Снимите меня с креста

и та же мысль: « Он нас ещё и обвинять пытается. В воровстве, например, уличает. Не кради! Откуда ему известно, что я при удобном случае не побрезгую чужим или общественным? Не пойман – не вор! Не дай бог судить примется. Больно уж прозорливый оказался… Вдобавок поучать вздумал. Кто ему на это право дал? Я сам взрослый человек и знаю, как мне себя вести и как воспитывать своих детей».
И поныне либо не читают, либо читают, да не вникают. А если вникают, то скребут в затылках и протестуют в душе, не на людях, конечно: «Ах да ох. Как же там всё сложно и мудрёно. И не кради, и возлюби, и не возжелай. А если хочется и красть, и желать, и любить неохота??? Как жить?»
Вот люди, послушав, послушав Иисуса, решили между собой: «Не нужен нам такой проповедник, не нужен нам такой праведник. Не нужен такой учитель и судья. Без него обойдёмся. Всё он лжёт и фокусы показывать не умеет».
Иуда-то с двенадцатым не дремлют, настроение народное примечают, слухи собирают, высшему начальству в письменном виде анонимки и доносы шлют.
Больно грамотный был Иуда. Умел преподнести так, что ложь правдой быть не желала.
В ту пору указом за номером сто девять под угрозой смертной казни запрещались несанкционированные сборища. Разрешение на них, правда, опять-таки, никто давать не собирался. А вокруг Иисуса завсегда толпа соберётся. Неумышленно. Непреднамеренно. Он не жаждет, само собой получается.
Идёт Иисусу навстречу обездоленный, понуривший голову бедняк. Остановится мессия, заговорит с ним, а голос-то с детства громкий. Прохожие обрывки фраз слышат. Интересно им становится – темы поднимаются больно уж актуальные, долго в сердце хранимые, выплёскивать которые прилюдно страшно и опасно. А здесь никто не боится, никто не таится. Удивительно!

Доносительство в те далёкие времена хорошо поощрялось. Иным счастливчикам удавалось за счёт доносов жить, не бедствуя.
До самого кесаря недовольство народное донесли. Только какое недовольство сильней – жизнью безысходной, безнравственной или же тем, на кого надежды возлагались, но кто так и не сумел внушить веру в силы собственные и придать мало - мальски цивилизованный облик человечеству – и так понятно.
На красноречие Иуда не поскупился. Краски сгущал,  где нужно и разводил, где следует.
Но это кесарю на руку, поскольку сам себя к праведникам не причислял и быть таковым не желал. И народ-то нужен такой, чтобы друг дружке горло грызли. Разделяй и спокойненько властвуй – первая заповедь любого правителя.
Поскольку события происходили на территории римской префектуры Иудеи, отдал кесарь распоряжение префекту: прислушаться к народному гласу, отыскать Иисуса, взять под стражу, пытать и прилюдно казнить. Последний, впрочем, не прятался.
На первое воскресение, следующее за полнолунием, которое в свою очередь следовало за днём весеннего равноденствия, у Иисуса с Марией назначена была свадьба.
Будущие молодожёны решили провести её скромно, без обильного застолья и неумеренных возлияний, в узком кругу родственников и друзей.
До намеченного часа оставалось нет ничего – четыре дня. Иисус отправился приобрести пару-другую бутылочек великолепного красного вина двадцатилетней выдержки, а Мария пошла в кондитерскую – сделать заказ на свадебный пирог с инжиром, собранным с дерева, под которым в юности она со своим наречённым назначали друг другу свидания.
К вечеру того же дня Иисус не вернулся. Кинувшиеся на его поиски Мария и апостолы от нескольких человек узнали страшную весть – Иисус взят под стражу.

За доносы получил Иуда причитающиеся денежки, но, одержимый жадностью и посчитавший, что выданная сумма для двоих слишком мала, с бывшим в доле двенадцатым не состоявшимся апостолом не поделился.

В среду же после полудня, когда Иисус был арестован, зашла в лавочку, где двенадцатый работал, женщина, что в термополии посудомойкой числилась. Возьми и расскажи – на днях, мол, посетил Иуда питейное заведение и язык развязал, будто бы наследство получил, и что осушил он пару стаканчиков  настойки крепенькой, чего за ним раньше не наблюдалось, сластями её угощал…и вообще, как мужчина оказался ничего так себе….Не хуже некоторых хвастунов…И рассыпалась, не скупясь, в интимных подробностях, вертя пышными формами.
У двенадцатого после долгого воздержания кровь прилила – хвать бабу в охапку и в заднюю комнатушку затащил… Потом уж до него дошло: какое там наследство!
Покумекав, двенадцатый таки смекнул, откуда денежки, которые потратить на развлечения не жаль.
Ну и что ему оставалось делать, кроме того, как поздно вечером  подкараулить Иуду да избавить мир от двойного предателя? Заколол Иуду кинжалом, в самое сердце по рукоятку вонзил, выгреб из карманов золотишко, и в бега пустился…посудомойка, которой он предложил вместе с ним бежать, отказалась наотрез…

Такие вот события привели к тому прискорбному факту, что очутился Иисус между двумя огнями – между правителями и подчинёнными, между смертью и жизнью, между небом и землёй. Не преступник и в то же время, среди преступников – закон преступивший.



Глава 16


Господь Бог, по собственной инициативе отделившийся от людей звуконепроницаемой завесой, не услышал о том, что на земле против Иисуса затевается. Большую часть времени проводит он, по-стариковски дремля в удобном кресле, укачиваемый невесомым облаком и доносившимся из Райского сада трогательным пением райских пташек. По этим причинам Всевышний и не смог вовремя прийти на помощь своему крёстному сыну, не смог предупредить творящееся беззаконие.
А внизу народ лютовал.
– Не нужен нам праведник.
– Не хотим жить так, как он нам предлагает.
– Казнить Иисуса. Распять его. Повесить. Четвертовать. Колесовать. Хлестать плетьми до смерти. Кинуть на растерзание диким зверям.
Каждый старался внести свою лепту в поиске изощрённого сценария лишения жизни ни в чём не повинного человека.
Поэтому выбор у префекта Иудеи был велик. Остановился он на распятии, как на наименее кровавом способе.
В отличие от общепринятого мнения, префект не был кровожадным, он был просто жадным. Крови же боялся с детства. Поэтому увидел в распятии два плюса. За процессом можно наблюдать издалека, –  ему на руку, а мучения распятого – продолжительное время – и пусть кто-то посмеет упрекнуть, что он о народе не заботится!
Префект- прокуратор слыл человеком достаточно любознательным, поэтому его решение лично познакомиться с человеком, которого приговорил к смертной казни сам народ, никого не удивило.
Накануне казни велел Понтий пригласить Иисуса в свои роскошные палаты, где и принял его ближе к вечеру, мучимый головной болью от переедания. Два дня назад состоялся пир в его сиятельную честь и он, страдающий от постоянного несварения желудка, тем не менее, не устоял перед искушением попробовать все блюда, ароматные и сытные.
Расплата не замедлила явиться. Не видно ни конца, ни края его мучениям. Наслышанный о чудесах, которые Иисус творил направо и налево, прокуратор решил, пока бедолага ещё жив, воспользоваться его уникальными способностями и даже в случае необходимости отсрочить казнь…

С гордо поднятой головой, окружённый сонмом вооружённых до зубов стражников, тащил Иисус через богато убранные покои сковывающие движения тяжёлые кандалы в самый тёмный угол, куда не доносило солнце ни лучика света, где в окружении сладко спящих тигрят, уронив больную голову на грудь, стараясь дышать как можно реже, ожидал его прокуратор.

Лишь коптила одинокая тоненькая свечка – огонёк дрожал, испуганно и сиротливо, предчувствуя свою близкую кончину.
Слышимый издалека топот сандалий по мозаичному полу, усиленный впятеро гулким эхом, причинял прокуратору ни с чем не сравнимые муки, от чего голова его склонялась всё ниже и ниже, пока нос не уткнулся в колени.
Дикие полосатые котята, накормленные до отвала, не реагировали ни на что.
С неимоверным трудом префект превозмог страдания и принудил принять себя подобающую величественную позу. Негоже встречать своих доблестных гвардейцев и гостя неприглядным видом.
И хотя к их появлению ему удалось худо-бедно распрямиться, взглянуть на пришедших прокуратор смог, когда Иисус со стражниками предстали пред его светлыми очами, затуманенными полутьмой и болью.
Попеременно то открывая, то закрывая каждый глаз, взмахом руки прокуратор дал охране понять, чтобы его оставили наедине с арестованным.
Так же громогласно стражники удалились в соседнее помещение, готовые в любой момент прийти на помощь господину, но ещё больше ими руководило желание подслушать обещающий быть интересным разговор.
Навострив уши, принялись они внимать тихому голосу прокуратора и отнюдь не тихому голосу Иисуса, стараясь не пропустить ни единого слова из диалога, который по замыслу Пилата должен происходить в конфиденциальной обстановке.
Поэтому лишь благодаря любопытству или любознательности одного самого предприимчивого из стражников, слух и память которого оказались лучше, чем у других, появилась возможность донести до читателя то, что удалось подслушать и впоследствии продиктовать писцу.
– Послушай, друг мой, – прокуратор умел быть человеком вежливым, – позвольте задать вам несколько вопросов.
После того, как Иисус отрешённо кивнул, позеленевший от очередного приступа прокуратор выдохнул:
– Почему, мой любезный, жизнь так непредсказуема, –  не дав Иисусу ответить, а Понтий был также человеком достаточно болтливым, поэтому,  превозмогая головную боль, цедя звуки через зубы, всё же продолжил свой монолог. – Почему, мой любезный, даже я, занимающий высокую должность, являясь одним из самых богатейших людей современного мира, даже я, наделённый властью казнить и миловать, не могу действовать по своему усмотрению, а должен подстраивать свои желания или нежелания под возможность что-то делать или не делать. Хочу – а не могу. И наоборот. Там, где могу – не хочу…Не хочу тебя казнить, но не могу не сделать этого…
Замолк, скорее чувствуя, чем видя, как Иисус протестующе покачал головой. Поскольку босой, в сером арестантском хитоне, тряпкой болтающемся на худосочном теле, мужчина продолжал молчать, прокуратор изрёк:
– Не согласен. Возражаешь, мой милый. А ведь я и впрямь не могу распорядиться твоей участью именно по причине именно моего нежелания противодействовать гласу народа, который подхватил, Бог ему судья, – последние слова прокуратор произнёс шёпотом и чуть громче прибавил:
– Наш, да поможет ему Бог, досточтимый кесарь. Мы не можем не выполнить волеизъявление народа. На то у нас и демократия.
Иисус молчал. Не выражая ни согласия, ни протеста, казалось, задумался о чём-то своём, и мысли витали далеко от происходящего.
– На то у нас и демократия. Хотя это как повернуть и с какой стороны посмотреть. Нам выгодно прикрываться народом.
Окинув взглядом стоящего перед ним усталого человека, с лицом, обрамлённым спутанными волосами, спохватился. Закон гостеприимства требуется соблюсти:
– Присядь.
Кивнул на низенькую скамеечку. Иисус не шелохнулся, погружённый в думы.
Чтобы привлечь отсутствующее внимание присутствующего человека, прокуратор похлопал в ладоши:
– Садись же, прошу.