Якобинец

испарений
                              Свернулся пеленою мрак:
    Клубилась кровь и слизь каких-то испражнений,
                              Рожденных мерзостью клоак.
    А это к праотцам зловещей грязной тенью
                            Душа Марата отбыла…»
    Норбер побледнел, губы дернулись от сильнейшего отвращения, но решил дочитать пасквиль до конца. Притом, что сам он не был в большом восторге от Марата, не всегда мог понять его южную экспансивность…
    «Да, женская рука и впрямь во дни цветенья
                            Такую жизнь оборвала!
    Доволен Кальвадос. Но эшафот в накладе:
                            Петле за сталью не поспеть.
    Кинжал и Пелетье успел туда ж спровадить…
                            С Маратом есть о чем жалеть:
    Он, как никто, любил чужую кровь, страданья.
                            Скажи «подлец» - в ответ кричат
    «Бурдон» и «Лакруа»… Достойные созданья…
                            Но первым всё же был Марат.
    Да он и был рожден под виселичной сенью,
                            Петли надежда и оплот.
    Утешься, эшафот. Ты – Франции спасенье.
                          Тебе Гора вот-вот пришлет
    Героев наподбор – шеренгой многоликой:
                          Лежандр – его кумир Катон,
                          Заносчивый Колло – колодников владыка,
                          За ними Робеспьер, Дантон,
    Тюрьо, потом Шабо – переберешь все святцы:
                          Коммуна, Суд и Трибунал.
    Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться!
                        Ты б поименно их узнал.
    С отходной сим святым, достойным сожалений,
                        Пришел бы Анахарсис Клотс,
    А может Кабанис, другой такой же гений –
                        Хотя б Грувель, не то Лакло.
    Ну а по мне, пускай надгробные тирады
                        Произнесет добряк Гарат.
    Но после ты их всех низвергни в темень ада –
                        Долизывать Марату зад.
    Да будет им земля легка в могильном мраке,
                        Под сенью гробовой доски:
    Глядишь, тогда скорей отроют их собаки –
                        Растащат трупы на куски!»
    Это действительно не столько поэт, сколь контрреволюционный памфлетист. Не человек, а живой сгусток ненависти. И он еще воображает себя гуманистом и миролюбцем, позволяет себе смотреть на них, якобинцев,  как на зверей и презренные отбросы…Какой чудовищный контраст со спокойным, полным достоинства видом…
      Взгляды Куаньяра и Шенье случайно пересеклись, возмущение и гнев  встретились с вызовом и презрением.
  - Скоро ему предстоит увлекательная поездка на площадь Революции, с билетом  в один конец, негодяй честно заслужил всё, что его ожидает…, - вырвалось сквозь зубы, Норбер нервно скомкал листок и отшвырнул, словно сдохшую нечисть.
- Но это еще не всё. Интересно, хватит ли у тебя духу дочитать до конца.
- Ну что еще?, - хмуро буркнул сквозь зубы Норбер, но листок все-таки взял.
                        «На двадцати судах с едва прикрытым днищем –
                        Чтоб выбить посреди реки –
                        Тех пленников везли в цепях, в последнем сраме...
                        И всех Луара приняла –
                        Проконсулу Карье под винными парами
                        По нраву скорые дела.
                        Вот этих слизняков, приказчиков разбоя
                        Фукье, Дюма, как на подбор –
                        Где, что палач, что вор, равны между собою,
                        Судья, присяжный, прокурор.
                        У, как я их хлестал, багровых от разгула
                        Когда вином воспалены
                        И похотью томясь, они сидят оснуло
                        Лоснятся, хвастают, пьяны
                        Сегодняшней резней и завтрашним разором –
                        Перечисленьем подлых дел!
                        И радуются им, и песни тянут хором!
                        А для утехи потных тел –
                        Лишь руку протянул, лишь губы захотели-
                        Красотки вмиг разгонят хмель.
                        Поверженных забыв, они из их постели
                        К убийцам прыгают в постель.
                        Продажный этот пол слепит приманка славы.
                        Он – победителю вприклад.
                        Все, кто б ни победил, у женщин вечно правы
                        На шее палачей висят.
                        В ответ на поцелуй, губами ищут губы
                        Сегодня наглая рука
                        Уже не встретит здесь ей недоступных юбок
                        Стальной булавки у соска.
                        Раскаяние – ад, где ищут искупленья 
                        Но тут не каются, а пьют.             
                        Ночами крепко спят, не зная сожаленья
                        И снова кровь наутро льют.
                        Неужто же воспеть кому-нибудь под силу
                        То, чем бахвалится бандит?
                        Они смердят, скоты: копьё, что их пронзило
                        Само, тлетворное, смердит.»
      Клерваль явно ждал гневной вспышки Куаньяра. Но Норбер только хмуро молчал. А в чем-то этот чертов роялист и прав, у него не возникло особого желания защищать  нантского утопителя Карье,  с перечисления «подвигов» которого начинается стихотворение.  Но в сердце гвоздем засел упрек Армана и Норбер болезненно поморщился.
      Знал он и о злоупотреблении спиртным среди присяжных трибунала, уже не в состоянии выносить столько смертных приговоров они активно заливали это тяжелое состояние вином.
      Знал и о поведении женщин-аристократок,  еще недавно столь надменных и недоступных для простолюдина, теперь искавших спасения от гильотины в постелях чиновников Республики, что там, некоторые дамы не отказывали даже тюремному охраннику-санкюлоту.
      И так уже,  поступали жалобы, что революционные тюрьмы больше похожи на бордели, где заключенные аристократки в роли проституток,  охрана исполняет роль сутенеров, а в роли клиентов, как заключенные,  аристократы, так и санкюлоты охраны, и люди из Трибунала...
      Всё это так, но почему же эти строки бьют наотмашь, как пощечина? Не потому ли, что Шенье озвучивает весь негатив, который они  скрывают от  общественности, чтобы в сознании народа не сложилось ненужных обобщений. Но только ли в этом все дело? Нет.
      Злоба контрреволюции опасна вдвойне, когда облечена в талантливые формы. Шенье отлично знал, чем рискует. Что ж, он сделал свой выбор.
      Впрочем, у Шенье были все шансы уцелеть, о нем могли просто забыть. Его отец и младший брат - якобинец, желая спасти сына и брата, строчили жалобы и прошения, но лишь не вовремя напомнили о нем... По-человечески,    конечно, жаль, и всё-таки он настоящий контрреволюционер. И хватит об этом.

    Эти мысли прервал Клерваль:
- Вот он, ваш де Бресси, забирайте.

    Куаньяр увидел у колонны мужчину лет 50-55 в шоколадно-коричневом костюме, черных шелковых кюлотах и с напудренными по моде старого режима курчавыми темными волосами с проседью. Он устало и безучастно наблюдал за ними.

    Когда Куаньяр приблизился, де Бресси встал и с обреченным видом протянул вперед руки, словно ожидая, что его должны заковать или связать.
  Он сразу узнал Норбера, лишь с губ сорвалось коротко:
- Так это вы?! Вы снова меня нашли? Отчего вы не оставите нас в покое?

- Садитесь, Бресси, нам нужно серьезно поговорить.  В силу некоторых обстоятельств у вас есть шанс обрести свободу и заграничный паспорт. Мало кому из «бывших»  я мог бы предложить это, подумайте, прежде чем отказываться. 

    Куаньяр молча показал ему удостоверение Секретного Бюро при  Комитете Общественного Спасения.

    Граф де Бресси нервно поднялся снова. Его бледное лицо дёрнулось, как от пощечины, горло сжалось:
-  Странное дело,  гражданин, - в усталых глазах на секунду зажглась ирония, сменившаяся болью, - жизнь, свободу и как я  понимаю еще и сотрудничество,  мне предлагают люди, казнившие всю мою семью!

  Он сделал гневный жест:
-  Моя семья погибла, чем меня теперь можно шантажировать?!  Обвинение против меня выдвинуть несложно: Роялист? Безусловно! Дворянин? Факт! Враг Республики? Да уж не друг, точно. Этого думаю вам уже достаточно, чтобы отправить меня  на гильотину? Что вам еще нужно?! Я должен крикнуть: «Да здравствует король!», чтобы  меня потащили в трибунал вне списка?!

    Норбер  резко поднял ладонь в знак предупреждения.
- Нет. Только не вздумайте кричать «Да здравствует...» Тише. Прошу вас. Иначе я буду бессилен помочь вам! Выслушайте меня...я прошу вас...

    Сурово сжатые губы Куаньяра вдруг дрогнули в легкой улыбке.
- Что? - с недоумением переспросил граф, реакция якобинца была ему непонятна и уже потому страшна, - что за чудовищная жестокость,  неужели чужие страдания  вас развлекают?!

- Ничуть, но я хотел сказать, что не всё так страшно, как вы думаете,- и выдержав паузу серьезно произнес, - Бресси, ваша семья жива.. живы все, и дети и племянница. Но за сестру  с мужем можете даже не просить, их уже отправили в трибунал, герцог де Жюайез австрийский агент, тому есть доказательства, я лично видел эти документы. От вас зависит счастливое воссоединение семьи.. И кто вам сказал, что они казнены? Вы... помните Санлис... помните меня... откуда такая ненависть, за что?

      Надежда мучительно боролась с недоверием. Наконец де Бресси медленно произнес:
- Куаньяр, отчего вы все время возникаете на моем пути.. где бы мы не скрывались, вы упрямо разыскивали нас. Почему я должен вам верить?

-  Я никогда не преследовал вас со злым умыслом... Вам придется научиться доверять мне. У вас нет другого выхода, Бресси. Сейчас вас отвезут в другое место. Это не тюрьма, а частная квартира.

- Если всё это правда, то вы сможете ответить, где сейчас мои дети, где Луиза?, - голос де Бресси заметно дрогнул.
- Луиза, то есть гражданка Масийяк,- поправился Норбер под удивленным взглядом графа, - уже около десяти дней живёт на той квартире, куда сейчас отвезут и вас. Ваши дети по странной ошибке помещены в Ла-Форс, за ними уже послали людей.. И одна убедительная просьба, вы умный человек, граф, не пытайтесь сбежать. Вас сразу схватят и даже я едва ли смогу чем-либо вам помочь. Люди Вадье и Амара для вас сейчас опаснее чумы. Я выразился достаточно ясно, защитник Трона и Алтаря?, - по губам Куаньяра невольно скользнула ироническая усмешка.

- Один вопрос, если позволите, рыцарь Красного Колпака, - ироничный де      Бресси в долгу не остался, - мы скрывались от ищеек Комитета Общественной Безопасности, возглавляемого Вадье. Кого же представляете вы и ваши люди, ведь Секретное Бюро есть отдел вышеозначенного Комитета или нет?…Кому же вы тогда подчиняетесь?, - он растерянно замолчал и задумался, крайне напряженный  и недоверчивый.

- Эта тема не должна вас беспокоить, господин роялист, - тон Куаньяра стал сух и резок, - нам нужна информация от вашей племянницы, лично от вас мне не нужно ровно ничего. Но услуга за услугу, так сказать, обмен любезностями.

    Комитету Общественной Безопасности по ряду причин удобно, чтобы Луиза де Масийяк навсегда замолчала и исчезла. Вас с детьми они отправят  под нож гильотины именно потому, что мы пытались вас спасти, - тут Куаньяр замялся, - чтобы дать