СНЫ КОМАНДОРА

начальника. Признаюсь, что все сие происшествие кажется непонятным. Ежели бы была воля императора, чтоб мне находиться в команде у господина Резанова то она должна бы быть объявлена с самого вступления Его Превосходительства на корабли, а не в Маркизских островах…»

Действительно, камергер Резанов не был представлен экипажу кораблей как глава экспедиции ни императором, ни морским министром. Не представился он и сам, вступив на корабль. Возможно, Резанов показал Крузенштерну в Кронштадте не инструкции, а только высочайший рескрипт, в котором ничего не сказано о порядке подчинения. Возможно он вовсе ничего не предъявил, наивно полагая, что уже того достаточно, что он выше чином и к тому же один из влиятельных лиц в Русско-Американской компании – компании, которая во многом и стала генератором данной экспедиции. Требовать же от генерал-майора (чин камергера равен генерал-майору по табели о рангах) Резанова предъявить касающиеся лично его и японского посольства инструкции, капитан-лейтенант Крузенштерн, младший и по чину, и по возрасту, явно не мог.
Так что же произошло?
Бунт на корабле?
Для всех было непонятно, почему официальный документ был предъявлен только на десятый месяц плавания и сложившаяся ситуация напоминала скорее розыгрыш, а не какие-то серьезные события. За время плавания авторитет Крузенштерна настолько стал высок, что просто никто не мог даже допустить мысли, что теперь капитан не он, ведь от того, кто стоит во главе команды, зависели, прежде всего, жизни самих участников тяжелейшей экспедиции и соответственно её успешное выполнение.
Макар Ратманов, понимая всю сложность ситуации и реальную угрозу наказания за неподчинение как Крузенштерну и другим офицерам, пишет письмо товарищу министра военно-морских сил П. В. Чичагову:
«Ваше Превосходительство Милостивый Государь Павел Васильевич, распри, происходящие чрез господина действительного камергера Резанова, которому желательно получить начальство над экспедициею, порученной капитан лейтенанту Крузенштерну, понудило меня утрудить ваше превосходительство письмом сим: ежели сверх моего чаяния, предписано будет приказать первому командование, — уверен будучи, что последний под начальством господина Резанова остаться не согласится, и из того места отправится в Россию.
А как я предпринял вояж сей по дружбе с капитан лейтенантом Крузенштерном, которую издавна к нему имею, то сим покорнейше прошу ваше превосходительство и меня, как старшего морского офицера, от начальства господина Резанова избавить, и вместе с капитан лейтенантом Крузенштерном возвратить в Россию, ибо поступки его с капитаном для всех благородных душ весьма не нравятся.
А посему к несчастию оставшись командиром уже непременно и со мною тоже воспоследует, причем моя непорочная пятнадцатилетняя в лейтенантском чине служба от такого человека может пострадать. А при том характер его от времени до времени открывается и обнаруживает его душу. Не стыдится уже он заранее делать угрозы, что выучит и покажет свою власть в Японии и в Камчатке!..»

На остроту отношений на корабле огромное влияние оказывала общая обстановка, которая отрицательно сказывалась на психологическом климате плавания, на взаимоотношениях в коллективе.
По мере удаления от экватора климат менялся, становилось прохладно. Начались холодные шторма, изнуряющая качка.
При этом на кораблях отсутствовали элементарные бытовые удобства, а на период длительного перехода наступал режим жестокой экономии пресной воды. Особенно сложно было с возможностью умыться и поддерживать чистоту, а на «Надежде», при нехватке свободных помещений, держали еще и животных для пополнения рациона: свиней, коров, коз, кур, уток, гусей.
Однако свежей провизии в рационе не доставало, и приходилось кушать солонину, а пища была слишком однообразной.
Иван Крузенштерн оставил запись в дневнике: «Наша провизия сильно убывает. Бочки с водкой протекают, сухари пожирают крысы, много бочек с солониной протухло, крупы на корабле меньше, чем мы ожидали, горох почти несъедобен, масла у нас мало. Трески нет совсем».

Количество питьевой воды во время перехода от Бразилии к Маркизовым островам было строго нормировано.
Каждому члену команды полагалось по норме две кружки воды. Одну из них человек получал в руки для своих нужд, а вторую должен был отдать на кухню для приготовления пищи, а её остатки получал во время обеда или ужина. При тёплой погоде и при приготовлении в пищу солонины, потребление воды возрастало и многие жаловались на её недостаток. Но общий недостаток воды на корабле не позволял увеличить порцию.
Некоторые члены команды особенно возмущались недостатком воды и даже делали вид, что умирают уже от жажды. Капитан Крузенштерн, во время обеда, увидев подобную сцену в лицах представленную графом Толстым и Эспенбергом, молча оглядел свой кусок солонины в тарелке и тяжко вздохнув, принялся его жевать. Скандалисты, оценив то, что все на корабле находятся в равных условиях, – тут же умолкли.
Но особенно усердствовал в выражении недовольства граф Толстой, который дразнил свою обезьяну водой, не давая макаке напиться. Та бесилась, начинала скакать по реям, размахивая пустой кружкой, с воплями и стонами. Все это проделывалось в тот момент, когда Крузенштерн или Ратманов поднимались на мостик.
Камергер Николай Резанов и его свита, не имея опыта морской службы, безусловно, тяжелее всех переносили условия длительного плавания. Серьезно усугубляло их психологическое состояния отсутствие обязанностей и постоянных занятий, мобилизующих интеллектуальную деятельность и тренирующих тело.
Непривычно стесненные, а порой и просто неприемлемые условия жизни разрушительно сказывались на психике людей. На корабле порой возникали нервные стычки, дело порой доходило до оскорблений. Лейтенант Герман Левенштерн записал в дневнике: «…только на корабле люди могут стать такими врагами. Незначительные насмешки накапливаются, озлобление растет».
И в таких суровых условиях нужно было не просто выжить, но еще и работать. Офицеры стояли на вахте при любой погоде, делали тригонометрическую съемку и иногда сами выполняли то, чего не умели или не хотели делать матросы. Лейтенанты вели путевые журналы, учились сами и обучали молодежь – мичмана Беллинсгаузена, кадетов братьев Коцебу. На их плечи ложилось руководство погрузкой и выгрузкой, ремонтом парусов и такелажа, поисками течи на судне и её ликвидацией.
Натуралисты также были заняты делом, − делали чучела рыб, птиц, заспиртовывали и засушивали морских животных, составляли гербарии, рисовали, вели дневники и описывали научные наблюдения.
Сам Крузенштерн отвечал за весь корабль и экипаж, руководил навигационными и астрономическими наблюдениями, вел большую научную работу.
Существовала еще одна серьезная проблема, осложняющая взаимопонимание между участниками экспедиции. Это языковой барьер среди офицеров, членов свиты посланника, ученых.
В кают-компании говорили в основном по-немецки, однако даже германцы представляли различные культурные традиции, обусловленные местом их рождения и воспитания. Естественно, всё это могло серьезно раздражать друг друга.
Корабль «Надежда» по первоначальному плану должен был идти в Японию, а уже затем на Камчатку. Но планы пришлось поменять и направить судно в тихую гавань на Камчатке.
Вот так описывает причину изменения начального плана Николай Резанов в рапорте Александру I, который он подготовил в гавани Петропавловска 16 августа 1804 года.
«Вверенные начальству моему суда Вашего и. в-ва (императорского величества – прим. автора) свершили знаменитую часть предположенного кругом света путешествия. Мы оставили бразильские при острове Св. Екатерины берега генваря 23-го числа и, пользуясь благополучными ветрами, дошли в 3 недели до пролива Лемерова, а мыс Горн обогнули восходя до 60° южныя широты. Здесь разлучили нас с «Невою» жестокие штормы, которые при сильных и порывистых противных ветрах, в течение трех недель весьма часто тревожа нас, были крайне чувствительны нашему судну. Течь, угрожавшая нам неприятностями решила капитан-лейтенанта Крузенштерна предложить вместо Японии итти в Камчатку, тем паче, что товары и провизия, в судне лежащая, подверглись гибели. Следуя благоразумному совету опытнаго офицера, (здесь и далее выделено автором) охотно отсрочил я посольство и мы держали в Камчатку курс свой…
…При Оваи-Хи, одном из островов Сандвичевых, разстались мы с «Невою», взявшею по высочайшему Вашего и. в-ва предписанию курс к Кадьяку, а мы поспешали к Камчатке и июля 4-го числа пришли благополучно в Петропавловскую гавань. Здесь капитан-лейтенант Крузенштерн выгрузил товары, кренговал судно, выконопатил его, вычинил и, нашед подводныя части здоровыми, спешим мы теперь в Японию, надеясь вытти отсюда около 20-го августа. Экипаж судна благополучен. Сколь ни затруднительно было нам путешествие, ибо от Бразилии до самой Камчатки не видели мы берега кроме острова Нукагивы, где под прикрытием вооруженных людей матросы наши у диких наливались водою, близ четырех месяцов не имели свежей провизии и иной пищи, кроме сухарей и солонины, переходили экватор и во весь путь наш безпрестанно и притом весьма поспешно переменяли климаты, но при всем том неусыпное старание капитана сохранило людей и мы потеряли одного только вольнонаемнаго по болезни».
Вот так, без лишних эмоций и стремления к единоначалию было принято верное решение, исходя из реально сложившейся ситуации на корабле, а именно осознание потребности ремонта судна и пополнения запасов провианта. При этом примечательно, что Резанов ничего не говорит о конфликте с капитаном и более того дважды отзывается о его службе  в форме доброжелательной и положительной оценки. Что же относительно конфликта, то Резанов так пишет об этом в рапорте:
«…Донеся Вашему и. в-ву из Бразилии о несогласиях, между мною и морскими офицерами случившихся, наказывались мы среди всего пути нашего одними мыслями, что неприятныя известия дадут Вашему в-ву прискорбное для нас заключение, что какая-либо нибудь личность могла бы взять верх над пользою государственною. Я признаюсь Вашему и. в-ву, что причиною была единая ревность к славе, ослепившая умы всем до того, что казалось, что один у другаго ее отъемлет. Сим ентузиазмом, к несчастию своему, воспользовался подпоручик граф Толстой по молодости лет его и, наконец, когда взаимное всех к пользе общей усердие возродило во всех еще более взаимное друг к другу уважение, то и остался он жертвою своего поступка. Я обращаю его к своему месту, всеподданнейше прося всемилостивейшаго ему прощения, ибо жестоко уже для чувствительного серца лишену быть способов разделять славу великого подвига. Милость Вашего и. в-ва есть единственное для всех нас прибежище. Я чувствую и себя виновным, поспеша моим донесениям и повергая себя ко стопам Вашего и. в-ва, всеподданнейше прошу прощения себе и всем морским офицерам».

Остается малопонятным, как подобное достаточно миролюбивое изложение событий согласуется с более ранним требованием к камчатскому