Может, на меня неосознанно действовали уверения Генриха, что он сейчас же прекратит наши с его сестрой отношения, едва заметит, что из влюблённости они переходят в любовь? Может, я всё так же неосознанно старался оградить себя от страдания, вызванного неизбежной разлукой? Хотя почему неизбежной? Неужели для нас с Мартой невозможно общее будущее?
Мои мысли незаметно перешли на недавний поход в подвал и две новые загадки: комнату с сеном и костями и звук, который при нашем уходе послышался мне сзади, - загадки, которые не поддавались естественному объяснению и в которых я сразу заподозрил мистический смысл. Кого держали в темноте под замком? Ясно, что не собаку. И кто прятался в подвале, выдав своё присутствие не то стоном, не то вздохом, считая, что остался один? О звере я ничего не мог предположить, а последнее существо не было к нам враждебно настроено, по крайней мере, в дневное время. А что если оно объединяет в себе две сущности: человека и зверя? Тогда на день его выпускают на волю, а ближе к ночи запирают в той комнате.
Это был лишь один из вариантов разгадки, и, как я подозревал, неверный.
В коридоре послышались лёгкие шаги, приближавшиеся не то к моей комнате, не то, что было вернее, к комнате владычицы моего сердца. Именно оно, то есть моё подаренное милой девушке сердце, встрепенулось при звуке шагов, оторвав меня от размышлений. Кто ещё, кроме любимой, мог так идти? Честно говоря, кто угодно, за исключением грузного Генриха. Но сердце не могло ошибиться, это была она.
Я с трепетом ждал, что вот-вот она постучит в мою дверь, чтобы предупредить о скором обеде, и я хотя бы на минуту буду с ней один на один, без свидетелей… Ох, как многое я ожидал от этой минуты! Нежный взгляд даже за секунду может о многом поведать, а уж имея в распоряжении минуту…
Но моим надеждам не было суждено сбыться, так как раздались другие шаги, гораздо более тяжёлые. Последовавший затем разговор я передаю связно и пространно, а не так, как его понял по известным мне немецким словам, и смогу это сделать только благодаря моему другу, это он передал его, можно сказать, в лицах. Подозреваю, что по своей склонности к многословию он чуть оживил затруднённую и довольно обрывочную речь сестры, однако без его помощи мой перевод не был бы достоин полного доверия.
- Марта, подожди, - сказал Генрих. – Мне надо с тобой поговорить.
- Не сейчас. Скоро обед. Хорошо, что ты здесь, а то мне неловко самой звать нашего милого гостя. Он… Я рада, что ты привёз его сюда, но лучше бы ты этого не делал.
Девушка говорила медленно и как бы с неохотой.
- Почему?
- Прежде всего потому, что я к нему слишком сильно… привыкла. Мне будет тяжело с ним расставаться.
- Мы всю жизнь с кем-то встречаемся и с кем-то расстаёмся, как бы нам этого не хотелось.
- Это правда, но расставание бывает лёгким, когда думаешь о встрече в будущем, а есть… горькое. Он уедет к себе на родину, тебе, наверное, будет писать, а обо мне очень скоро забудет. Наверное, там у него есть девушка, которая ему нравится или которую он любит…
- У него нет такой девушки, - заверил её брат.
- Сейчас нет, потом появится… А я останусь здесь одна… вместе с… - Она очнулась. – Что я говорю? Здесь очень хорошо, и ничего другого мне не надо. Я совершенно счастлива и не хотела бы покинуть дядюшку… и не смогла бы… Нет, не слушай меня, Генрих! Я сама не знаю, что со мной. Иногда я словно перестаю существовать… а потом прихожу в себя… и не помню, что со мной было. Наверное, я больна и засыпаю, сама этого не сознавая… Но хуже всего сны. Они такие яркие, такие ужасные! А потом…
- Что потом? Куда ты смотришь, Марта?
Её голос стал громче.
- Ничего, Генрих. Я хотела сама постучать к нашему гостю, но раз ты здесь, то я пойду, а ты буди Джона. Скажи, неужели все англичане так любят спать? Я-то думала, что вы будете гулять до самого обеда.
Я уже был возбуждён собственными домыслами о тайнах замка, а тут ещё слова девушки, сначала доказывающие её неравнодушие ко мне, а потом против её воли выразившие, какие она испытывает страдания, живя здесь. Она не сказала ничего конкретного, но для меня и этого было достаточно.
- Мы так нагулялись по подвалу, что и я тоже, как одержимый сонливостью англичанин, сразу же рухнул в кровать, - признался Генрих.
- По подвалу?! – испуганно переспросила Марта. – Зачем вы туда пошли? Что вы видели?.. Я хотела сказать, что там не может быть ничего интересного.
Даже паузы и оговорки девушки о многом мне говорили.
- А вот ты и не права, - самодовольно засмеялся Генрих. – Там довольно интересно. Во-первых, великолепная свалка. Не понимаю, зачем все эти ящики и коробки надо было тащить в подвал, вместо того чтобы сжечь.
- Они ещё могут пригодиться, - нерешительно ответила девушка.
- Да они же там гниют.
- Когда дядюшка покупает новый экспонат, он на всякий случай оставляет упаковку, чтобы вернуть его в случае… ну, ты знаешь, в какую он пришёл ярость, когда заподозрил подделку. Так очередной ящик и остаётся в подвале, ведь никому не хочется вытаскивать его оттуда.
- Да? Ну, предположим, что в этом есть какой-то смысл, - нехотя согласился брат. – А какого зверя держали в запертой комнате?
- Зверя?! Что с тобой, Генрих? Зачем нам держать в подвале какого-то зверя?
- Да куда ты всё время смотришь?
- Никуда. Я слушаю тебя и удивляюсь. Такое впечатление, что я, живя здесь с детства, совсем не знаю замка. Какой ещё зверь? Что ты выдумал?
- Там было грязное сено и обглоданные кости.
- Где?
- В подвале, в комнатке, которая запирается. Оказывается, там есть комната, которую зачем-то запирали на замок. А в ней по полу раскидано сено вперемешку с костями.
- Ах это! Я совсем забыла. Когда-то очень давно, несколько лет назад, дядя подумал было завести крупную собаку, чтобы она охраняла дом.
- От кого? – скептически спросил мой друг.
- На всякий случай. Всё-таки у дядюшки коллекции и, наверное, ценные. Но эта собака принималась рычать на дядюшку, когда он появлялся возле неё, правда, очень скоро успокаивалась и… как-то замирала. Она, конечно, не умирала, но впечатление было такое. Но это было бы ничего, если бы не Фриц. При виде него она… не знаю, что с ней было. Она впадала в ярость, безумствовала и так рвалась на своей цепи, что становилось страшно.
- И на тебя бросалась?
- Нет. Удивительно, но со мной она была спокойна, даже виляла хвостом. Может, потому что я приносила ей еду? Но я не решалась её гладить и подходить близко. А однажды она всё-таки вырвалась на свободу. Хорошо, что Фриц был возле самого входа и успел вбежать и захлопнуть дверь. Не понимаю, как дядюшка осмелился выйти к беснующемуся псу, но он почти мгновенно его усмирил, не прибегая ни к словам, ни к жестам. Наверное, собака чувствовала в нём хозяина, потому что попросту припала к земле, ну, ты знаешь, как ложатся собаки, если ждут дальнейших приказаний. Дядя велел Фрицу набросать сена в какое-нибудь маленькое помещение в подвале, которое можно запереть, и отвёл собаку туда. Ему не сразу удалось найти ей новых хозяев…
- Он сам их искал? – изумился Генрих.
- Конечно, нет. Он поручил это одному из своих агентов, ну, тех, которые разыскивают для него древности. Вот и всё. А ты уж вообразил, что мы завели льва? Прекрати выдумывать всякие глупости и пугать ими Джона, а то он решит, что немцы немного с придурью.
- Пугать Джона? Да его невозможно напугать. А уж выдумщик он такой, что я ему и в подмётки не гожусь. Он сам кого хочешь напугает своими рассказами. Как я рад, что встретил его! Он был моим другом в детстве и стал моим другом сейчас.
Я описал этот диалог с подачи Генриха (лишь последние его слова обо мне я написал так, как их понял, потому что мне он их не повторил), а он постарался воспроизвести его очень живо и красочно. Не думаю, что Марта употребила выражение «с придурью» и многое из того, что от себя добавил её брат. Но так как мне никто не переводил разговор в то время, когда он происходил, и не мешал слушать, то я могу вас уверить, что от наслоения лишних слов суть не изменилась. Оказывается, главное я сумел понять.
- А почему я ничего не знал о собаке? – опомнился Генрих.
- Ты так редко сюда приезжаешь, что я забываю о том, что тебе известно, а что нет. Но дядюшке о собаке ничего не говори, даже не намекай. Ему это может не понравиться.
- Почему он не приглашает меня в гости чаще? Ведь я уверен, что он меня любит.
- Наверное, чтобы ты не отвлекал его от работы с древностями, - предположила девушка.
– Зато сейчас я здесь, причём, не один, а с Джоном.
- Больше не води его в подвал, - строго сказала Марта. – Гуляйте по замку. Сегодня на улицу не ходите, тем более что дождь всё ещё накрапывает, и меня не приглашай вечером гулять, а завтра, когда принесут молоко, я узнаю, можно ли вам будет осматривать окрестности. Всё, иди к Джону и зови его к столу, а то обед будет подан без вас. Чтобы через четверть часа были в столовой!
Генрих постучал ко мне и первым делом одобрительно кивнул на пустую чашку и исчезнувший кусок хлеба с сыром.
- Ты так крепко спал, что я не стал тебя будить, - сообщил он. – Но всё-таки я предвидел, что голод может заставить тебя проснуться, поэтому оставил тебе ланч на столе. Вижу, что не ошибся. Ты давно встал?
- Не очень.
- Сейчас пойдём обедать, а пока ты переодеваешься, я тебя огорчу. Никаких мумий или чудовищ в подвале не запирали, и даже Фриц не имеет к тем костям никакого отношения, то есть имеет, но противоположное тому, о чём я думал. Но не сболтни Марте о том, что я тебе сейчас расскажу. Это, оказывается, большой секрет. А ещё… Но об этом потом. Только я не представляю дядю в роли укротителя, - вставил он преждевременное замечание. – Я всегда ценил его заботу обо мне и о Марте, но теперь готов им восхищаться.
Вслед за этим он по частям и весьма пространно передал весь разговор с Мартой, начав с таинственной комнаты, потом перейдя к причине возникновения свалки, а напоследок приготовив для меня сюрприз в виде полупризнания Марты в симпатии ко мне, но на самом деле, как я хорошо сознавал, в любви. Поскольку я и сам кое-что понял из их разговора, то воспроизвёл его последовательно. Но Генрих не передал обмолвок девушки и того, как она запиналась, говоря о том, как ей здесь хорошо. Замечу, что мой немецкий не позволил бы мне понять эту часть беседы, если бы Марта говорила быстро, но ей было настолько трудно затрагивать эту тему, что, к моему счастью, она часто замолкала, но, разумеется, причина этих остановок была несчастьем для неё.
Однако Генрих всё-таки не был совсем уж далёк от понимания того, что сестре плохо, хоть и не сознавал, насколько плохо, так как уже перед самым уходом из моей комнаты он задумчиво сказал:
- А всё-таки с Мартой что-то творится. Она просто задыхается среди дряхлых экспонатов. Мыслимое ли дело, чтобы молодая девушка сидела почти что взаперти и не смела выйти за дверь без разрешения. Почему ей вреден солнечный свет? Если у дяди от него болят глаза, то зачем гулять в темноте ей? Неудивительно, что ей снятся всякие кошмары.
Барон любезно нас приветствовал и осведомился о моих нуждах, как делал всегда. Марта не поднимала глаз от тарелки и казалась не просто куклой, а куклой не то испуганной, не то подавленной. Уж не слышал ли её «дядюшка» их с Генрихом разговор и не высказал ли ей своего недовольства, а то и
