Вечера на хопрском стриме 1

момент она воспитывалась в одном из домов-интернатов семейного типа. Третий факт меня просто уничтожил. На берегу, на краю моей поляны, были обнаружены следы детской урины. Что могло означать только одно, Адя подходила близко к воде, и с ней могла случиться тогда любая трагическая случайность. В немалый ужас приводила меня и местная пресса. Её авторы лепили  из меня в сознании городского обывателя образ чудовища, растлителя и психопата. Строились различные версии и домыслы о причинах преступления. То, что это было, преступление, казалось, никто уж не сомневался. Только две публикации в какой-то степени выпадали из общего мейнстрима публикаций.  В одной из них приводилось интервью моего хорошего знакомого Сергея, в котором он поведал всё, что он знал, с моих слов, о связи с Ундиной, о том, как он ездил по сёлам со мной в поисках коварной библиотекарши. Следователь после этой публикации вызвал к себе Сергея,  уточнил некоторые факты и отпустил, попросив особа впредь не распространяться на эту тему. Фигурантом другой публикации была, извините за каламбур, весьма неоднозначная фигура на местном блошином рынке. Это был дед Антон. Кряжистый, бородатый, вечно одетый в заношенный  оранжевый армейский защитный комбинезон шведских ВС. При этом на груди  у него всегда сиял  советский военный нагрудной знак «Гвардия».  У него было весьма примечательное хобби: он собирал выброшенные  предметы домашней техники и незначительной мебели, игрушки, разный инвентарь и инструментарий и, будучи умельцем высокого класса, чинил найденное, доводил до товарного вида и продавал за весьма умеренную цену. Но главным ходким товарам у него были рыболовные крючки и блёсны. Однако их не изготавливал сам. Он их покупал в магазинах, а потом затачивал до такой остроты, что казалось, что его изделия сами впиваются в жертву. И цены на это товар у него тоже были кусающие. Всё же рыбаки считали, что оно того стоит. Кроме того он был хорошим рассказчиком и балагуром.  Как-то корреспондент местной газеты «Боровскъ – сердце моё» узнал, что дед Антон что-то рассказывает, имеющее отношение к трагической пропаже маленькой девочки Нади. И он взял у него интервью. Вот что поведал дед Антон. Я достаточно хорошо помню этот текст, так как не единожды его перечитывал. В как выглядел этот рассказ.
- В тот день я сидел на обычном месте, метров этак семьсот от учительской поляны, так теперь называют ту лужайку, с которой пропала девчушка. Не говорю: «Царство ей небесного»,  - так  как не знаю, что с ней случилось.
Время более чем пополудни, припекает, сижу и подтачиваю крючочки да  на поплавок посматриваю. Вдруг он нырк,  я спиннинг хвать и тащить. Вытягиваю, а на крючке какая-то ерунда. Очистил от грязи и водорослей всяких, обмыл в воде, вот чудо настоящее, я подцепил игрушку, мягонькую, похожею на хомяка, но почему-то зелёного. Видно, полинял в речной воде. Оно и понятно: многое что стали выливать в нашу речку, всякую химическую гадость, например. Ну,  положил несчастного на солнышко обсыхать, думая потом довести его до ума и подарить соседской девочке Лене. Зелёного кто его купит. Через некоторое время стал сматывать снасти: успеть бы к вечерним новостям. А тут глядь, картинка – глаз не оторвать. Из воды на противоположный берег выбираются двое: нагие женщина и девочка-малышка. Совершенно голые, аж попки блестят на солнце.  Вышли на берег, отжали свои русые волосы и скрылись в лесу. Лишь детский смех, как явственно послышалось мне, долетел оттуда.  Почудилось ли это мне в солнечном мареве или это была явь, не знаю. Но одно могу сказать точно, попки бы настоящие, я на них на нашей речке насмотрелся. Народ пошёл бесцеремонный и бесхитростный. В прошлые времена на них быстро бы нашли управу: вон сколь крапивы растёт по берегам. Хотя, ведь на женские попки иногда приятно посмотреть, чего уж греха  таить, есть в них нечто такое…
Я попросил следователя проверить россказни деда Антона. Ведь о зелёном хомяке в прессе не сообщалось. На что он ответил, что следствие  заинтересовалось фактами, сообщёнными  дедом Антоном. Его допросили, произвели обыск по месту его жительства, осмотрены описываемые места, водолазы обследовали русло реки в этом месте. Ничего полезного для следствия не найдено. Факт наблюдения за обнаженными людьми остаётся на совести деда и его фантазии. Что касается злополучного хомяка, то девочка не отрицала, что его ей подарил дед Антон. Но она не знает, где этот подарок, она его где-то потеряла, может быть, оставила в автобусе. Этот эпизод исчерпан для следствия. Конечно, всё, что происходило со мной во время следствия, ужасным образом терзало моё сознание.  Но я ни на минуту не забывал, как тяжело приходилось в это время моей маме. Но то,  что поведала мне моя мама во время наших редких разрешённых свиданий, в корне изменило мой взгляд  на наше общество.
- Теперь я окончательно убедилась. Раньше только догадывалась. А когда это всё произошло с Надей, тобой, со мной, то никаких сомнений не осталось. В людях постоянно живёт ненависть. Она всегда в них обретается. Только дай  повод, она тут же хлынет мерзким потоком. Не важно, кто жертва: чёрножопые, узкоглазые, евреи, либералы, государственники, геи и лесбиянки, понаехавшие – только бы уловить нерв времени,  и будут ненавидеть яростно, а то и изощрённо.  Я думаю, что в основе фашизма лежит политика управления этой ненавистью. Им кинули жертвы: евреев и прочих, на их взгляд,  недочеловеков, и вскипела ненависть народная, правда, никак не благородная, а тёмная и кровавая. А  за примерами ходить далеко и не надо. Иду я на днях по улице. Вдруг подскакивает ко мне благообразный старичок, моих лет, и кричит  мне прямо в лицо:
- Ты, сука старая, чего здесь шастаешь. Сидела бы, как гнида последняя, в своей конуре и лица своего честным людям боялась бы показать. Сына-душегуба вырастила и расхаживает тут, как фря невиданная.
В другой раз пошла в поликлинику к своему участковому врачу.  Что у меня с давлением стало неважно. Раньше это была доброжелательная и внимательная женщина. И расспросит, и посоветует, и успокоит. А тут ни одного лишнего слова, ни малейшего участия. Только услышала просьбу выписать лекарство от низкого давления, тут же молча взяла бланк и стала его заполнять. И видно, не смогла сдержаться,  и  бросила в мой адрес, не поднимая глаз:
- Вам, на мой взгляд, нужно лекарство не от давления, а от совести. Это я вам как мать двух девочек говорю.
Я просто выскочила из кабинета, не взяв рецепт. Знакомый аптекарь потом продал  мне нужное лекарство без рецепта.
    Я полностью солидарен с мамиными выводами, и утверждаю, что современный человек самоутверждается и самореализуется в ненависти: в ненависти к власти,  демократам и консерваторам, западникам и русофилам, богатым и успешным и далее по маминому списку.
Заканчивался второй месяц моего предварительного заключения, и я видел, что мама сильно сдала. Поэтому мне, удалось убедить продать наш дом и переехать в свою старую квартиру в Москве. При всех благоприятных исходах нам здесь жить будет невозможно. Её московские знакомые помогли и с продажей, и с переездом, и с поиском адвоката для меня. Достаточно известный адвокат взялся вести моё дело. Но его линия ведения  дела меня  не устраивала. Он искал смягчения приговора, объясняя моим  действия неадекватным поведением в момент преступления. Я же утверждал,  что не совершал насильственных действий. Я требовал испытания на полиграфе, но мне в этом было отказано. Через месяц состоялся суд. Прокурор требовал пятнадцати лет в колонии строго движения. Однако суд назначил мне два года колонии и семь  в колонии поселении, то есть меня осудили на девять лет за  действия, нанёсшие несовершеннолетнему  ребёнку уроны, несовместимые с жизнью последнего. И я был согласен с таким решением,  ведь это мои действия или не действия лишили меня моей Ади. Так что обжалований  на решения суда я не подавал.  И через месяц меня перевезли в колонию строго режима. А ещё спустя  неделю людская ненависть настигла меня и там. Во время прогулки в закрытом дворе ко мне подскочил зек, располосовал мне лицо и нанёс несколько ударов заточкой в грудь и живот с криком: «За убиенную детскую душу, падла!» Несколько месяцев врачи боролись за мою жизнь, сделав три тяжёлые операции.  И только через полгода меня выписали, признав годным продолжать отбывать наказание  согласно приговору, то есть в колонии строго режима.  Но суд удовлетворил ходатайство матери  и ряда общественных организаций и разрешил весь оставшийся срок отбывать в колонии-поселении общего типа. Так что из госпиталя меня привезли в Звенигород в такую колонию. Начальник колонии при собеседовании со мной сказал, что я могу по состоянию здоровья кантоваться месяца три, но потом надо  будет работать, таков порядок. Однако работу мне здесь найти трудно, уж больно я доходяга в физическом плане.  Правда, сейчас есть место библиотекаря, так как человек получил право на освобождение. Об этом знает только он, начальник, и решать надо сейчас, иначе будет поздно, завтра будет десяток заявлений и просьб. Так что на следующий день я вышел на работу в библиотеку поселения. Три вольнонаёмные сотрудницы прониклись ко мне женским состраданием и сочувствием. На первых порах они подкармливали меня  и  даже приодели.  Хотя, выслушав от меня в подробностях мою историю, несколько убавили свой пыл. Через два года мне разрешили снять квартиру в поселке и выехать из общежития. И ко мне несколько раз приезжала мама. Видно было, что она сильно сдала. Я переживал, и не зря. На четвёртый год моего заточения она ушла из жизни: сердце не выдержало. Всё это время я много читал, размышлял, время и условия позволяли. Но объяснить себе, что со мной произошло, я так и не смог.  Моему ходатайству о условно досрочном освобождении дали ход. И на восьмом году я его получил и был освобождён по удо.  Уехал в Москву, справил на кладбище памятник маме. Один из маминых учеников, из тех, кто проводил её в последний путь и написавший мне об этом, вскоре зашёл с приятелем ко мне домой. Этот приятель работал каким-то начальником в Новом Уренгое. И он, зная, что я безрезультатно ищу работу в Москве, предложил  приехать к нему туда, и он устроит меня работать в библиотеку. Его родственница в ней работает, и у них есть вакансия. На мои документы смотреть, как здесь, не будут. У них там другая жизнь. И если я согласен, то через месяц меня ждут на работе. Кроме того, он гарантирует место в рабочем общежитии. А там видно будет. Почти не раздумывая, я дал согласие. Но от общежития отказался, сказав, что на первое время поселюсь в гостинице, а потом куплю себе квартиру. Этот начальник одобрил моё решение,  сказав, что он зарезервирует мне номер в гостинице на указанную мною дату. И вот я еду с вами к месту моего нового жительства и работы библиотекарем. Однако время позднее. Я совсем вас заговорил. Пойду в ресторан, переведу дух и промочу чем-нибудь существенным горло. Не приглашаю с собой, так будет лучше. 
  Не  успел я о чём-либо подумать, как мой попутчик и рассказчик вернулся и заявил:
- Проводник нашего вагона ещё раз извиняется за то, что