Живём, как можем. Роман. Глава 2. Виктория

песке, куда волна добегала в прибое, неповреждённые скелетики убитых водой и высушенных солнцем до веса бумаги крабиков с сохранившимися остовами клешней, а иногда и с чёрными бусинками затвердевших глаз, потерявших колючки, продырявленных снизу морских ежей и отполированные красивые раковины, завёрнутые спиралью. Набралось их у неё уже полные обе горсти. Фёдор посоветовал:
- Оставь здесь, вернёмся – подберём.
- А мы… - хотела спросить и замялась, не оборачиваясь, чтобы не показывать насмешливо суженных глаз.
Он разозлился и съехидничал, тоже вредничая:
- А ты думала: мы – с концами? – и презрительно фыркнул, вспушив усы. – Не выйдет: мне ещё полугодовой соображать, да и на участок срочно надо, просмотреть керн и уточнить задание буровикам. Это тебе не хлоп-топ! – и ушёл вперёд, изредка останавливаясь у притопленных скалистых выступов, где в мини-закутках в нагретой солнцем воде нежились красные морские звёзды, чёрные как смоль иглистые ежи и прилипшие к скалам мидии. Подзывал её и, гордясь обилием и разнообразием морской фауны, показывал и рассказывал, что это такое и с чем его едят. Она и сама забредала уже покрасневшими ногами поглубже, высматривая живых придонных обитателей, и пугливо вымётывалась на берег, опасаясь прикосновения ярко-зелёных широколиственных длинных ламинарий, склоняемых нагонной волной вдогонку ей. Фёдор совсем ушёл от берега, выискивая поодаль и подбирая в каменистой россыпи какие-то невыразительные гладкие булыжники круглой и овальной формы, и тоже набрал обе руки, прижав тяжёлые находки к груди.
- Зачем тебе? – спросила, когда он вернулся, утяжелённый до предела. – Таких везде много.
- Таких, да не таких, - возразил он. – Такие только здесь. – Сбросил находки под ноги. – Вон, видишь вдали горку с тёмной облысевшей верхушкой? – показал в верховья долины. – Это замерший много миллионов лет назад вулкан, это он накидал аж досюда такие вот базальтовые бомбочки. В некоторых таятся изумительные по красоте и тонкости рисунка агатовые сюрпризы в виде разноцветных узорчатых и вписанных друг в друга колец, а иногда, но такие встречаются совсем редко, попадаются целые мини-пейзажи из белых, синих, тёмных ёлочек с замысловатой вязью, которую и повторить невозможно. А то ещё рельефы с холмиками и речушкой, будто кто-то нарисовал из тех, кого мы не видим, и вбросил сюда для контакта. И всё это оживает, шевелится, когда такие вот невыразительные камни распилишь, разделишь на пластины, а нутро отшлифуешь. Богатые и оригинальные сувениры получаются. Я давно хотел добраться до них, да всё как-то было не с руки, не с ноги.
«Надо же», - подивилась Вика, с любопытством разглядывая обыкновенные булыжники, - «даже камни бывают как люди: снаружи – так себе, а внутри – драгоценности. И как не ошибиться, чтобы не вырастить красивого душевного урода?» Ещё больше её удивил Фёдор, рассказывающий с неподдельной заинтересованностью и горячностью о мёртвых камнях, напрочь опровергая нелестное утверждение злыдни Софьи, что из него не выйдет настоящего геолога. Вика пошла было дальше, надеясь как-то пробраться на башенные островки и почувствовать хотя бы так себя среди моря, но была остановлена.
- Тормози! – строго приказал вожатый. – Надо возвращаться.
- Но почему? – заныла ведомая.
- Посмотри, - Фёдор кивком головы указал на морскую даль. А там недавно ещё далёкий тёмно-синий пригоризонтный вал поседел и заметно вырос, клубясь поверху и продвигаясь к берегу.
- Что это? – прозвучал стандартный для этого дня вопрос.
Фёдор стал поспешно собирать камни, выбирая самые крупные яйцевидные.
- Морской туман, - оценивающе поглядел в сторону надвигающейся хмари, - и, кажется, с затяжным моросящим дождём, - узрел над спешащим валом тёмные свинцовые тучи, обгоняющие вал и уже закрывшие краем солнце. А вал давал о себе знать не только тёмной окраской, размазанной по всему горизонту, но и нарастающим усиливающимся гулом. – Надо делать ноги, пока он нас не запечатал здесь надолго. Будем как крабики.
И они побежали, теряя камни и засохшую фауну. Быстренько покидали всё в машину, и она, понимая их опасение, завелась с пол-оборота. Облегчённо вздохнув и переглянувшись с симпатией, они покатили, удирая от вала, вдоль берега по уплотнённому прибоем песку, с надеждой вслушиваясь в успокаивающий рёв двигателя и ощущая всем телом вязкий ход колёс. И совсем воспряли духом, когда дотянули до посёлка и выехали на твёрдый грунт. Не останавливаясь – Вика ещё успела увидеть в боковое оконце мечущихся в панике чаек – обогнули низкий и кое-где продырявленный штакетный забор и выкатили, слава богу, на трассу, опередив туман и дождь. А там рванули с бешеной скоростью аж до сорока км, но всё равно ненастье настигло. Всё вокруг стало заволакиваться густо разведённой молочной пеленой, а по брезентовой крыше забарабанили крупные капли дождя, стекая косыми струйками по ветровому стеклу.
- Ништяк, теперь прорвёмся! – успокоил лихой водила. – Даже хорошо – пыли не будет, - и не очень торопил машину, то и дело подскакивающую на не видимых под лужами ямках.
Иногда дождь, совсем озверев, швырял в лобовое стекло по целому ведру концентрированной влаги, заставляя дворники останавливаться, захлёбываясь, а Вику – ёжиться от мгновенной зябкости. Но скоро туманистая мгла, поняв, что беглецов не уловишь, стала застревать на сопках и в деревьях, скапливаясь ближе к реке и оставив вдоль дороги только водяную моросящую пыль да препаскудное настроение от неудавшегося морского променада. А тут ещё Фёдор подкинул в тлеющую топку души сырую новость:
- Завтра надо, хоть убей, на участок. И в такую непогодь?
- Отложи, - всё, что она могла посоветовать.
- Нельзя, - вздохнул он, не поворачивая головы и тупо глядя на размытую дорогу, словно уже на лесной тропе. – Работа встанет, план и так валим. – Она молчала, а он ещё добавил гнилья: - Через неделю возвращается Эльвира, - и ухмыльнулся то ли с сожалением, то ли с радостью. – Отлежала путёвку на чужом тёплом берегу у чужого тёплого моря и спешит к нашему холодному.
- Ты её позвал? – спросила зло, уверенная, что так оно и есть. – Сказал про нас? – и в этом у неё не было сомнения, конечно, покаялся. И тоже, не поворачивая головы, напряжённо смотрела вперёд, ничего там не видя. Он не ответил, тщетно стараясь объехать скрытые в лужах ямки, не признался, да и признаваться-то было, в общем, не в чем, и так всё ясно. Всё как в жизни, будь она неладна. – Я понимаю, - занудила на непогоду, - тебе без неё – не жизнь, не потянешь, - вспомнила нелестную и, очевидно, до обидного верную характеристику успешного геологического лидера, сделанную Париной. – Она всегда у тебя будет и всегда будет первой. – Он партизански молчал и упорно не хотел встречаться взглядами, чтобы хоть как-то опровергнуть обидную характеристику. Не хотел или не мог, или то и другое вместе, какая разница, если то, что она говорила, было истиной. Или просто-напросто решил отмолчаться, не яриться ради недолгой заезжей любви, так страстно пощекотавшей застывшие нервишки. – Но учти: я второй никогда не буду.
- А ты – первая, - соврал легко, только ради того, чтобы смягчить назревающий взрыв-разрыв, хорошо понимая, что никакая женщина не потерпит соперницы.
- А она? – последовал естественный, убивающий примирение, вопрос.
- И она – тоже, - ответил, не раздумывая, лишь бы что-то ответить, хоть как-то отговориться. Бывает же, к примеру, как у вас, спортсменов, пьедестал на двоих?
Такой грубой насмешки стерпеть было нельзя, и она, не сознавая полностью, что нарывается на серьёзный конфликт, полезла в бутылку, еле сдерживаясь от ярости на его, то ли наигранную, дразнящую, то ли въевшуюся выгодную, инфантильность.
- А она согласится на делёж? Захочет играть роль жены Бунина?
- Не зна-а-ю… - протянул неуверенно псевдо-Бунин, и тут же, улыбнувшись, словно найдя решение треугольника: - А зачем ей знать? Нам и так неплохо. Не гони меня в тупик.
- А я уже там, - произнесла с болью в голосе, повернувшись к нему, наконец, со страдальческим взглядом потемневших глаз, - и потому давай по-хорошему: или – или. Знай только, что я тебя очень и очень люблю, - пыталась ещё побороться за единоличное лидерство, - но не могу, не хочу делить с кем-то, пусть даже и с супер-первой.
Она толкала слова сумбуром, когда они выскакивают раньше осмысления, что часто случается у эмоциональных женщин. Он её, конечно, уверяла себя, тоже любит, хотя бы капелюшечку, но не настолько, не уважает, не ценит ровней, принимая за обычную податливую девку. Вон как окрысился, когда пришлось «хоронить» там, наверху, над морем. Если бы уважал, то решился бы на всё и отвернул от толчка, а она бы приняла его, обновлённого, приняла и простила. Да где там! Нет, настоящей причиной разрастающейся трещины был, конечно, не её дурацкий полёт в пресловутую беспорочную неизвестность, а обычная приземлённая, назревающая подспудно, безнадёга сопрячь свои пороки с его, размазать их по его душе, чтобы была не чище. Людишки всегда стараются обтесать свои пороки о чужие, и не надо себя обманывать: она не хуже, и не лучше со своей голубой дорожкой к неясной звезде. Ей просто уже претит скрытная, подлая связь с вальяжным женатиком, который и не туда, и не сюда. Тяготит пачкающая душу нечистота отношений, которые не позолотить никакими оправданиями. Да и так ли уж она его любит, стоит ли он её звезды? Не сознавая полностью, она чувствовала, что для него их скрытная тайная любовь и его полускрытая неверность всего лишь щекочущий нервы сладостный порок. Но всему есть предел! Так не должно быть!
- Определись, наконец, Феденька, - попросила жалобно.
А тут ещё некстати на самом подъезде к посёлку настырное солнце прожгло дырку в ослабевших тучах, чтобы посмотреть, как там дела на грешной земле, усеянной пороками, и побежало, ощупывая всё лучами, один из которых попал в машину. И сразу стало жить уютнее и проще, без всяких тормозящих закидонов и страхов, как всегда бывает при смене погоды – ведь все мы люди природы. Как будто и не было тягостного объяснения, да ещё в одни, плохо защищённые, ворота. Расставаясь, спросил, как ни в чём не бывало:
- Приду?
- Как знаешь.
«Конечно, придёт», - подумала, и хотела, чтобы пришёл.
А ему этого хотелось тем более, ему-то до лампочки были все её романтические переживания и вполне устраивал нормальный страстный жаркий секс, которого у них с Эльвирой давно не получалось. И вообще он не считал сторонний секс началом конца любви, постарением, изменой, неудовлетворённостью, когда хочется чего-то солёненького. Это всего лишь издержки кобелиной природы, когда тянет на сторону, и даже доказательство собственной мужской полноценности. Во всяком случае, делить необходимую ему Эльвиру он ни с кем не намерен. А тем более менять на кого-то, пусть даже и более привлекательную. Секс - сексом, но места начальника экспедиции в любом случае не стоит.
И пришёл, и она приняла, и была у них ночь такая же яркая и страстная, как первая. Ночь расставания – без обманных лишних слов, за них говорили руки, губы, всё тело. Оба боялись ненужными словами испохабить прощание, обмазать его притворством.

-16-
Утром он ушёл, как обычно, таясь, но и она больше уже не заснула,