а то у меня голова начала кружиться от блужданий почти в темноте.
Я не возражал. Мы добрались до лестницы на первый этаж и уже начали по ней подниматься, когда сзади до меня донёсся какой-то звук: не то глухой стон, не то вздох, не то громкий шорох.
- Что это?! – встрепенулся я.
- Что именно? – не понял Генрих.
- Разве ты не слышал? Там кто-то есть.
- Только не надо меня пугать, - предупредил мой друг. – Мы только что оттуда. Если бы там кто-то был, то подал бы знак раньше. Зачем кому-то понадобилось шуметь, когда мы уже вышли, но ещё не ушли?
- Я совершенно уверен, что не ослышался.
- Джон, подумай сам. Поставь себя на место привидения. Если оно, то есть ты собираешься навести на кого-то ужас, то не будешь дожидаться, пока этот кто-то уйдёт. Ведь так? А если ты предпочитаешь не попасться незваному посетителю на глаза, то ты будешь тих, как мышка, если она ничего не грызёт, а пошевелишься или с облегчением вздохнёшь лишь тогда, когда уверишься, что остался один. А мы находимся возле самого входа и не прекращаем громко разговаривать, так что невозможно ошибиться в том, что мы ещё не убрались.
- Я не говорю, что это привидение,- возразил я. - Но кто-то там есть.
- А что же ты слышал, чего не слышал я?
- Очень неясный звук. Это мог быть и глухой стон…
- Опять стон! – взвыл Генрих и даже театрально всплеснул руками. – Довольно с меня стонов. Мы уже слышали его ночью, когда спотыкались в темноте об обломки штукатурки и мебели, между прочим, подвергая опасности здоровье и даже жизнь. В более приличествующей человеку обстановке мы пришли к выводу, что приняли собственные вздохи за чужой стон. А сейчас я вообще ничего не слышал. Нет, не обижайся, Джон, я тебе верю. Конечно, тебе искренне кажется, что ты слышал какой-то звук. Но это может быть игра воображения. Или ветер прошумел, или где-то в отдалении прогрохотал гром, или… не знаю, что ещё может быть… например, я шаркнул ногой. Шаркнул я здесь, а ты так сосредоточен на поисках своих привидений и сбежавших мумий, что не разобрал, откуда донёсся звук, и решил, что из подвала.
Каждое объяснение, которое давал рассудительный немец, было разумно и правдоподобно, однако таких объяснений набралось слишком много, а это снижало их ценность.
- Если тебе очень хочется, то можем вернуться, и ты убедишься, что там никого нет, ни живого, ни, тем более, мёртвого. Мёртвые… Если ты веришь во всяких там вампиров и призраков, то должен учесть их привычки. В это время суток они…
Он сложил руки на груди, изображая покойника, а для большей убедительности закрыл глаза и всхрапнул.
- И ещё заметь, что таким умным я бываю тоже в это время суток, – засмеялся он. – Ночью у меня бы душа ушла в пятки. Даже днём могла бы туда уйти, если бы ты заговорил о стоне раньше, когда мы только наткнулись на комнату, где Фриц держал взаперти собаку или… какого-нибудь енота. Я бы сразу же вообразил, что зверь здесь, вырвался из-под замка и намерен на нас напасть. А вот сейчас, находясь в безопасности, я уже говорю, что такого быть не могло, ведь животное почуяло бы нас задолго до того, как мы узнали о костях, которые оно не доело, и сразу накинулось бы на нас или, может быть, спряталось бы. И вообще, для собственного спокойствия и для того, чтобы не сойти с ума в обществе писателя с буйной фантазией, я теперь намерен во всём винить кошек. Это одна из них проскочила мимо нас ночью, если нам это не почудилось, она же зашуршала, простонала или промяукала, если это не были наши собственные вздохи. Жаль, что кошки не могли обкусать ту гигантскую кость и чуть менее огромные кости, но зато это сделал их антипод-собака. Кошки вообще существа очень интересные и дают богатую пищу для разговоров.
Я сейчас же вспомнил, что он уже заговаривал о кошках, причём нёс какую-то околесицу.
- Погоди. Ты что-то говорил… Какую ещё кошку твой дядя запер бы в своём музее?
- Да? Я такое говорил? – удивился Генрих. – Не знаю. Может, я имел в виду какой-нибудь из его экспонатов? У него ведь есть мумии кошек. Но ты мне напомнил… - Он зафыркал. – Я вчера подслушал, разумеется, совершенно случайно, как дядя с кем-то разговаривал о какой-то кошке. Только я не думаю, что он решил завести живую кошку для ловли крыс и мышей… Между прочим, мыши часто создают громкий шум, поэтому выражение «тих, как мышка» не всегда верно. Я сам слышал, как мышь громко топала и с очень звучным шмяканьем куда-то прыгала. А в ту ночь, когда ты вышел осматривать саркофаг, мы все плохо спали из-за шума, поднятого крысами и мышами, а вовсе не Фрицем…
- Ты говорил о кошке, - вернул я его к началу рассказа.
- Ну да, о кошке. О ней и о дяде. Так вот, я зачем-то вышел на лестницу и услышал голос дяди где-то возле входной двери. Сюда никто, кроме молочника, мясника и, наверное, бакалейщика, не ходит, а с ними разговаривает Марта, поэтому сначала я не ушёл от удивления, а потом решил, что это кто-то из поставщиков мумий и прочего, поэтому никакой тайны не услышу. Но ведь интересно же, каким образом ведутся переговоры о приобретении музейных экспонатов. Продавец, наверное, будет набивать цену, а покупатель добиваться её снижения и прочих уступок… Тебе, Джон, признаюсь, что мне хотелось узнать, сколько приблизительно стоят хотя бы некоторые из дядиных вещиц. Понимаю, что о точных цифрах речи идти не может хотя бы потому, что дядя способен сильно переплачивать за свои сокровища, но всё-таки…
Я терпеливо ждал, когда же он дойдёт до сути.
- К тому же, вчерашняя покупка могла быть самой дорогой или самой дешёвой, а не средней по стоимости…
- Конечно, - не выдержал я. – Так что же он купил?
- А как раз этого я не понял, - признался Генрих. – Я даже не услышал, сколько запросил продавец, потому что он стоял снаружи, а может, слишком близко к выходу, или же он говорил слишком тихо. Но всё это неважно, главное, что его голос до меня не доносился.
- Так при чём же здесь кошка?
- А при том, что дядя про неё упомянул. Он так и сказал: «Вы знаете мои обстоятельства, но мне необходимо получить эту кошку». Сначала я заподозрил, не решился ли дядя уничтожить с её помощью мышей, несмотря на опасение, что она причинит его музею какой-нибудь вред, но это был бы для него слишком смелый поступок. Затем я подумал о том, что должно было придти в голову сразу, то есть об очередной мумии несчастной кошки, почившей два-три тысячелетия назад. Ведь дядя предпочтёт купить за бешеные деньги сушёную кошку, нежели даром или почти даром получить живую.
- Для музея ценнее древняя сушёная кошка, - согласился я, не видя в рассказе Генриха ничего интересного.
- Но что сказал дядя потом, я почти не расслышал, ведь он разговаривал с кем-то, стоявшим возле или за дверью, однако слова «это необычная кошка» и «её внутренности» я разобрал. Какие у мумифицированной кошки могут быть внутренности, если их удаляют? А если это живая кошка, то какое дяде дело до её внутренностей? А если кошка просто дохлая, то зачем требуется её у кого-то покупать? Да и для каких целей? Разве что попробовать самому её мумифицировать?
У моего друга мысли были направлены на музей и мумии, а у меня – на лабораторию барона. Я знал немало обрядов, для которых требовалась в том числе и кошка. Возможно, барон собирается совершить один из них. Но, очевидно, ему была необходима не обыкновенная кошка и даже не просто чёрная, а какая-то особенная.
- Но что меня удивило, - со смехом сообщил Генрих, прекратив попытки проникнуть в смысл таинственной покупки, - так это то, что, оказывается, на этих кошек, с внутренностями или без оных, имеется спрос. Дядя умолял продавца, а может, посредника не говорить кому-то, что кошка будет передана именно ему.
- Почему?
- Не знаю.
- А что именно он сказал? Это, действительно, необычно.
- Примерно следующее. За точность не ручаюсь, но смысл примерно таков: «Если он будет знать, что она нужна именно мне, он её не продаст или предложит невозможную цену». Тот тип за дверью или подошёл ближе, или заговорил громче, потому что я разобрал, что он пропищал: «Понимаю. Не волнуйтесь, покупатель будет под вымышленным именем». Но дядя не перестал беспокоиться, а возразил: «Он вас знает, поэтому заподозрит обман, поймёт, что покупатель – я». Тот, что за дверью, пищал своим противным тонким голосом: «У меня много клиентов, и он знает, что многие из них захотели бы заполучить кошку. Но ради вашего спокойствия я обещаю, что пошлю к нему своего доверенного человека. Уверяю вас, барон, что кошка с её внутренностями будет вашей». Как видишь, на кошек и их внутренности нынче большой спрос, но, против обыкновения, он не стал рождать предложение, а всего лишь вызвал подъём цен. А уж голосок у того типа! Я бы предпочёл онеметь, чем говорить таким голосом. С женским его не спутаешь, он явно мужской, но неестественно тонкий и поэтому противный. Может, его обладатель евнух? Сторожил когда-то чей-то гарем, ему это надоело, он сбежал и решил заняться более прибыльным делом…
Генрих вновь принялся нести чушь, а мне было бы о чём поразмыслить, если бы не крайняя усталость.
- А что если отложить дальнейший осмотр замка? – предложил мой друг, чуткий скорее к собственному состоянию, чем к моему. – По-моему, нам обоим требуется отдых. В таких случаях обычно говорят: «Я совершенно без ног». А вот я и рад был бы сказать такое про себя, но, к сожалению, слишком сильно ощущаю и свои ноги, и то, как они гудят. А ещё я собираюсь сослаться на английский обычай при каждом удобном случае пить чай, а если это не так, то поправь меня, и предложить Марте попросить Фрица порадовать иностранного гостя неожиданным чаепитием с каким-нибудь съедобным дополнением.
У меня не было ни сил, ни желания возражать, да это было бы бесполезно, потому что Генрих уже настроился перекусить. Мы добрались до жилых комнат, я сразу прошёл к себе, а он отправился хлопотать о съестном. Каковы были результаты его стараний, я узнал лишь через некоторое время, когда проснулся. Мой заботливый друг не стал меня будить, а просто оставил для меня на столе чашку чая и кусок хлеба с сыром. Время приближалось к обеденному, но я чувствовал себя как-то странно, поэтому в надежде обрести бодрость выпил давно остывший чай и сначала с неохотой, а потом с удовольствием закусил, найдя, что хлеб очень даже неплох, а сыр по-настоящему вкусен.
Не могу понять, что со мной происходило. Вроде, несмотря на уверения Генриха, что барон скуп, я наедался. Почему же появлялась слабость? Я не был болен, но после прогулки по подвалу чувствовал полное изнеможение и едва волочил ноги. Может, причиной тому был недостаток сна? Но и проснулся я с ощущением слабости, а чуть взбодрился лишь после трапезы. Не то мне помогла внеочередная еда, не то довольно крепкий чай. Сначала у меня развеялись остатки дремоты и прояснилось в голове, потом постепенно ко мне стали возвращаться силы, неведомо откуда появилась энергия, заработала мысль, вновь меня окружили загадки этого замка, передо мной, как живой, предстал барон с его странной манерой держаться и подозрительными привычками, и лишь чуть позже, и я стыжусь этого до сих пор, мои душу и сердце заполнил образ милой страдающей девушки, находившейся в полном подчинении у своего опекуна и словно зачарованной им. Почему в моё пробудившееся сознание первым вошёл барон, а не Марта?
