то не помню!
– Откуда он взялся? Ну! – огонь снова высветил её лицо.
– С севера, из Фессалии, я-то не знаю! – она наткнулась спиной на пристенок с парой несбитых чарок. – Грек! Не делай ему ничего дурного – он велик!
Евтихий опустил огонь, подсвечивая домашний алтарь и сброшенные на пол бронзовые чарки.
– Чем он велик, Белая Лебедь?
– Не греческого ума дело! – огрызнулась Морена. – Кощ соберёт склавинов Эллады. Кощ вернёт Старых богов. Это наша страна, а не греков.
– Для этого понадобилась семья князя Михайлы? Ну!
– Нет! – взвизгнула Морена и замотала головой. – То есть, да. Нет, не для этого.
– Быстро отвечай, – Евтихий шагнул к ней, снова ухватил за руку и развернул лицом к алтарю. – Час назад жрец был здесь и волхвовал над чашками. Не верю, что колдовством он собирал элладских склавинов. Говори, зачем тебе князь Потык с его детьми! Зачем хоронила его заживо и что натворила с его сыном? – Евтихий встряхнул Морену сильнее положенного.
Моренка ахнула будто от боли, Евтихий отпустил её, та отшатнулась и упала рукой на печной пристенок, ловко вывернулась и выскочила на ту сторону печи, за алтарь.
– Всё это Кощ, это Кощ так решил, – она зачастила, – что надо-де посвятить Старым-то богам знатного человека, тогда это-де укрепит да усилит Старых-то богов.
– Если у Старых богов не хватает силы, значит, они не всесильны, и тогда это не боги. А если не боги, то – кто? – Евтихий оперся о печной алтарь руками и наклонился вперёд, к Морене. Та отступила и вжалась спиной в угол комнаты.
– Это Потык всё испортил, – потерялась Морена. – Потык не подчинился Могучим, – она заторопилась, – он уверял меня, что он-де убил… – её глаза расширились в суеверном ужасе, – он-де убил самого Велеса Ящера. Тебе не понять, грек! – она выдохнула. – Ящера нельзя убить, на Ящере стоит мир. Он лжёт… Нет? – она испуганно взвизгнула.
Евтихий встряхнул факелом, и ещё две лучинки, треща, упали с него на печной алтарь старых богов.
– Нет, Потык не лжёт, – Евтихий не спускал глаз с Морены. – Уверяю тебя как христианин, Ящера и Змея можно убить – одним словом, мыслью, движением сердца. Так это Кощ убедил тебя посвятить богам христианина? Отвечай! Поэтому ты не отпускаешь детей князя Михайлы?
– Детей? Лельку с Иоаннушкой? – Морена осмелела. – Угомонись, грек, Лелька с детства посвящена богине, как и я. Ты не знал, грек? Я-то посвящена Яге Ладе-Морене, а Лелька-то – ее дочери.
– А Иоаннушка? – Евтихий резко смахнул с печного пристенка догоревшую лучину.
– Ну что, что – Иоаннушка? – взвилась Морена. – Что ты в этом-то понимаешь, чужак? – она оскорбилась. – Иоаннушка – это ошибка, клянусь. Всё Лелька, Потыкова дочка, она-то вмешалась и всё погубила. Я-то посвящала его, а заклятье-то обернулось проклятьем. Ведь гусли-то, гусли уже звенели, а ребёнок-то к ним восприимчив, нельзя-де было отвлекать его.
Лебедь Белая осеклась, понимая, что наговорила лишнего.
– Заклятые Ягорчатые гусли, – отчётливо выговорил Евтихий.
Морена вскинула к груди руки, в волнении закусила палец, но справилась с собой.
– Нельзя даже произносить это, грек, нельзя! Это слово заклято, заповедано. Оно не для твоего рта! Яровчатые, говори, яровчатые. Да, то гусли Могучего дзяда Ягора.
– Змея-Ящера, которого убил твой муж, – жёстко сказал Евтихий. – А две Яги, мать и дочь, это змеихи помельче, да? Вон, самовилы поют на взморье про лютую змею, что сосёт сердце утопленницы. Это ей ты посвятила дочь Потыка Елену?
– Да пропади ты, грек, сгинь и не вмешивайся, как вмешивалась малолетняя Лелька! – Морена шагнула на него, выходя из-за пристенка. – Дай сюда огонь! – она выбросила руку к факелу, Евтихий отдёрнул свою и отступил на шаг. – Сам Ягор-Велес явился Кощу крылатым ящером и дал ему невиданные gusli-samogudy! – выкрикнула по-славянски. – Они заиграют, а ты запляшешь! Уйди с дороги, чужак! – Морена шагнула к нему, шагнула к огню, и Евтихий, чтобы не ожечь её, отступил к двери.
– Не обожгись, – предупредил. – С этим огнём играют те, кто сам сгорел дотла. Душеньку побереги, – он холодно добавил.
Лебедь Белая сузила глаза и усмехнулась:
– Вы все запляшете. Загремят дзядовы гусли, и завтра же явится из пучин дзяд Ягор.
– Уверена? – остудил Евтихий.
– Я сама волхова и знаю, что говорю! Неведомый звон усыпляет волю. Выпитые травы, пестрящие одежды, дым от курений, затягивающие пляски! Когда воля подчинится Могучим, тогда дзяд Ягор и явится.
– Вот теперь я тебе верю, Лебедь Белая, – Евтихий опустил догоревший факел, бросил его на пол и втоптал в сырую землю. – Внушение, захват личности, управляемый бред. Я это видел, случалось.
– Что ты врёшь, грек? – вспыхнула Морена. – Что ты знаешь о Старых богах! У вас свои пророки, у нас – свои. Не только у греков есть истина!
– Истинные пророки не учат превращать детей в козлят и топить девиц в море.
Евтихий распахнул дверь и вышел из жарко натопленного дома в ночной холод. На взморье девы-самовилы жаловались на судьбу и тоскливо пели о бедной утопленнице.
19.
Велес (Волос) – древнее славянское божество подземного мира, лесной чащи и урожая. Возможно, тождественно подземному змею Ящеру.
Велесичи (велегезиты) – в VI-X веках славяне, что обитали на востоке Греции в прибрежной области от юга Фессалии до предместий Фив и Афин.
Волос (Βολος) – греческий город, выстроенный в новое время у Пегасейского залива возле развалин Иолка, родины аргонавтов. Связанно ли имя города с именем главного бога обитавших в тех краях славян-велесичей, не известно.
…Перебор струн. Такой томительный, угнетающий душу. Басовая струна пропоёт, и сразу за ней тонкая. Низкая – за ней высокая. Это не песня. Другое. Названия этому нет. Звуки тянут жилы и душу, тянут
