зарывшись в сено, то траву скосили, высушили и принесли сюда для иных целей. Возможно, сено нужно дяде для музея, чтобы, например, перекладывать им экспонаты. Только оно какое-то… нечистое. Может, попало под дождь и местами сгнило?
У меня противно подрагивали руки и, кажется, ноги, а нервы были натянуты, по избитому выражению, как струна. Я всегда был впечатлительным и ребёнком, и подростком, и юношей, но не думал, что могу дойти до такого возбуждения, как сейчас. Хорошо ещё, что голова была ясная, даже на редкость ясная, однако работала больше фантазия, рисуя на удивление красочные картины, а рассудок лишь робко возражал против наиболее неправдоподобных предположений.
И всё же я находил в себе силы скрывать догадки и подозрения насчёт барона, чтобы не оскорбить наивного Генриха. Вот когда доказательства будут налицо, тогда ему придётся узнать правду о заботливом дяде.
- Что ж, - заключил мой друг. – Раз здесь ты не можешь лазить по груде ящиков и обломков, чтобы испачкать одежду, то для этой цели тебе остаётся лишь поваляться в сене. Желаешь этого?
- Чтобы обнаружить цепь или скелет жертвы инквизиции, достаточно пошарить в сене ногой, - ответил я, пытаясь за шуткой спрятать намерение хоть на шаг приблизиться к цели.
- Действуй, - снисходительно согласился Генрих, - а я, так и быть, тебе помогу. Пройдусь вдоль той стены. Только осторожно, ведь мы не знаем, что может скрываться под сеном. Вдруг там оставили вилы, и они только и ждут, чтобы кто-нибудь наткнулся на них ногой?
Такое было возможно.
- А уж если в подвале есть змеи… - У него дрогнул голос. – Кажется, они любят зарываться в сено. Я где-то читал об этом. Не знаешь, они могут ужались через ткань брюк? Наверное, из двух зол предпочтительнее вилы, хотя… рана может воспалиться и довести человека до смерти.
- Не думай о плохом, а просто будь осторожен, - посоветовал я. Принимаясь ворошить ногой сено и присматриваться к подозрительным местам.
- Такое впечатление, что здесь держали какое-то животное, - поделился своим мнением Генрих. – Не мумию, а живое существо, и не маленькое. Местами сено кое-чем испачкано, но высохло.
Я это тоже заметил. Но животное ли то было или человек?
Под ногой хрустнуло. Я разгрёб сено и обнаружил разрозненные кости не то курицы, не то кролика, не то кого-то ещё.
- Ух ты! Ну и костища! – воскликнул мой друг. – Если бы я был древним человеком, я бы использовал её вместо палицы. Хорошо обглодана, чисто. Вроде, её даже пытались грызть.
Я подошёл к нему и убедился, что огромная кость с толстенных концов была в глубоких насечках.
- Чертовщина какая-то, - смущённо проговорил Генрих и мотнул головой, словно отгоняя неприятные мысли. – Не удержался! Сказал! Ведь не хотел его упоминать, а с языка само сорвалось. Давай поищем ещё. Теперь мне и самому интересно.
Наконец-то до него добралась тень подозрений. Если мы ещё что-нибудь обнаружим, то у него возникнут и сами подозрения.
Мы облазили всё сравнительно небольшое помещение, но нашли лишь немалое количество разных размеров костей. На некоторых сохранились небольшие обрывки засохшего мяса, казавшегося чёрным при свечах.
- Я понял! – почти крикнул Генрих. – Кто-то держал здесь собаку.
- Громадную собаку, - уточнил я, отнесясь к этой догадке скептически.
- Да, она была немаленькой, - согласился мой друг.
- А зачем её здесь держали? – задал я беспощадный вопрос.
- Сначала я скажу, кто её держал. Ясно, что не Марта и не дядя. Тут уж не может быть никаких сомнений. Так что остаётся Фриц.
- А ему зачем понадобилось держать здесь огромную собаку?
- Думаю, что он попросту не решался показать её хозяину, ведь он знает, что дядя не потерпит в доме животных. Сначала он предполагал, что всё уладится само собой и ему будет дозволено вывести собаку из подвала, но потом убедился, что хозяин непреклонен, и избавился от питомца.
- Почему же он держал его в таком тёмном помещении? – спросил я.
- В подвале везде темно, а здесь есть отдушины, и через них проникает хоть какой-то свет, и ещё есть надёжная дверь, которую можно запирать.
- Неубедительно, - решил я.
- Возможно, и всё же это единственное разумное объяснение. Я ничего не знаю о Фрице. Кто он? Откуда? Что с ним произошло? При мне он не совершил ни единого поступка, который бы противоречил здравому смыслу. Но ведь я бываю здесь очень редко. Может, в моё отсутствие он проявляет странности. Вдруг у него не всё в порядке с головой? Дядя имеет на него влияние, сдерживает его, усмиряет, но нельзя ведь контролировать каждый его шаг. Дядя может не подозревать, что держит у себя полубезумного слугу, а какие-нибудь мелкие проявления этого безумия объяснять страданиями из-за уродства… Надеюсь, меня не могут услышать? Вроде, Фриц должен быть занят в доме, но кто его знает? У него такой бесшумный шаг, что мне так и кажется, что он вот-вот перед нами возникнет. Как он ухитряется так ходить? Вот меня слышно издали. Я иду солидно, не скрываясь… А всё-таки странно, что о собаке никто не знал. Не немая ведь она. Как бы ни была она молчалива, но должна же хоть иногда залаять.
Меня покинуло возбуждение, рассуждения Генриха показались правдоподобными, и я был почти готов хотя бы временно их принять, но от последнего замечания я словно очнулся. Конечно, собака молчать не будет, поэтому барон должен был о ней знать. Только я представлял хозяином собаки именно барона, а не Фрица. Но собака ли была заперта в подвале? Меня смущало, что я не нашёл цепь, на которой её должны были держать, ведь, несомненно, она была дикой и опасной. Если же её вывели отсюда на цепи, то должно было остаться кольцо в стене, к которому цепь крепилась. Может, оно и существовало, только было внизу стены, и сейчас его скрывало сено?
Я устал от размышлений. Лихорадочное состояние, поддерживающее меня до этого, начало исчезать, давали о себе знать тяжёлая ночь и пережитое потрясение. Я попросту устал и всё же упрямо продолжал строить догадки. Я то помещал в запертое подвальное помещение Фрица, когда на него накатывало безумие, то представлял его теряющим не разум, а человеческий облик и превращающегося в зверя, которого барон перед самым обращением отводил вниз. Но ведь страшный слуга, пугавший своим уродством, мог быть к этому непричастен или почти непричастен. Оборотнем мог оказаться неведомый третий, существование которого я допускал. Но в запертой тёмной комнате могли держать и животное, предназначенное для опытов или сатанинских обрядов. Одно было очевидно: там не был заточён обычный человек, ведь людей не кормят сырым мясом. Мелкие кости ещё можно было принять за подвергшиеся кулинарной обработке, из-за того именно, что были мелкими и их труднее было рассмотреть, но крупные не вызывали сомнений в том, что их бросали зверю сырыми. К тому же у человека не могло быть настолько широкого рта, чтобы грызть огромные мослы.
- Пойдём, посмотрим, какие ещё открытия нас ждут, - бодро скомандовал Генрих. – Теперь я начинаю подозревать, что моя бедная сестрёнка зачахла здесь не только из-за невозможности с кем-то поговорить, но главным образом из-за необходимости общаться с Фрицем. Кто знает, какой фокус он способен выкинуть? Ты ведь и сам видел, что иногда она пугается неведомо чего. Когда здесь жила мадемуазель Полин, Марта была гораздо смелее.
Мне представилась возможность разузнать подробности о неожиданном и, как было сказано, «странном» уходе гувернантки.
- Её рассчитали, или она сама захотела уйти? – спросил я как бы между прочим.
- Н-нет… Вроде, она не намеревалась уходить, - неуверенно сказал мой друг. – Подробностей я не знаю, но всё вышло как-то очень странно. В моём представлении, она жила себе здесь спокойно, а потом неожиданно ушла. Марте она не говорила, что её срочно куда-нибудь вызвали, или что она получила выгодное предложение, или что у неё кто-то умер или заболел. Может, она переговорила с дядей, а Марте ничего не сказала, чтобы не огорчать её раньше времени? Или, что кажется вернее, дядя сам рассчитал её и велел не говорить воспитаннице об уходе до последнего. Он скуповат, а гувернантка ведь работала не бесплатно. Жалованье и еда. Конечно, на это уходят не такие уж маленькие деньги. Одно я знаю точно: мадемуазель Полин, вопреки нашим представлениям о француженках, была строгой морали и не могла вызвать неудовольствие дяди своим поведением.
Оставалось выяснить главное.
- Марта очень расстроилась, когда узнала, что гувернантка уезжает?
- Она расстроилась. Безусловно, расстроилась. Как она могла не расстроиться? Когда утром ей объявили, что мадемуазель Полин была вынуждена срочно уехать, Марта разрыдалась.
- Значит, они даже не попрощались? – уточнил я.
- Нет. Но может, это и к лучшему. Марта была поставлена пред свершившимся фактом, а если бы им устроили прощание, то слёз было бы не в пример больше.
Новая загадка или шажок к разгадке? Действительно ли гувернантка уехала, или её тело покоится где-то в недоступном месте? Не имея ни одной улики, я уже предполагал, что женщина узнала что-то опасное для барона, поэтому от неё должны были срочно избавиться. Не набросился же на неё совершенно неожиданно озверевший от голода вампир после многих лет её присутствия здесь.
- Сколько времени эта француженка опекала Марту? – спросил я. – Наверное, она стала для девушки почти матерью?
- Она была очень славной, - ответил Генрих с теплотой в голосе. – Наверное, лучшей из всех гувернанток. Но у неё не было времени стать ей второй матерью. Сколько же времени она здесь проработала? Где-то около двух лет?.. Нет! что я говорю? Гораздо меньше! Наверное, неполных полтора года. Мне трудно сказать точнее, ведь я видел мадемуазель Полин всего-то раза три-четыре. Милейшая фройлен или, лучше сказать, мадемуазель! По-моему, я был в неё влюблён. Бывает же, что юноша влюбляется в женщину намного старше себя.
- Значит, у Марты было несколько гувернанток?
- Да, несколько. Я не всех видел, потому что они недолго работали и уходили довольно быстро. Не каждая женщина способна выдержать жизнь в этом склепе, почти в уединении, постоянно видя Фрица. Но мы отвлеклись. Гувернантки гувернантками, тем более что внимания заслуживает лишь милая мадемуазель Полин, но все они остались в прошлом, а в настоящем имеется тёмный подвал, который не только ты, но теперь и я хочу основательно обшарить. Видно, во мне, зрелом муже, ещё не угас юношеский исследовательский пыл. Хорошо сказано!
Он, по своему обыкновению, тарахтел, не переставая, но я уже начал привыкать к этому и почти не вслушивался в его разглагольствования. Первоначальное возбуждение окончательно улеглось, сердце не стремилось выпрыгнуть из груди, но на смену пришла всё возрастающая усталость, о которой я уже писал.
Генрих шагал по каменным плитам подвала, азартно заглядывал в закутки, мимо которых я бы прошёл, не заподозрив об их существовании, но так ничего интересного и не обнаружил.
- Здесь есть какая-то штуковина в стене, - объявил он, вознаграждая себя за напрасные поиски. – Не знаю, что это и для чего, но, по-моему, к ней можно прикрепить конец цепи для какого-нибудь узника.
Я взглянул, но ничего не мог предположить о назначении этой скобы. Она могла служить и более мирным целям.
- Всё! Выдохся!- признался мой друг. – Пойдём наверх,
