Живём, как можем. Роман. Глава 2. Виктория

тихо и журчащее рассмеявшись, довольная славящей её ночной трелью, хотя и яркой, но всё же ночной, а потому и тёмной, - сейчас потухну, во всяком случае, для тебя, - пригрозила. – Мне кажется, что ты, Феденька, - впервые назвала его так ласково и уменьшительно не по возрасту и не по общественному статусу, даже несколько пренебрежительно, - заплутал на земносводе со своими тусклыми УАЗами и планами и точно не светишь и не греешь, не вписался в комету большой цели, которой, как и я, не знаешь, не в обиду тебе сказано. Не потому ли и не попал в претенденты на более яркое свечение? Свободного, своего полёта тебе не достаёт.
- Кто б об этом говорил! – возмутился Феденька, слез с подоконника, навис над ней, весь заросший и страшный в ярости. – Сама-то что? Два топа, три прихлопа? Это что, свет? Мечта твоя? Идея жизни?
Глаза её потухли, перестав отражать дальние звёзды.
- Нет, - трудно созналась. – Но я ищу себя. – И, ещё труднее: - Думала, поможешь, найдём вместе, станем двойной звездой, - отошла от развёрстого в тёмную бездну окна. Она сама не понимала, зачем расширяет чуть наметившуюся щель между ними, непроизвольно и инстинктивно испытывая по-женски глубину его приязни, стараясь стать вровень, и потому ещё, что и сама-то не светила, а тлела, не зная своего места в общем звёздном потоке к великой цели, о которой тоже ничего не знала. – Давай-ка спать: ты устал, я заждалась, взвинчена не в меру, того и гляди наговорим друг другу, чего не следует и за что завтра будет стыдно.
- Мне не будет, - твёрдо пообещал он. – Мне с тобой, как никогда, свободно и ничего не стыдно. Я с тобой – такой как есть. А ты такая ясная и чистая, что видна и ощущаешься тоже насквозь, как мягкий алмаз. – Подошёл к кровати, откинул одеяло. – А и правда, давай-ка в самом деле соснём для очищения от тёмных мыслей. Слушай, на кой ляд нам двоим какая-то эфемерная большая идея-мечта, что с неё толку? Никто и не задумывается о такой, о пресловутом предназначении, пока живётся и можется, предпочитая заниматься простым и земным – семьёй и работой. Когда у тебя есть что-то маленькое, но понятное, то и душу не гнетёт большое и неясное, кем-то надуманное. Так легче жить, удобнее. Я тебя люблю, ты – меня, я знаю, я чувствую, что нам ещё? Не это ли наша звёздочка? – Фёдор улёгся, укрывшись по пояс одеялом на краю пропасти, утомлённо закрыл глаза.
«Не знаю», - подумала Вика, укладываясь рядом, - «ничего я не знаю, ничего не могу, и он – не помощник, у него – другая дорога и другая звезда. Ему нужна помощница, а не нытик».
- Знаешь, - выговорила с затруднением, словно о выстраданном, - тебе надо уходить от Эльвиры. – Он приоткрыл удивлённые глаза, громко хмыкнул, будто сказал: «Я и не собираюсь». Она так и поняла обидный хмычок и ещё больше сжалась в себе, стараясь не прикасаться к чужому мужику.
А тот ещё не спал, сам взволнованный какой-то непонятной потаённой размолвкой.
- Ты уже достаточно взрослая девочка, а продолжаешь жить слишком большими и наивными фетишами, - выговаривал дитяти взрослый дядечка, - и никак не хочешь смириться с устоявшимися потребностями обыденной жизни, требующими, однако, значительно больших энергетических затрат, чем виртуальная погоня за неясной большой идеей. Ты зазря мечешься и ищешь давно найденное, опробованное и равнодушно отвергнутое, то, что было и кануло, не оправдав надежд миллиардов людей. Оглянись назад, в недалёкое прошлое, может быть, там найдётся, что ты упорно ищешь. При коммунистах все верили в мир во всём мире, верили, что такое неустойчивое равновесие достижимо, и наши коммунистические правители без счёту и зазрения совести тратили громадные государственные средства на затыкание горячих дыр и очагов напряжённости во всём мире, пока не обанкротились. Времени минуло немного, и сегодня многие приверженцы этой всеохватывающей идеи – кстати, очень даже светлой и привлекательной, очень общей и расплывчатой, но, в то же время, понятной всем от бедняка до богача – так вот, такие до сих пор не хотят понять, что даже мирный застой вреден и невозможен для любого общества и, тем более, государства и неминуемо ведёт к разрушению. Нельзя не только останавливать развития, но и тормозить его, удерживать от обновления, для которого глобальные катастрофы, и в том числе революции, войны – самые сильные и действенные дрожжи для развития – неизбежны. Так было прежде, так есть и сейчас, но, слава богу, не у нас. – Сторонник катастроф лёг на спину, положив руки под голову. – Любому обществу и в неменьшей мере любой стране, государству, союзу необходимы периодические встряски, но лучше бы позже того времени, в котором мы живём. Потому и важна сейчас не мир для мира, а оттяжка глобальной катастрофы. Вот тебе сразу и большая цель, идея, направление на звезду. Задачка эта, скорее, для мудрых и властных политиков, но и мы должны вносить посильную лепту, развивая и укрепляя экономику, костяк устойчивости государства, страны, общества, и выращивая и воспитывая могучих, здоровых и умных людей, способных защищаться не только языком, но и руками и мозгами. Я, во всяком случае, так понимаю своё предназначение в жизни. – Он широко и сладко зевнул. – В последнее время много толкуют о патриотизме как о национальной идее, но это пустозвончатая песня либералов. Патриотизм – всего лишь часть той идеи, о которой я сказал. – Ещё раз сладко, с завыванием, зевнул и, отвернувшись к стене, посоветовал: - Подумай, а я выдохся, - и громко засопел, погрузившись, наконец, в долгожданный сон.
А Вика долго ещё перебирала в памяти услышанное, и всё больше и яснее убеждалась, что Федя-Феденька, сам о том не подозревая, нашёл-таки для неё голубую звезду. В экономике она, хотя и начинала учёбу с неё, ничего толком не петрит, но вот растить и воспитывать людей будущего – её задача, её звёздочка, её дело, которому можно посвятить всю жизнь, все знания, душевные и физические силы, и начнёт она с малышей, к которым её давно тянет, словно судьба подсказывает верную дорогу. В награду тесно притиснулась к спящему кудеснику, крепко обняла, расцеловала в шею, где было поменьше шерсти и, успокоенная, тоже заснула аж до самого утра.

-15-
Утром он позвонил ей по мобильнику, который усилиями местных умельцев исправно работал вдоль долины, и сообщил, что приедет, заберёт паспорт, оформит пропуска в погранзону, и они уже в последующее утро поедут, наконец, на море. Машину он выпросил у соседа, поедут вдвоём, и пусть она выпросится в отгул. Из ёдова с собой брать ничего не надо, всё нужное возьмёт он сам. Обязательно нужна тёплая одёжка, там бывает иногда холодно даже знойным летом.
Выехали, когда туман ещё не успел скатиться вдоль реки к морю, а небо только-только начало прозрачно голубеть, пронзённое оранжевыми лучами выглядывающего в нехотении солнца из-за сумрачных тёмных сопок. Помчались, еле передвигаясь, вдоль петляющей реки, то приближаясь к ней, то прижимаясь к обрывистому склону сопки напротив, поднимая вслед за собой шлейф едкой пыли. Колёса убаюкивающее постукивали и густо шипели на каменистой дороге, изуродованной ямами так, что не разгонишься и не уснёшь, если не желаешь треснуться лбешником о ветровое стекло старенького пенсионного УАЗика. Поневоле приходилось, ёжась от утреннего, продирающего до костей, холода любоваться тем, что за окнами. А там – широченная долина, никак не соответствующая размерам узенькой реки, и никак не верилось, что такая речушка может разлиться и заполнить собой всю долину. А теперь на речном иле, перемешанном с наносным песком, буйно росли травы и бесконечное множество разнообразных цветов, и даже встретился маленький посёлочек с халупами, сварганенными из своего, а не завезённого из Рио-де-Жанейро хлама, и огородишками, огороженными чем попало больше для отметки границ владений, чем от посягательств нахальных потребителей скудного овощного силоса. А потом простёрлись от сопки до сопки сплошь травянисто-цветниковые поляны, проткнутые хилым кустарником, пригодные для кормёжки пчёл и более крупного рогатого скота, разведение которого здесь не пользовалось успехом, а зря. Но молоко не самогон, много не выпьешь, да и не привычно. Меандрирующая как попало в частые половодья во время тайфунов с проливными дождями и весеннего таяния обильных горных снегов река, заткнув протоки песчаными пробками, образовала несколько оборванных до моря слепых речных кишок и вылепила неразбери-пойми какую дельту. С высоты птичьего полёта, наверное, не сразу увидишь, где река, а где боковые оборвыши, да и сама она зачем-то старательно воздвигла песчаный вал на выходе с помощью морского прибоя, затрудняя навал красной рыбы на нерест.
- Приехали, - объявил водитель, не останавливаясь.
Но никакого моря не было и в помине, только там, откуда выпер огненный шар в искристо-огненной драной короне, темнела мощная неподвижная полоса, не смешиваясь с голубеющим небом.
- Чё? – удивилась не выспавшаяся, умотанная тряской дорогой Вика, широко и надсадно зевая. – По дну, что ли, едем?
Фёдор рассмеялся.
- Бывает и так, когда Посейдон взбаламутится.
Справа, за дельтой, на высокой сопке виден был из-за кустарниковых зарослей торчащий высоченным пенисом маяк, раскрашенный в российские бело-сине-красные цвета. Вот туда бы пробраться, оттуда уж точно видно море, а они, не доезжая до маячившего впереди жиденького посёлка из нескольких домов, от которых виднелись только крыши, и высоченного шпиля антенны, удерживаемой натянутыми тросами, свернули налево и поползли, тяжко урча стареньким мотором, в гору по серпантину, петляющему в густом низкорослом дубняке. И куда ползли – неизвестно, и вылезут ли – тоже. Однако, УАЗик, поднатужившись, осилил подъём, и вот они, сбавляя напряжение и тревогу, выкатились на небольшое плоскогорье, своего рода – смотровую площадку, поросшую чахлой травой, пробившейся сквозь щели между торчащими каменюками. Дорога, а вернее сказать, авто-тропа, выровнявшись, потянулась дальше, опять углубляясь в кусты, а они остановились, заглушили перегревшийся мотор тягача, вылезли из запылённой брезентовой кабины и замерли, поражённые нереальным рериховским видом. Перед ними от края до края и неведомо куда вдаль простиралась ребристая водная стихия, вобравшая в себя всё: и скалистые берега, обвешанные цепляющимися кустами, и многочисленные замшелые кекуры, убежавшие в море, и золотистую полосу пляжа, ритмично омываемого набегаемой пенистой волной, и белоснежные облака, подсинённые снизу и плывущие в синем небе в сини моря, и солнечный свет, серебрящий гребешки волн. Поражали не только необъятные размеры, но и полнейшее уверенное спокойствие и скрытая титаническая сила водного чудища, зелёного у берегов, синего  - дальше и тёмно-синего в дальней дали, где море сливалось с небом, а небо погружалось в море, и где все краски затухали, смешиваясь в одну тёмную тревожную синь. Необъятная необъятность! Даже душу стянула какая-то тревожная опасность, ведомая всем, родившимся на земле.
- Вот это – да! – произнесла Вика сдавленным голосом с опаской, впервые оказавшись на краю водной бездны.
Фёдор распрямил уставшую спину, потянулся с хрустом, улыбнулся, довольный экспонатом.
- Это – да-а! –