случайно услышанных ещё в детстве фраз. Хо-хо! Как я умею выражаться! Юристы обязаны быть красноречивы, а я, пожалуй, затмлю всех.
Я не был уверен, что барон не знает тайн замка, но поскольку их не знал Генрих и не мог мне их раскрыть, то я не хотел утомлять голову ненужными размышлениями на эту тему. Мне, как и Марте, надо было беречь силы. После чая с хлебом и сыром я чувствовал прилив энергии, а обед пробудил бодрость, о которой я не мог и мечтать. Но может, готовность действовать вызвал не обед, а сознание, что беззащитная девушка находится почти на грани между жизнью и смертью, между миром людей и миром всякого рода нечисти.
Мы добрались до самого верха и полюбовались на затянутые туманной дымкой окрестности. Где-то там сейчас рыскали люди, ища исчезнувшую женщину. Найдут её труп или не найдут, но в её смерти будут винить коварное течение реки, в которую она упала, оступившись в темноте. Я и сам чуть было не угодил туда сегодня ночью.
- Неинтересно ходить по замку при дневном свете? – задорно спросил Генрих. – Слишком прозаично? Представляю, сколько всяких ужасов ты бы вообразил и заставил вообразить меня, если бы мы брели здесь ночью, едва различая, куда ставить ногу! Согласен, что такое увлечение доставляет острые ощущения, но может и свести с ума, окажись этих ощущений переизбыток. Надеюсь, по мне не заметно, что безобидные кошки изрядно потрепали мне нервы?
- Ты хорошо справляешься с любым страхом, - похвалил я его.
- Благодаря кошкам.
- По-моему, благодаря своему красноречию.
- Ты хочешь сказать «болтливости»? – догадался Генрих. – Возможно, слушая свой голос, перестаёшь слышать воображаемые стоны и шорохи. Может, пение ещё лучше изгоняет злых духов?
- А ты хорошо поёшь?
- Ужасно. У Марты очень милый голосок, хоть и несильный, а у меня достаточно сильный, но далеко не милый. Чтобы люди не перепутали меня с взбесившимся ослом, я не осмеливаюсь исполнять арии или комические куплеты. Полагаю, что и привидения, раз они когда-то были людьми, в панике разбегутся, если я начну петь. Но проверять не буду, раз испугать их нельзя за их отсутствием, а вот переполошить Марту, дядю и Фрица можно. Ты не устал?
- Нет. Удивительно, но я мог бы ещё раз облазить замок и, кажется, всё равно не устану.
- Вот уж чего бы я не желал, - признался Генрих. – Я имею в виду обход замка. Мне бы теперь посидеть, отдохнуть. Наверное, тебя поддерживает вдохновение автора будущих шедевров. Если бы я оказался на твоём месте, то от незнакомых комнат и переходов у меня бы кружилась голова. У тебя она ясная?
- Вполне.
- Вот и хорошо. Пойдём вниз?
- Как скажешь.
- Нет, это тебе надлежит давать указания, - возразил мой друг. – Ты гость, а дело хозяина развлекать гостя. Кроме того, я у тебя в долгу.
- Каким образом? – удивился я.
- Потому что увёз тебя из дома, обещая показать Германию, а вместо этого задержал в замке, чтобы помочь сестре ощутить себя молодой здоровой девушкой. Надеюсь, ты не покинешь её раньше времени? Я уже вижу, что она стала меняться к лучшему. Вытерпи ещё хотя бы несколько дней. Ради неё я готов лазить с тобой по подвалам и помойкам до изнеможения. Хочешь, я наряжусь привидением и осчастливлю тебя, придя в таком виде ночью?
Он был так трогателен и забавен, что я засмеялся.
- Тогда ты подвергнешь себя опасности получить очередной синяк и даже более, - предупредил я. – От испуга я буду способен запустить в тебя кувшином с водой или стулом.
- Мне и в голову не приходило, что бедные привидения, появляясь перед людьми, так сильно рискуют своим здоровьем, - признался Генрих. – А ещё я собирался устрашить их серенадой. Так чем же нам заняться? Ещё раз пройдёмся по замку? До ужина есть время.
Меня поддерживала какая-то внутренняя сила, и я не ощущал усталости. Все чувства были обострены, и, раздайся где-нибудь малейший шорох. Я бы его тотчас распознал, но сейчас я ничего не слышал. Может, Генрих своей болтовнёй заглушал слабые звуки? Во мне начала было подниматься волна раздражения против друга, но улеглась, не успев себя проявить. Может, мне стоит совершить экскурсию по этим же местам ещё раз, но уже без громкого сопровождения? Я очень боялся совершить роковую ошибку, что-то пропустив. Здесь нет ничего ценного, только островки дряхлой мебели. Если гость будет гулять здесь в одиночестве, то хозяева, если они обычные люди, не заподозрят его в излишнем любопытстве, если же, в чём я был уверен, хозяину дома есть что скрывать, то он забеспокоится…
Я отверг эту мысль из-за Марты. Она знала тайны барона, если не все, то хотя бы некоторые, но сама посоветовала брату показать мне верхние этажи замка. Если мыслить логически, то заниматься поисками надо не здесь, а в подвале, куда девушка запретила меня водить. Первый этаж тоже представлял для меня интерес, но оживает он (не очень удачное слово применительно к появлению там нежити) только с наступлением темноты, зато днём там можно обнаружить какие-то знаки, следы происходивших там событий, ведь нашёл же я обрывок тесьмы.
- Ты устал, Генрих. Тебе будет полезно отдохнуть.
Ему не удалось скрыть, с какой радостью он принял мои слова.
- Тогда пойдём вниз.
- А можно мне ещё немного погулять здесь? Это не будет с моей стороны бестактностью?
Он сразу потускнел.
- Это будет не бестактностью с твоей стороны, а безрассудством. Поверь мне на слово. Ты безнадёжно заблудишься и даже не будешь знать, в какой части замка и на какой высоте находишься. Понятно, что я пойду на твои поиски и, рано или поздно, тебя найду, но… Хоть сейчас и день, однако ты испытаешь острые ощущения, правда, не из-за оживших мумий и даже не из-за кошек. Только вообрази, что тебя найду не я, а Фриц. Сумеешь ты не испугаться при его неожиданном бесшумном появлении? Даже я в таких случаях вздрагиваю, а мне следовало бы свыкнуться с его присутствием здесь.
Генрих не подозревал, что я собирался не бесцельно шататься в верхней части замка, а тайком спуститься в подвал. Я знал, где смогу взять свечи, а может, удастся прихватить и фонарь. Тогда я сразу, не тратя времени на исследование свалки, прошёл бы дальше. Как видите, пока я был в светлом помещении, я был преисполнен храбрости, но, разумеется, она бы сильно поубавилась внизу, в темноте и одиночестве. Но не эти разумные мысли заставили меня отказаться от сумасбродного намерения, а уверенность друга в том, что я непременно заблужусь, а также упоминание о Фрице. Выдержит ли сердце, если передо мной возникнет его закрытое платком лицо и я увижу его страшные глаза в окружении чего-то буро-красного? А если выдержат сердце и рассудок, то как я смогу объяснить, по какой-такой причине оказался в подвале? Барон сразу сказал, что в замке можно ходить везде, кроме его комнат, однако он, конечно, не предвидел, что гостя потянет в тёмный подвал.
- Наверное, ты прав, - согласился я с Генрихом. – Тогда пойдём отдыхать.
- Подозреваю, что с гораздо большим удовольствием ты бы полазил по какой-нибудь свалке, - мудро заметил тот.
Но он не стал проявлять повышенное радушие и жертвовать желанным отдыхом, а поторопился увести меня вниз.
- Наверное, у себя на родине ты бы сейчас наслаждался чаем с гренками или чем-то подобным, - предположил он. – Я мог бы попробовать совершить набег на кухню, но… Может, дотерпим до ужина? Мы сегодня уже пили внеочередной чай, и мне бы не хотелось…
- Я совсем не хочу ни пить, ни есть, ни… спать, - заверил я его.
- Но получается как-то негостеприимно. Да ещё погода подвела. Я-то рассчитывал совершить длительную прогулку вдоль реки и дальше. Хотя, если Марта права и сестра молочника не вернулась домой, там сейчас много народу… С какой стати ей не вернуться? Она местная, хорошо знает дорогу и не должна бы упасть в реку. Уверен, что она давно дома, а её брат совершенно напрасно за ней ходил. Или не напрасно. Может, без него она бы задержалась в гостях ещё дольше.
Он болтал, делясь каждой мыслью, которая приходила ему в голову, а в голове праздного человека рождаются самые неожиданные мысли, причём они перескакивают с предмета на предмет. Я был погружён в собственные размышления, а друга слушал лишь наполовину или даже на четверть, положившись на своё умение бессознательно извлекать из чужих разговоров полезные сведения. Обычно услышанное вспоминалось потом, к месту, но Генрих заговорил о девушке, спасти которую стало целью моей жизни, и я сразу очнулся.
- Я об этом как-то не думал прежде, - озабоченно сказал мой друг. – Иногда Марта говорит, что чувствует слабость, почти изнеможение. И вчера так было. А сегодня она уверяет, что к ней вернулись силы.
- Я тоже обратил на это внимание, - подтвердил я.
- Понимаешь, я помню… Но я ведь здесь не жил и в то время был ребёнком…
- Но что же ты помнишь? – понукал я его.
- Я помню только с чужих слов…
- Что именно?
- Её мать тоже чувствовала то слабость, то бодрость. Но постепенно периоды слабости участились, она медленно угасала и… угасла. Никто не мог понять, что с ней. Врачи прописывали ей укрепляющие средства, но они не помогали. Я сопоставил приступы слабости Марты с болезнью её матери, и мне стало страшно. Неужели и её ждёт… Не могу выговорить это слово. А каково будет дяде вновь пережить то, что он уже пережил, когда здесь умирала мать Марты? Но то была для него всего лишь жена брата, а Марту он вырастил как дочь. Это его убьёт. И я не переживу такого… - Он опустил голову, помолчал, а потом с надеждой спросил. – Может, я ошибаюсь и зря беспокоюсь? Марта кажется совершенно здоровой… Но она изменилась… Не может быть, что она повторит судьбу матери. Так не бывает. Она просто засиделась в этом закутке замка. Ей надо бывать на воздухе, впустить в свою жизнь солнечный свет и радостные впечатления. Ты, Джон, являешься первым из радостных впечатлений.
Он отбросил всякое беспокойство и улыбнулся с присущим ему самодовольством.
- Приятно сознавать, что именно я, её брат, буду спасителем её… не жизни, нет, а… души. Это я, когда мы повстречались и ты оказался таким симпатичным и привлекательным, придумал влюбить её в тебя… слегка влюбить. Спасибо, что помог мне.
Я поддакивал, но понимал, что лишь я смогу стать спасителем её души, если сумею вырвать её из-под власти ненавистного «дядюшки», так как знаю виновника смерти её матери и вижу опасность, которой подвергается дочь.
Генрих принялся сначала развивать свои наивные идеи относительно девушки, потом перешёл на совершённую им поездку по Англии, и я вновь предоставил лишь части сознания внимать его болтовне, но усиленно думать не мог, потому что вдруг почувствовал сильную усталость.
Ужин не принёс ничего нового. Лишь барон насторожил меня, потому что я поймал его взгляд, обращённый на меня, какой-то слишком уж внимательный взгляд. И ещё я заметил, что он раза два посмотрел на Марту не то с насмешкой, не то с самодовольством, показавшимся мне омерзительным, словно он сознавал свою власть над ней и наслаждался этим. С не до конца задёрнутыми шторами он, по-видимому, смирился, так как уже не обращал на них внимания, но неудобств от слабого света не испытывал, потому что кто-то: его подопечная или Фриц, - тщательно следил, чтобы на то место, где он сидел, не падал даже самый слабый лучик.
Сейчас я удивляюсь сам себе. Ведь я жил в очень тесном соседстве со страшным
