расставаться до гроба. Когда первый из нас умрёт, тогда пусть второй не отстанет и живым сойдёт в могилу. Так порешили. Что смотришь на меня, Евтихий? Ты – грек, тебе этого не понять.
– Я пообещал промолчать, князь Михайло, – Евтихий, сжав истончившиеся губы и сузив глаза, переводил взгляд с одного князя на другого.
Акамир разгладил на рукавах вышитые обереги и, заслоняя лицо, потёр рукой бороду. После этого глухо выдавил:
– Княжеских жён нередко хоронят живыми, Евтихий. А Морена, будучи посвящена богине, вынудила Потыка дать взаимный обет. Понимаешь?
Евтихий промолчал. Акамир, пряча глаза, помялся, а потом запросто махнул рукой:
– Эй, расскажи-ка ему, Потык, как в ночи ты бегал то горностаем, то серым оленем!
– Да, горностаем и оленем, – Потык был сумрачен и силился не смотреть на Евтихия, а шарил взглядом по выщербленным камням брошенной церкви.
В те дни они ночевали с Мореной посреди поля. Отроки князя раскинули шатёр ему и молодой княгине. Вьюки полотна, взятого на полюдье, служили постелью. Горели звёзды. Дразня и подражая звёздам, вспыхивали над костром искры. Морена, обворожительная, манящая, допьяна поила его жаркой любовью и согретыми на огне травами.
В первую ночь Потык задохнулся дымом курений. Он стал горностаем. Он видел у себя лапки с заточенными коготками и, поворотив усатую мордочку, видел шёрстку на боках и взмахивал хвостом. Он выпрыгнул из шатра и рыскал по горам и урочищам, видя каждый камешек и каждую травинку. Это были урочища и горы, что они проезжали днём ранее, и ни разу не забегал он вперёд, не видел лесов и полей, что они проедут днём позже. Так продолжалось три дня и три ночи.
Насилу Морена отпоила его. Потыку вернулся человеческий облик. Но на будущем ночлеге под звёздами, среди жара любви и кипящих на огне трав, он ощутил себя молодым оленем. Да, у него удлинились ноги, быстрые как мысль или как пламя, долгая шея держала голову с вёрткими ушами, чуткие ноздри ловили запахи. Три дня он в беспамятстве носился по склонам гор, обивал на острых камнях копыта, тянул губами ледяную воду из водопада и, только вернувшись в шатёр, очнулся. – «Сними крест, – Морена выглядела измученной, под глазами чернели круги. – Сними крест, – попросила она, – он мешает…»
– Кому это мешает крест? – перебил Евтихий, но почувствовал, что Потык не ответит. – И ты… снял его?
Потык мотнул головой, а князь Акамир удивлённо поднял брови: об отказе снять крестик Потык ещё никому не рассказывал.
– Мы прожили с ней месяц, – выдавил князь Михайло, – и она… умерла.
– Ты хочешь сказать, – Евтихий не удивился, – что тебе, князь, сказали, будто бы она умерла?
Князь Михайло отрицательно качнул головой.
Он ездил на запад в страну баюничей, сопровождал послов князя Акамира. В западных склавиниях Потыка догнала весть, что его жена разболелась и умерла. Он оставил службу и бросился на восток, к Афинам, он никому ещё не верил, но на подступах к родным местам увидел перепуганные лица мужчин и услышал голосящих женщин.
В посёлке князя Потыка дожидались жрецы. Чужие жрецы – князь Михайло никого из них прежде не видел, в его склавинии не было ни волхвов, ни гадателей, и половина славян ходила в городские церкви. Пришлые жрецы были скупы на разъяснения, а князь вдруг ощутил, что теряет власть и что его обязывают, вынуждают, заставляют исполнить обещанное.
В деревянной колоде лежало тело жены. На погосте за старым капищем поджидал вырытый склеп под каменной крышей. Жрец с мясистым лицом и стриженными под скобку волосами сумрачно поднёс Потыку чашку с питьём. Зелье утопило его в зыбком сне, в котором он слышал происходившее, но не имел сил очнуться. Он не знал, сколько времени проспал в могиле, но, когда проснулся, увидел себя во тьме и духоте склепа, а рядом… Рядом лежало мёртвое тело Морены. Морена была – князь отчётливо это запомнил – белая-пребелая…
– Князь Михайло, постой. Ты не торопись! – снова остановил Евтихий. – Как ты мог в предельной темноте что-то увидеть?
Потык оторвал взгляд от брошенной церкви и – не нашёлся, что ответить.
Он помнил, что во тьме и духоте вдруг что-то прозвенело или прогремело, будто на гуслях лопнули разом все струны. Откуда-то забил тусклый свет, наподобие лунного, и из стены склепа выползла здоровенная змея…
– Это за мною приполз подземный Змей, – клялся Потык. – Тот Змей, на котором стоит Подземелье. Он собирался пожрать меня и разинул пасть… и я… и он…
Потык вытаращил глаза и умолк. Слов ему не хватало. Он раскрыл рот, чтобы что-то добавить, но просто махнул рукой в воздухе и резко выдохнул.
Князь Акамир склонил на бок голову и с недоверием прищурился:
– Потык, ну, будь же теперь искренним: Змей сожрал тебя. Не мог не сожрать. Подземный Змей всегда пожирает тех, кому жрецы преподносят питьё. Ты же выпил их травы? Значит, ты должен был увидеть, как Змей тебя пожирает.
Потык вскинулся:
– А вот я убил его! – он выкрикнул так, что Акамир на шаг отступил. – А вот я не покорился и убил треклятого Змея! – Михайло Потык озирался, ища поддержки.
– Да полно, – не поверил Акамир. – Чем ты мог убить его, в могиле-то? Голыми руками?
– Я задушил его кузнечными клещами! – взвился князь Михайло, а на лбу у него выступил пот.
Евтихий осторожно взял Потыка за локоть и хотел отвести в сторону, но тот отмахнулся. Акамир осклабился:
– Кто же это просунул тебе в гроб клещи? А, князь Потык?
Михайло Потык смешался, во второй раз не найдя, что ответить. Он хватанул ртом воздух. Евтихий видел, как мучается князь Михайло, силясь что-то припомнить.
– Вспомнил! – воскликнул он. – Я зарубил его. Я же – князь, а князей хоронят с мечом. Со мною был меч!
Акамир, князь велесичей, отвернулся и зашагал к оставленным лошадям. Потык, силясь что-то доказать, поспешил за ним. Евтихий нагнал их у лошадей, и тогда князь Акамир вдруг обернулся к нему:
– Коротко говоря, грек, закончилось всё весьма просто. О похоронах живого князя с умершей княгиней кричали во всех склавиниях. С дружиной я был неподалёку и смог в тот же день приехать. Князь Потык так орал под землёй, что его было слышно даже из-под каменной крышки. Я велел расколотить склеп и выпустить Потыка. Сей же час действие дурмана кончилось, и его самовила Моренка очнулась живёхонька.
– Но я убил его, – твердил как заклинание Михайло Потык. – Убил распроклятого Змея. Спросите у Морены! Она, как затравленная, таращила на меня глаза и твердила, что я посягнул на самого Ящера, на владыку плодородия. Я убил его – моим мечом, моими руками, моим духом! – горячился Потык – Убил пожирателя тел, хозяина смерти, подземелий и лесных чащ, вашего Ящера, владыку сов, упырей и волков!
– Молчи! – резко остановил Евтихий. – Не торопись! Как ты сказал, Потык? Повтори же: «хозяин волков». Это – Волти пастэр? Князь Акамир, такое имя ты называл?
Князь велесичей повернулся к Евтихию и зябко повёл плечами. Не ответил. Этот грек снова коснулся запретной темы. Евтихий переводил взгляд с Акамира на Потыка и обратно.
– Этот ваш Змей, он – владыка смерти и бог плодородия? – Евтихий нахмурился. – Ну да, считалось же, что смерть и плодородие идут рука об руку. У бога смерти Гадеса женой была Персефона, дочь Деметры – богини урожая…
Евтихий не договорил, замолчал и отошёл к своей лошади. Раньше обоих князей он поднялся в седло и сверху посмотрел на них:
– Князь Михайло Потык, не буду томить тебя. В краю, где ты живёшь, под Афинами, был когда-то городок Элефсин. Там устраивались мистерии в честь богини Деметры, тёщи Гадеса. В храме кого-то заживо погребали, потом оживляли, и он считался посвящённым старым богам. С тобой хотели повторить ту же церемонию.
– Меня не волнуют мёртвые боги давно мёртвых людей! – Потык в сердцах сплюнул на землю и, не враз поймав стремя, поднялся в седло. – Грек, ты поклялся хотя бы не открывать рта, коли нечего будет сказать!
Он подстегнул лошадь, но, сделав круг, вернулся, дожидаясь Акамира.
– Я понапрасну рта и не открываю, – сдержался Евтихий. – Волхвы воссоздают одни и те же самые мифы: пара богинь и один божок рядом с ними. Твои дочь и сын сейчас там, где лежит святилище Волчьего пастыря. Подземного Змея, который то ли муж, то ли сын, то ли брат пары богинь Лады и Лели.
Евтихий тронул коня. Краем глаза он видел, как Акамир теребит узду своей лошади и медлит подняться в седло. Конный Потык наклонился к нему и что-то потребовал у князя. Копыта его коня выбивали искры из дорожных камней.
Акамир нагнал Евтихия через несколько вдохов и выдохов. На скаку князь сумел ухватить под уздцы лошадь Евтихия.
– Ты мне нужен, грек! – выкрикнул Акамир. – Ты поможешь не перессориться с волхвами. Мне нельзя идти против Старых богов, я – природный князь. А тебе можно, ты – слуга греческой царицы.
Евтихий подставил лицо ветру. Когда он на миг прикрывал глаза, то вставало лицо Лели, Потыковой дочери. Перед взором вились её светлые, почти белые славянские волосы, а неясная полуулыбка сжатых губ что-то недосказывала ему.
– Куда мы едем? – бросил Евтихий.
– На север, – Акамир тянул время, он запустил пальцы в бородку. – Яга-Лада и Яга-Леля – две наши богини, третий возле них – дзяд Ягор. Его имя запретно, велесичи зовут его Велесом, а на севере – просто Змеем или Ящером.
– Где его святилище? – поторопил Евтихий.
– На севере моих земель у горы Пелеон. Это над Пегасейским заливом. Поодаль там видны развалины старого городища, кажется, Иолка.
– Таких совпадений не бывает, верно, архонт? – удовлетворился Евтихий. – Иолк – родной город аргонавтов.
– Ты знаешь больше, чем говоришь, – Акамир тюркскими глазами скользнул по Евтихию. – Константинопольская царица послала тебя кое-что разведать? Жаль. Я хотел доверять тебе.
– В город Иолк, – признался Евтихий, – Ясон когда-то привёз из Колхиды золотое руно.
– Ты постоянно думаешь о золоте, – Акамир поморщился. – Все греки такие же жадные.
После этого они долго ехали молча – Потык, Евтихий и Акамир. По правую руку сквозь платановую рощу синел изгиб Эвбейского пролива. С моря тянуло ветерком и прохладой. Молодая листва шелестела мягким, шуршащим шёлком.
– Да, я думаю про упавшее с неба скифское золото, – разомкнул губы Евтихий. – В мифах оно заменило собой упавшую статую Артемиды. Статуя тоже горела как жар, хотя была вытесана из дерева и только снаружи покрыта золотой краской. Богиня требовала человеческих жертв, особенно пленных и чужеземцев.
– И? – Акамир скосил на него глаз, он затягивал узду лошади, сдерживая её бег.
– Отцы истории писали не только о чужеземцах, – Евтихий снова недоговаривал. – Порой они проговаривались о «деторезании».
– Грек! Ты что это ты говоришь? – не вытерпел Михайло Потык. – Детям ничего не грозит. Елена не жертва, она посвящена самой Яге-Леле, она и есть сама Леля, она ею считается…
– Богиней Лелей-Ягой или её живой статуей? – Евтихий резко обернулся к Потыку. – Её живой куклой?
– Что ты хочешь этим сказать… – похолодел Потык.
– Есть старый миф о ревнивой богине Гере и о том, как Зевс, неверный супруг, посмеялся над ней. Зевс повелел изготовить женскую статую, куклу, и нарядить её в праздничное платье, будто новую свою любовницу. Куклу выточил мастер Дедал, отец Икара, и в его честь куклу назвали Дедалой… Додолой, по-вашему.
У князя Михайлы
