проспекта ускользает за незнакомый архитектурный поворот.
Глазам не верю!
Моргаю, да видение не исчезает!
Дом напротив непропорционально правильно-кубической формы крыт терракотовой черепицей, оштукатуренные стены выкрашены в белой краской, на раскрытых ставнях висят горшки с цветами и прочей квартирной флорой, средиземноморский бриз балует с прозрачными занавесями окон.
В третьем окна справа замечаю, на втором этаже должна появиться сексапильная шатенка в вызывающе откровенном наряде, соседка, с нею давно хочу познакомиться, да вот жена никак не может уехать к матери в деревню, таким способом происходит торможение знакомства; вместо таинственной незнакомки в ню ширину окна занимает щуплая мужская фигура с впалой волосатой грудью и скудной растительностью на квадратной голове, его невзрачно-скучное лицо украсил орлиный нос и отвисшая нижняя губа.
Да что же это творится!
Моему непритворному ужасному возмущению нужно вырваться наружу, но в груди застревает вопль отчаяния перед возникшим шлагбаумом безучастности. Внутри клокочет всё и кипит!
Да что же это такое! (Впрочем, я повторяюсь, однако в такой невыдуманной ситуации не только лексикон сильно сократиться и забудешь своё имя.)
Не могла так ошеломляюще подействовать обычная брага из пшеничного зерна самопроизвольного брожения! Сотни раз её готовила моя прабабка, затем бабушка, затем эти алькогольно сакральные знания перешли мне! рецепт выверен и проверен веками!
Но и это не всё…
Внизу по булыжному тротуару снуют туда-сюда – наглядное броуновское движение – мужчины, женщины, дети в тогах, хламидах, накидках и набедренных повязках светлых тонов и различных окрасов. Бегали среди этой античной суеты бойкие разносчики античных прохладительных напитков и античной свежей прессы, опоясанные по чреслам ультрамодными полосками материи с названием напитков, еды, газет и журналов.
По широкой глади проспекта медленно катятся античные повозки и арбы с впряжёнными в них домашними прирученными животными; протяжно кричат длинноухие, ржут, встряхивая головами, лошади, утробно ревут быки и лишь верблюды величественно молчаливы; кричат погонщики, звонкими голосами разгоняя медлительность прирученных животных. Льются во ширь пространства городских улиц и переулков удивительной чистоты голоса; с важной неторопливостью тянут гружёные мраморными плитами или кирпичом грузовые телеги мощные быки, задумчиво переставляя крепкие толстые ноги.
Скашиваю взгляд направо.
Невдалеке, на невысокой тумбе-таблетке стоит регулировщик движения в форменной тоге жемчужного цвета с нашитыми по поясу и низу одеяния полосками отражателя света; он активно жестикулирует античным жезлом, направляет упорядоченные потоки телег и арб; регулировщик высок, крепок, огромной грудью вгоняет в свисток вихревые потоки воздуха из лёгких, пронзительный свист заставляет вздрагивать всех без исключения, даже людей с крепкой психикой и обращать внимание на представителя внутренних органов; одной рукой регулировщик кому-то указывает налево, жезлом направиться направо к телеге инспекции движения.
Что-то мне это напоминает до саднящей боли ниже копчика…
Неожиданная помеха справа.
Ловлю движение. Два шеста на арбе, между ними античная рекламная растяжка с текстом: «Достойно встретим вторую декаду античного искусства!»
Стоп! Хлопаю себя по лбу. Не всё так не травмирует терапевтически положительно психику, как необоснованное постоянство; но оно есть: окружающий экстерьер пронизан узнаваемыми мелкими деталями оформления. Вот в чём дело, стрелы Юпитера мне в афедрон! Улица видоизменилась не полностью, остались некие детали в оформлении домов, коих не коснулась длань трансформации.
Античное! Да-да-да! снаружи, хвала гневной справедливости Нептуна, античный мир. Морщу лоб: Древний Рим, Древняя Греция? Не всё ли равно!
Я продолжаю висеть торсом наружу из окна. Из соседнего окна капают раскалённым свинцом слова, произносимые чуть хмельными голосами. Говорят двое. – «Credo in Deum!1» - говорит напыщенно первый, гундося и покашливая. - «Dominum nostrum!2» - слышится истерично-развязный смешок и следом слаженно в унисон. Чуть нараспев: - «Amen!3» Их слова подтверждает мелодичный звон бокалов.
Ох, какое же любопытство, сгубившее не одну сотню кошек, но и профессиональных соглядателей, червем начало грызть душу. Но я буду не я, коли не увижу хоть одну рожу в соседнем окне; свешиваюсь наружу на животе, балансирую ногами, оторванными от пола. В моей послеантичной жизни сосед-сантехник дядя Ваня не блистал познаниями в латыни, как и его близкое окружение; если возникала необходимость, прибегал к проверенной временем матерной речи, что завсегда упрощало общение и объяснение причин катастрофы.
Но если бы на этом всё благополучно закончилось!
Наоборот!
Как исключительная милость богов Олимпа, от ближайшего перекрёстка послышался мелодичный дробный звон колокольчиков. Неведомая сила втаскивает меня в комнату; я снова в безопасной опасности свешиваюсь из окна и раскрытым ртом ловлю ворон происходящего события.
Любопытство раздирает на части.
Вытягиваю шею до межпозвонковой приятно-садистской боли и спазмов в мышцах и вижу причину, вызвавшую переполох на дороге. Оказывается и в античные времена умели себя преподнести сильные мира сего, при помощи верных клевретов наводя на окружающих страх и ужас своим появлением.
На античном межведомственном мотоцикле «Ява» правительственной серии классического красного цвета, - обычная каретная коляска с тентом вместо крыши и впряжёнными цугом белой масти лошадьми едет необъятного размера мужчина в ярко-бело-жемчужной тоге с золотой канвой и кисточками по краю одежды (чтой-то внутри ёкает, физиономия мужичка больно знакома); надпись
1 Я верю в бога! (лат.)
2 Господь наш! (лат.)
3 Да будет так !(лат.)
на боку повозки говорит, кто сей важный перец: член городского магистрата
Иванов Б. Ф. (бог ты мой, да это же мой напарник по охоте на единорога и автор объявления!); вот почему надрывается сирена из колокольчиков, что народ почтил своим вниманием не обычный хрен дорожного движения, а шибко важный член верхушки античного общества. Теперь понятна причина затора на дороге! Те же яйца в профиль что тогда, что сейчас – никаких позитивных изменений.
Тут как тут на тротуарах собрались стайки зевак всех возрастов и гендерных предпочтений. Послышались то восторженные восклицания, то осуждающие выкрики.
Снова ловлю слухом чей-то разговор; признаюсь, переступая с одной извилины в мозгу на другую, со школьной поры не силён в чужих языках. Но тут будто открылся канал лингвистического прозрения.
Первый вальяжный голос: - «Das nicht kann zu sein!1» Второй с нотками недолеченного ларингита: - «Noch als kann!2» Встревает третий с повизгиванием и присвистом между слов: - «Mull, glaube Kenner3». Первый голос: - «Ausschließlich aus Achtung aufrechterhält Kollegen4». Второй оппонирует: -«Nicht kann sein! Beleibter Unsinn!5» Третий голос: -«Nicht kennt, nicht kennt, ich nicht Richter, beurteilen Sie nicht, ja, Sie werden nicht beurteilt6».
К кому обращены слова, какое действие обрисовывают, не понять; народу внизу прорва, вертятся стекляшками цветными в калейдоскопе, переходят с места на место, друг с другом перекидываются словами, делятся мнением, обсуждают всё, что хошь; не жизнь античная, сюрреалистический компонент одного дня грядущего далёкого.
- Блин, блин, блин! – тру кулаками глаза, возвращаюсь в комнату, скольжу голой пяткой по линолеуму, взмахиваю руками, аки птица крыльями и спиной об пол – хрясь! Как в анекдоте: и так двадцать раз подряд. Прихожу быстренько в себя, бросаюсь к заветной баночке, смачиваю сухое горло брагуленцией, этой божественной амброзией, а в голове вертится мантрой «Быть не может, блин! Быть не может, блин!» окрылённый освобождением озарения, будто невзначай открываю некий вербальный портал, откуда на крыльях свободы летят косяками слова, так или иначе имеющие перманентную привязку к слову «античный».
Античное мировоззрение, античное мышление, прагматично-античный взгляд, античная философия, античное искусство, античный архитектурный стиль, античная драматургия и прочее «античное», елико можно его применить, вплоть до антиантичное. Что, впрочем, также вероятно, как античное не существование существования. От этого открытия слегка повело; неалкогольное опьянение перевернуло мир super caput eius7.
1 Быть того не может! (лат.)
2 Ещё как может! (лат.)
3 Чушь, поверьте знатоку (лат.)
4 Исключительно из уважения поддерживаю коллегу (лат.)
5 Не может быть! Полная чушь! (лат.)
6 Не знаю, не знаю, я не судья, не судите да не судимы будете (лат.)
7 С ног на голову (лат.)
И в сей момент человеческого торжества небо заплескалось у ног моих и моря земные растеклись над головой. Созвездия и галактики превратились в острова и архипелаги; острова и континенты рассыпались по небу звёздными россыпями и невероятной красоты газовыми туманностями. И всё это вместе взятое восхищало мою человеческую натуру, не обезображенную капризами природы, и вознесло в горние выси, в обиталища таинственные и загадочные античных богов и богинь, курирующих оттуда поведение подопечных, по мере необходимости направляя стези развития общества по созидательной дороге войны или по разрушительным тропам мира. Те же люди облекли высокую божественную мудрость в простое правило: «Aut pacem, aut bellum». Не сказать, что так уж неразрешима сия дилемма, но человечество стоит пред нею не одно тысячелетие, крепко сжимая в одной руке рукоять меча, в другой – серп.
Но – rursus ad antique ovium.
Не все неприятности заканчиваются, как железнодорожные пути тупиком. Они с наивной непосредственностью мимикрируют по ситуации, и в самый подходяще неподходящий момент – нате, вам, бабушка, Юрьев день!
Антракт. Пауза. Затемнение на сцене. Артисты в уборных меняют костюмы и грим. Самое время вспомнить слова их песни знаменитого барда: «что там было, как ты спасся, каждый лез и приставал».
Светлеет необыкновенно медленно, так на рассвете, солнечные лучи пробиваются с трудом через сизый туман над рекой. В глаза возвращается свет и с ним – жизнь.
Смена декораций в моей квартире произошла для меня безболезненно; если не считать послеродовой травмой нервный тик обеих щёк и подёргивание век на двух глазах одновременно.
Объявили перерыв. Для нас с напарником ловкие устроители рекреации быстро соорудили навес из прозрачного воздушного шёлка, укрепив его на четырёх витых шестах; поставили посередине круглый стол, кресла с подушками, установили на высоких ножках курильни с ароматным дымом, разгонять непрошенных зудящих насекомых. Установили на столе кушанья, кубки, графины и амфоры с напитками разной крепости и удалились.
Сами же простолюдины расположились вокруг трёх костров, над ними уже висели котлы, исходящие паром. Слышался спокойный смех, доносились обрывки разговоров, после окончания каждого тотчас вспыхивал очередной взрыв смеха.
Официанта отослали. Напарник решил поиграть в демократию и заявил, что себе мы будем прислуживать сами, и проворно разлил по кубкам
