отшумел в насыщенных членах праздник первой любви, пришла вторая - пришла вторая, совсем не похожая на первую.
Некое неравенство - она была из благородного рода Нарцисса и над зеркальной водой любовалась только собой и не видела Лепушка, совсем как наш кассир Эраст не замечал нашу внучку Лизу. Лепушок долгими глазами, будто он был нимфа Эхо, глядел на неё, ходил у неё под окошками… некое неравенство только разогревало и сделало увлекательными любовные игры. Лепушок смотрел долгими глазами; она - долгие глаза долго не поднимала на него; Лепушок пытался попасться на глаза; она не замечала его пытающихся глаз; Лепушок отводил глаза, опускал глаза, вперял глаза и наконец замечал, что её глаза, всё чаще облекаясь голубиной поволокой, падали ниц в знак некоего признания настойчивого притязания. Так некое неравенство переходило в некое равенство. Лепушок делал всё, чтоб добиться её любви, и не потому, что это была его злая воля – это был рок, злой рок сиреневых ароматов. Лепушок сочинял стихи, играл на флейте, пел арии, ариетки…
Если б милые девицы,
Так могли летать, как птицы,
И садились на сучках, -
Я желал бы быть сучочком…
…и arioso исполнял; читал драматические монологи, проделывал акробатические номера, цирковые фокусы. Ходил по канату, вольтижировал на лошадях, исполнял упражнения на брусьях, кольцах и канате, занимался скалолазанием и воздухоплаваньем… да что там говорить… лепушок был готов на всё, и готовность была вознаграждена.
Убежище, нежная игра, ласковый, будто тёплый летний дождик; ласкает он её, струится по чешуйчатым ажурным извивам, влечёт в пропасть желания. И сама уже припадает листьями, прижимается стеблями, и в лилово-красных лепестках отворяются сокровища, эпитетов которым ещё не подобрал ни один в мире поэт, ни один бог, потому что и у богов при этом замирало на устах амврозийное дыхание, и они не могли выдавить из себя и слова.
«Вот мои листья - мни их! Мои побеги – гни их! Моё сокровище – разнеси его в щепки, умыкни его!»
Когда отшумел в насыщенных членах праздник второй любви, пришла третья…
…и снова, и снова билось сердце, и снова ударяло в ноздри и окутывало сиреневое марево.
Та, которую наказал когда-то, за непочитание, старинный бог , резвая и соблазнительная, полевой цветочек, вечная красавица (bellis perennis (лат.)), жемчужинка (margarites (греч.)) - словом, белоснежная и трепетная стала той, следующей, которой стал Лепушок петь свои признания.
Убежище, Нежная игра… белоснежные лепестки порозовели, будто окрасились в бледную кровь…
…и снова отшумел праздник…
Пугайтесь, если вдруг заметите, что вместе со струением жизни песка меняются ваши вкусы и предпочтения; юность вашу привлекали яркие, кружевные краски, а в летах - стали вдруг милы плавные переходы и шепчущие волны.
В молодости всё стремишься быть первым, потом - стараешься прийти вместе с первым, а потом пропускаешь всех вперёд… и смотришь им вслед, якобы мудрыми очами… молодость настырна – пробивается сквозь что угодно, ломая, разрушая, захватывая – нет для неё закона, обычая, порядка… единственный закон – клокочущая кровь-жизнь, а тихая речка вызывает только гримаску губ и прищуренных глаз…
Пугайтесь и не врите вы сами себе! Старости просто некуда деваться. Старость выдумала себе мудрость и прячется за неё. На самом деле красиво и только и достойно жизни безрассудство молодости, а старость - жирными или высохшими (что одно и то же) телесами не способна на это… хоть ей и кажется, что где-то в душе она стройная, молодая и красивая, и безрассудная.
И на Лепушка налипали одна за другой метки, чешуйки - будто рыцарь, облекался он в панцирь, который ржаво отражал солнце, щетинился сухими шипами и прятал в колючую свою скорлупку фиолетовые ноздреватые цветы.
Но от синильной кислоты спасения не было. Время от времени (снова время, везде время), время от времени в закромах скапливалось столько нерастраченного желания нежничать и любить, что хватало и небольшой дозы сиреневого морока, чтоб трещал панцирь и разлетались скорлупки, и Лепушок, которого теперь уже больше называли репейником, плутáл по лугам и рощам, то вслед за голубой пригожницей незабудкой, то за волшебницей, духмяной рутой, то к очаровательной, анемовидной и лучистой календуле приставал и цеплялся, а то, уже совсем не обращая внимания на стелющийся голубой лён, уводил прямо из под носа в голубую даль неопытную ромашку…
Привет, ромашки.
Кидайте деньги.
Читайте книжки.
Дурной мальчишка.
С ц е н а ш е с т а я
О чёртовом колесе, о зовущем призраке мечты и о разбойниках с кривыми ножами.
«Ах, бабушка!» –открыла глаза Ли (так называли внучку в её детстве, которое было не так далеко отсюда), открыла глаза и приложила ручку свою к чудесному, своему же подбородку, похожему на розу, сомкнувшую в своей невинности бледно-восковую свою же чашечку.
- Простите? – осведомился нерасслышавший или непонявший почему «бабушка» кассир. Но девушка только улыбнулась (как бледная, в сновидении, лилия): «Как же всё у меня в голове перемешалось!» - повернулась и мед-лен-но пошла туда, где в одиночестве поскрипывало туда-же-сюда «Чёртово колесо».
Теперь поднимаясь ввысь, откуда можно было рассмотреть дом с анютиными глазками и опускаясь вниз, где был Возлюбленный, в зелёной будке, с надписью «Касса», бабушкина прелесть, которая внучка Ли, приводила в порядок впечатления-чувства. Сначала она ругала себя: «…почему не заговорила, не сказала ни слова?.. Ах, бабушка!.. может можно было, как-нибудь… здравствуй… те… нет, лучше сразу здравствуй… а что это у вас здесь? аттракционы?.. Нет! совсем как дура! Кто же не видит, что здесь аттракционы?.. смешно!»
…горизонт убегал; стволы акаций и лип на полу́мрачном заднике уплывали вниз; за ними - зелёные щебетанья в кулисных кружевных тайнах верхушек; падуги ещё различимых по отдельности деревьев, и неожиданно, сразу, враз, ах! дорога, с дымкой и клубком пыли от мотоциклиста; домики – островками; домики, домики в зелёной переливающейся плавности, снова домик с сатирами и волшебными часами…«ах нет!..» - будто от желаемого, но несвоевременного сейчас, отмахнулась Лиза. А река острыми изумрудинами разных калибров тут же выстрелила прямо в солнце и в глаза, а потом поле, лес, пространство в сизом тумане без конца и края, небо, небо, небо со стрижами (высший пилотаж)… и дальше, как вы уже догадались - неохватный простор плодоносящих и разящих душистостью цветов и трав. Ах, зовущий призрак мечты! Оле-ой! Ах, лижущий плеск приближения! Оле-ай! и, конечно же, все уже снова догадались: золотой колосс (потому что, что больше колосса? что?) золотой колосс, язвящий дрожащим наслаждением! Оле-ой! Оле-ай! Оле-э!
« - Как это всё обаятельно…»
Нет-нет! «Чёртово Колесо» не предполагало видений и умопомрачений. Всё мелькало, наваливалось несосчитанностью и разбрызганностью и, на самом деле, продувало, развевало и освежало горячую головку.
…всё то же просмотрелось ещё раз, в обратном порядке, будто кто-то стал крутить кино назад, только теперь без домика с анютиными глазками и без речки, но зато с парниками, где выращивают горы анютиных глазок для продажи! для продажи, для продажи, для продажи… горизонт перестал убегать - стал надвигаться; надвигался, надвигался, монтировщики подняли падуги, закрепили липы и акации на полу́мрачном заднике, внучка вышла из зала, сошла с крылечка, а колесо одиноко побежало снова, за его снова убегающим горизонтом.
- Один билет в «Лабиринты», - сказала Лиза, потому что ничего другого сказать – так и не придумала.
И снова произошла задержка с купюрой (уже дебют, на репетиции получилось складно), потому что внучка не хотела ни в какие лабиринты, она хотела остаться здесь вечно и придерживала купюру, но молодой человек кассир потихоньку её (купюру) из пальчиков выкручивал (всё было уже отрепетировано). Когда купюра была выкручена, Лиза, не найдя сказать ничего другого, сказала, что она, между прочим – Лиза - и тут же повернулась и пошла в лабиринты.
В лабиринтах не так, как, например, в комнате смеха – когда захотел, тогда и вышел. В лабиринтах зашёл и назад дороги нет – испытай до конца; и Лиза зашла.
И что она там видела-думала?
А что там можно видеть и думать? несёшься с грохотом в жестяной ладье по рельсам, по туннелю и лабиринтам; жуткие пещеры с пауками в паутине, очень похоже сотканной театральным бутафором; за каждым поворотом поджидают с выпученными глазами крокодилы, кривые разбойники, потрясающие кривыми же ножами и саблями, кинконги, конкинги и… голлумы; сначала, всякий раз, раз всякий, за каждым (поворотом) ждёшь чего-то хорошего, радостного - и всякий раз, всякий раз! - то крокодил, то обезьяна, то разбойник, то разбойник с ножом - и дальше, потом, когда уже знаешь, что ничего хорошего тебя там, за поворотом, не ждёт, что там ждёт ужас и кошмар и очередная неудача… всё равно - идёшь, бежишь – а куда деваться?
Вот, новый поворот…
А вот и Лизанька. И на Лизаньке нет лица. Может ей, снова там явился господин в фиолетовом берете?
Сценаседьмая
Очень короткая, о том как влюбился молодой человек Эраст.
А вот и Лизанька; и кого она там видела в Лабиринтах? никто не знает…
L’Historie ne dit point (История молчит об этом (фр.) )… Поэтому и я об этом помолчу, помолчу пока, из боязни сказать неправду, ложь сказать (Je m’en tais donc aussi de crainte de pis faire (фр.) ).
На Лизаньке нет лица, но постепенно оно приходит, и Лиза снова направляется к будке «Касса».
- Эраст, - представляется внучке кассир. Как же ещё могли звать героя, если героиня у нас Лиза ,
Лиза ещё раз называет себя Лиза и протягивает денежную купюрку.
Эраст берётся за купюрку, но теперь не выкручивает её, а длинно смотрит на Лизу, и, не очень понятно, то ли он неожиданно без памяти влюбился, то ли ждёт, пока девушка скажет на какой, же аттракцион теперь ей хочется (мы-то знаем, что, ни на какой), хотя, из сейчас работающих, оставшихся, осталась только «Комната смеха».
Время остановилось и стоит, стоит, стоит и никто его не подгоняет. Всех это устраивает.
Лизанька улыбается (но почему-то снова, как лилии в сновидении. Почему? ведь всё хорошо случилось) - она чувствует что-то и в то же время чувствует, что то , что должно было случиться, случилось; и кассир улыбается, потом даже смеётся: «Вам, тебе, наверное, в «Комнату смеха»? потому что других аттракционов у нас больше нет… сирень, сладко, цветёт, везде, в этом году, её запахи…» - при этом кассир втягивает тонким (не мог же у него быть толстый) носом воздух, в котором (в воздухе) растворён аромат, который исходит от неё (Лизы), которая пропитана запахом сирен и метеол.
Конечно же - он влюбился! С первого взгляда!
Сц е на в о с ь м а я
О том как буколические стихотворства создают цельные и мечтательные характеры. О зимних снах краснопёрок и рассуждениях почтенных снегирей.
Наш герой родился там - где роща, речка, сады и огороды; и от этого, наверное, у него случился такой… как бы это приличнее сказать?.. пофигистский характер (мне жалко Лизу).
Неистощимые источники душевного умиротворения: зелень дерев (помните, я предупредил, что о зелени дерев – отдельно), синь неба, кружевной малахит листвы, жёлтые мели и изумрудные глубинки Чернавки, улюлюканья птиц и
Необычный взгляд у автора на время, как на почти личность, в завершение подумалось, хорошо, что Лиза не отдала никому предпочтения, ибо по весне у всех героев случился просто сиреневый морок, где виною всему сирень...хотя, кто его знает.