Живём, как можем. Роман. Глава 2. Виктория

Выкрутятся, а через годик можно будет вернуться к полноценной работе вместе с Ванькой, найдя ему, в крайнем случае, приличную добрую няньку. Надо бы жильё покомфортнее, но и тут удача светит. Розалия как-то обмолвилась, что у неё есть знакомая семья, уезжающая на три года в заграничную командировку, и они готовы вселить на это время кого-либо надёжного для сохранения имущества, квартиры и для оплаты коммунальных счетов. Три года – долгий срок, за это время можно подкопить деньжат, взять кредит и приобрести собственную двухкомнатную хату. Так что всё, Ваня, о-кей! Вывернемся, ты только не задерживайся, вылазь поскорее на свет божий. Какой-то будешь? Не дай бог, с бородой и усами, как отец.
Вернувшись от лекарки домой, залегла в томлении всё с теми же тяжкими думами, успокаивая себя и не успокаиваясь. Ещё бы: как ни старалась удрать от порочной жизни там, сиганув аж на самый краешек земли, но самый жестокий из пороков – любовь с душевными и телесными издержками – настиг её и здесь. «Вот он, негодник», - осторожно накрыла ладонью нормальный живот, - «растёт и, кажется, уже шевелится, напоминая о себе, главном», - пошевелилась сама, - «от него не убежишь, не избавишься, он – на всю жизнь, всё теснее смыкая порочный круг». Судьбой, очевидно, суждено каждому существовать в собственном порочном кругу забот о себе и от себя, в безнадёжных попытках сохранения равенства. А за пределами его только одно – смерть, медленная и заплесневелая. Одна дура уже пыталась разорвать его, умотав на край земли, да не вышло – круг и здесь сомкнулся. Не лучше ли смириться? А как же святое дело? Его, обременённой пороками, не сделаешь!
Любая, даже самая-самая, тайна недолго остаётся такой в женском коллективе. Кажется, никому не проболталась, кроме Розалии, а уже все в округе знают, с любопытством заглядывая сначала в глаза, а потом – и на живот, который и не думает пухнуть. Венедиктовна восприняла убийственную новость со стоическим равнодушием, даже успокоив, что предполагала такой исход, правда, чуть попозже, но что поделаешь, у нас, мол, у баб, особенно у молодых, это всегда невпопад. Спросила только, глядя пытливо:
- Уедешь к маме?
Вика, чуть покраснев от стыда за невольную подножку, не раздумывая, заверила:
- Останусь! Рожу – видно будет, - и, оправдываясь: - Случилось-то ещё до того, как созрел проект. Если бы попозже, обязательно бы убереглась.
Розалия ухмыльнулась косо, насмешливо сощурив за очками понятливые глаза.
- Ой, ли? Все мы в любви горазды задним умом, - и, приняв единственно годное решение, постановила: - Работай пока, не напрягайся и готовь замену. Это сейчас – твоя главная задача, - улыбнулась и подмигнула карим глазом, увеличенным очком. – Не тушуйся, прорвёмся. Не теряй нас из виду, а мы – тебя, подрастёт чадо, сойдёмся снова. Проси, что надо, поможем.
- Я вот насчёт квартиры заграничников… - тут же запросила подмоги будущая роженица.
- Сделаю, - твёрдо пообещала благодетельница, - завтра же и пойдём договариваться, - а Вика подумала, что хорошо бы эта некрасивая и порой грубая, но душевная женщина была бы ей матерью.
А настоящая в редких телефонных разговорах не переставала жаловаться на невнимание и отстранённость старших детей и всё канючила слёзно, призывая младшенькую вернуться поскорее и скрасить тоскливую жизнь стариков. А самой далёкой отщепенке возвращаться побеждённой не хотелось, как не хотелось и восстанавливать согласие в Ивановском клане, и она, сочувствуя матери, отговаривалась тем, что вернуться не позволяют не зависящие от неё обстоятельства, умалчивая о том, что уезжать отсюда не то что, не завершив, но даже не начав своего дела, ой как не хочется, и о том, тем более, что на сносях. И стыдно, и горько будет видеть ехидные усмешки Виктора, сочувственные взгляды Василия, слушать злорадные реплики сестры, жалостливые стенания матери и бодрые рассказы отца, что в их время такого не было. Нет, конечно, она повременит с отъездом: сама оступилась, сама и должна нести свой крест, не загружая родных. Да и дело… Вот подрастёт Ваня, запустим дело, тогда и подумаем, возвращаться или нет.
Через недельку, когда обустройство и организация детской секции заметно продвинулась, порадовав энтузиастов – а то у нас как: начнут дело, не идёт, тут же забросят и примутся за новое с тем же успехом, не пожалев собственных усилий и чужих денег – а у сменщицы стало получаться во взрослой группе схоже с наставницей, и Вика, не замечая существенных изменений в физическом состоянии, опять втянулась в оба дела, вот тогда-то зачем-то уже под вечер заявилась-нарисовалась Парина. Конечно, её можно понять: хочется же, неймётся узнать, как чувствует себя та, на которую клюнул Фёдор и заделал ей дитя, а она, Софья, тоже ведь могла стать такой несчастной счастливицей, не уступи в своё время мужика Эльвире. Хочется посмотреть и посочувствовать искренне или притворно будущей матери-одиночке, полюбопытствовать, как оно, то, от чего сама отказалась когда-то в пользу науки. Может быть, даже слегка позлорадствовать, что у этой с Фёдором ничего не склеилось, да мало ли какие ещё нюансы созрели в обиженной бабьей голове.
- Чаю хотите? – предложила хозяйка, обратившись на «вы», словно возвращаясь в реальное положение социально-житейских статусов обеих. – Кофе не пью.
- Нет, - отказалась Парина. – Я – на минутку, - соврала, - скоро стемнеет, надо успеть дойти до дома. Хотела только узнать, не надо ли чего? Понадобится любая возможная помощь, зови. И я, и все наши не откажут.
- Спасибо, - скромно поблагодарила Вика. – Буду знать.
- Как ты?
- Нормально.
- А я ведь тебя предупреждала, - не поверила наука, привычная никому и ничему не верить, - отговаривала – не лезь, не по Сеньке шапка!
- О чём предупреждали? – Вика тоже начала заводиться. – О том, что в любви рождаются дети, а без любви – наука? – съязвила.
- Не лезь в бутылку, в душу твою мать, - грязно выругалась почти доктор наук. – Да, я проиграла, - осунулась и без того худощавым блёклым лицом в пятнах солнечных ожогов, - добивай, если сможешь. На твоей стороне оказалось самое действенное преимущество – молодость и нахрапистость, - и хохотнула дьявольски, чуть приоткрыв пасть, - но в жизни ты слаба, я проверяла и убедилась в походе, и твои преимущества не помогли, и ты тоже проиграла, оставшись в большущем накладе, - выразительно посмотрела на живот удачливой соперницы. – Я рада, что у тебя с Фёдором не сложилось, ты – зло для него! Да и не могло сложиться, потому что у него есть мощный сдерживающий фактор – Эльвира. Уж она-то не проиграет! Берегись! Будь! – и ушла, с треском захлопнув дверь. А Вика долго ещё успокаивала себя и Ваню, объясняя ему, что это просто обозлённая тётка, стерва, и что не все такие даже среди учёных.
В смурное воскресенье, когда особенно не хочется ничего делать, а всё тело и душа жаждут отдохновения и покоя, заявилась ещё одна страждущая увидеть и прочувствовать, как живёт-может жертва неудавшейся любви. Эльвира по-хозяйски оглядела убогое жилище, стянула намокший прозрачный серебристый дождевик, повесила на гвоздь в закутке, скинула у порога глянцевые утеплённые белые сапоги, поискала глазами шлёпанцы, не нашла и прошла в носках к столу, внимательно всматриваясь в распростёртую на кровати беззащитную любовницу мужа.
- Привет! - Не отвечая, Вика поднялась, села на кровати, прислонившись к стене и спрятав под себя ноги. – Как жизнь?
- Нормально, - у неё на всё теперь был такой ответ.
Рогатая достала из такой же, как и сапоги, белой глянцевой сумки банку нераспечатанного «Нескафе», скрутила крышку, отодрала фольгу.
- Кипяток есть?
Пришлось подняться и закипятить воду. Предупредила:
- Не пью.
- Ах, да! – понятливо промолвила пока ещё непонятная визитёрша. – Поболтаем всухую. – Пригладила покрывшиеся пылевидной влагой чёрные до фиолетовой синевы волосы, блеснув в тусклом свете ненастного дня кроваво-красными ногтевыми накладками. – Не боись, я пришла не лаяться, не драть тебя за волосы, не кровянить морду, - страшно вытянула растопыренные пальцы с кровавыми ногтями, - а договориться кое о чём разумно, - и сжала пальцы, убрав ногти в ладони. – Как ни крути, а мы становимся родственниками, и будущий ребёнок – наш общий. Кстати, как думаешь назвать?
Вика зябко поёжилась задеревеневшими плечами, накрытыми поверх стареньким свитером.
- Ваней, - ответила глухо, чуть разжав засохшие губы.
Новая родственница чуть улыбнулась.
- Думаешь, будет сын? Иван Фёдорович? – Будущая мать промолчала, опустив глаза. – Хорошее имя: сейчас в моде старорусские имена. Поскольку нашего в нём больше, то и фамилия у него должна быть – Тарасов. Иван Фёдорович Тарасов – звучит? – И опять ответа не последовало. – А если родится девка, то можешь определить её своей фамилией – Ивановой, я не возражаю. – Постучала красными ногтями по столу. – Итак, одно уладили. Понятно, что заботиться о нормальной беременности и родах мы должны сообща. – Обхватила гладкий лоб без единой морщинки ладонью. – Ладно, я побываю у гинеколога, дам соответствующие указания, тебе ни в чём не будет отказа. – Посмотрела в окно, запотевшее от хмари. – Когда роды пройдут успешно, и родится парень, обсудим и другую, более щекотливую тему, - помолчала, сделав выразительную паузу, и как плюнула в лицо: - о передаче нам нашего половинного Тарасова на воспитание с последующим усыновлением. – Вика стремительно поднялась с кровати, подошла к выходу, намереваясь сию же минуту выставить нахалюгу за дверь. – Да погоди ты, не кипятись, - зажурчала стерва своим противным голосом с хрипотцой, - мы же договорились: разговор будет конструктивным и разумным. – Эльвира тоже встала, но осталась стоять у стола. – Посуди сама: одной тебе растить малыша, да ещё и работать по вечерам будет туго, а ему – вредно для здоровья. Ему нужны будут хорошая няня, хороший уход и полезная еда – у тебя этого ничего не будет, - и отвернулась к окну, пряча лицо. – И потом, нам нужен наследник, продолжатель рода. Самой мне уже не суждено родить – годы… да и страшновато. Не возражай пока, слёту, подумай, время ещё есть, прикинь свои скудные возможности, надеюсь, что столкуемся.
- Ни-ког-да! – в ярости проорала суррогатная мать. – Вам пора! – открыла дверь.
Эльвира повернулась к ней, лицо её как-то мгновенно постарело, поблёкло, зелень глаз померкла, и вся она осунулась.
- Не вздумай искать встреч с отцом, узнаю – буду совсем другая, - проскрипела, оставив последнее слово за собой, не торопясь, обулась-оделась и шагнула за порог, заставив хозяйку посторониться.
- Эльвира Леонидовна! – приостановила гостью Вика. – Вы забыли кофе.
Эльвира усмехнулась, прошла, взяла банку, небрежно сунула сыпавшийся кофе в сумку и, наконец-то, вышла, надолго оставив тёмное незаживающее пятно в душе молодой родственницы.
И уж совсем неожиданно в самом конце хлопотного месяца её встретил рыжий Сашка, Александр Петрович, оставленный коллегами на доделки. Закончив их и собираясь в отлёт, он подкараулил Вику после вечернего топ-хлопа и пошёл рядом почему-то смущённо, а не как всегда – развязно, улыбаясь.
- Салют! Как оно ничего? – и голос был не как всегда задорный и насмешливый, а какой-то приглушённый, задавленный, и встреча была