Попов Александр и два приказных, Давыдов Емельян и Громыко Алексей, не ведая истинной причины и конечной цели нашего предприятия, тем ни менее оказались до последних вздохов верными моим приказам и воинской присяге, да пребудут они с миром в царствие небесное….
…Зная мое пристрастие к сочинительству, генерал-лейтенант Толстов, в приватной беседе попросил меня в своих записках, если я таковые надумаю писать, о цели и месте нашего предприятия по возможности не указывать, в чем я как человек благородный не мог ему отказать, тем более, то ни генерал, ни я в эту затею атамана Дутова не верили и надежд на нее особых не возлагали…
После беседы с генералом мы покинули его штаб-квартиру, и все вместе(впятером), отправились к атаману Дутову, который уже ожидал нас на вокзале маленького уральского городишки Миасс, для дальнейшего инструктажа. Инструктаж получить мы так и не успели. Красные подогнали к вокзалу бронепоезд и под защитой его брони начали в упор обстреливать как вокзал, так и привокзальную площадь, где в это время находился дутовский обоз. Атаман со своим объединением, вынужден был отойти несколько севернее, в горы, но через адъютанта передал нам записку с пожеланием и ордер для предоставления его в атаманское казначейство.
Получив сухой паек, спирт и некоторое количество денег, мы минуя заслоны красных, через «малиновый хребет», поспешили прочь из города. Предприятие предстояло довольно опасное, а на мой взгляд и где-то даже авантюрное…»
…Савва, прочитанный листок аккуратно вырвал из тетради, и не жалея табака соорудил себе отменную самокрутку.
Сидя на крылечке, он с удовольствием вдыхая в себя горячий, табачный дым, умиленно поглядывал на окружающую его тайгу, безоблачное небо, покосившуюся часовенку…
- На курево буду брать только прочитанные листы.- великодушно решил зека и загасив самокрутку обслюнявленными пальцами нехотя поднялся.
- Хочешь, не хочешь, а старика хоронить все ж таки придется…Тем более раз обещал.- он еще раз окинул восторженным взглядом слегка позолоченные осенью леса и вошел в дом…
Небольшое это кладбище , ничем не огороженное начиналось сразу же у стен часовни.
На округлом, окатанном рекою валуне красного гранита, в глубоко выбитых неровных буквах набилась пыль, поселился темно-зеленый мох, и надпись практически не читалась.
«Здесь покоится основатель и первый……….иеромонах Андрей………..24июля………189…………
Спи с мир……………..»
На соседних, деревянных крестах надписей либо совсем не было, либо они выцвели под воздействием дождей и солнца и лишь на двух крайних, сохранились истлевшие остатки казачьих фуражек, кокарды от них, позеленевшие с годами, кто-то заботливо прибил к перекрестьям…
Выбрав небольшой, освещенный солнцем холмик, Савва аккуратно срезал прямоугольный пласт дерна и принялся копать могилу.
Плодородный слой оказался на удивление тонким, сантиметров пятнадцать, не более, а под ним пошла сплошная глина вперемешку с мелким камнем. Лопата скрипела по гальке, предательски гнулся черенок , но Савелий упорно, штык за штыком вгрызался вглубь северной земли…
- Не переживай, Иван Захарович, закопаю. Савва никогда сукой не был. Раз пообещал,что похороню, значит похороню…
Подбадривал себя зэка, отбрасывая в сторону каменистое крошево.
- Лишь бы валун не попался…- продолжал он разговаривать сам с собой.- Вот с валуном мне в одиночку не справиться… Придется начинать новую если что…
Валун Гридину не попался, и уже к вечеру, он стоял над глубокой ямой, из стенок которой торчали и исходили пьяным запахом перерубленные кедровые корни…
Вонзив лопату в кучу сырого грунта, Савелий с трудом разогнул заболевшую спину и поплелся к скиту перекурить…
«…Мы идем уже четвертые сутки, все глубже и глубже забираясь в уральскую тайгу. Слава Богу, что предприятие наше началось весной и лошадки наши, во время стоянок вдоволь находили для себя молодой сочной травы, да и с водой также проблем особых не было: кое-где в лесу еще лежит снег, а небольшие овражки и впадинки полнехоньки талой воды. Я еду замыкающим, передо мной братья Поповы, потом Громыко, а в голове отряда Давыдов Емельян, приказной казак, потомственный рудознатец и горняк. Казаки по большей части молчат, но как мне кажется, о цели путешествия догадываются. Сегодня утром, объезжая Верх - Исетский завод, напоролись на патруль из десятка казаков, но с красной лентой на папахах… Я уже было приказал «к бою», как вдруг Алексей Громыко, в красном есауле, старшем в патруле, признал своего дальнего родственника, не то свояка, не то сына крестного отца, одним словом разошлись мы в разные стороны без боя, однако и спин стараясь не показывать…
С пару часов ехали молча, под впечатлением о встрече, как вдруг Громыко прорвало. Смех и слезы, мат и сопли - все в кучу…
- Ваш благородь…( это он мне)…-Да что же такое на свете-то сейчас происходит, а? Я же с ним в детстве на Кисегач за линями ходил…Наши батьки на паях в семнадцатом рудничок покупать собирались, драгу приобрели… А он на меня сейчас как на последнюю блядь зыркал, сабелькой поигрывал…Сука!
Что бы несколько разрядить обстановку, я решил объявить привал, спирта каждому по сто пятьдесят плеснул, приказал спать… В караул сам себя назначил… Костерок развел, рядом прилег…Руки зудят, к бумаге просятся»…
5.
…С трудом стянув с покойного гимнастерку и галифе с лампасами, Савва еще раз поразился тому, что тело подъесаула не разложилось, а высохло: под пергаментно-темной кожей, сухой и шершавой отчетливо проступала каждая косточка, каждое ссохшееся донельзя сухожилие.
Первым делом Савелий отволок к свежевырытой могиле домовину-долбленку, после, точно такую же тяжелую крышку и лишь потом, на вытянутых перед собой руках, необычайно легкое тело бывшего казака. Сбросив гроб и крышку в яму, Гридин аккуратно опустился туда и сам, поддерживая подъесаула под спину, словно опасаясь, что позвоночник усопшего не выдержит и переломится. Уложив тело в гроб, Савва на грудь его, как мог, разложил кресты и ордена, на миг пожалев, что боевое это серебро и золото через миг безвозвратно будет для него утеряно, но тем ни менее ничего не взял и закрыв домовину крышкой, выбрался наружу.
Солнце уже садилось и от церквушки и соседних крестов на пожухлую траву упали темные тени.
- Отче наш, иже еси на небесах…- попытался вспомнить хоть одну молитву Гридин, но не сумел и, бросив на гроб горсть глины, сказал просто, от души:
Спи мужик. Судя по наградам, был ты настоящим человеком, не трусом и не сукой. Пусть будет земля тебе пухом… А крест я уж завтра сколочу…Гадом буду, сделаю.
Уложив на образовавшийся холм, разрезанный лопатой на квадраты дерн, Савва постоял минуту, посмотрел на полную, масляно-желтую луну, выползшую из-за леса и неумело перекрестясь, побрел домой по холодной от росы траве…
Вскипятив на плите печки чайник, Гридин поужинал солониной с медом, запивая мясо голым кипятком. После чего, собрав со стола твердые мясные обрезки - края окорока, бросил их в чайник, а чайник поставил на горячую еще печку:
- За ночь разопреет, станет мягким и не таким соленым…Что ж добру пропадать за даром- пробурчал он устало и отправился спать в душную (ох уж эта печка) спальную.
…- Ты уж крестик – то поставь, раз обещался…- опять ночью наставлял Хлыстов разомлевшего Савву.- А то смотри, являться к тебе каждую ночь буду…И панихиду прочти по усопшему рабу божьему Хлыстову, Ивану Захаровичу…Прочти, не поленись…
- Да как же я тебе панихиду прочту, мужик, когда я и молиться –то не умею?- не очень-то испугался Савелий и сбросив с себя жаркую медвежью шкуру повернулся на другой бок…
- А ты сходи милок в церкву, сходи… Там все и найдешь…Сходи, велю…
- Велит он…- хмыкнул зэка, окончательно засыпая…
Раннее утро последующего дня, Гридин встретил в чистой и сухой одежде подъесаула, с трудом вколачивающегося ноги в жесткие, задубевшие, словно колодки офицерские сапоги.
- Ничего, небось, в росе размокнут, пока по лесу брожу …- решил Савва, выходя во двор, поправляя на плече ремень винтовки. Топор, заботливо наточенный аккуратным Иваном Захаровичем, он засунул за ремень, офицерскую портупею толстой, тяжелой кожи.
Тайга начиналась сразу же за стеной скита. Но лес, в основном кедровый и сосновый был светлым и чистым, золотистые стволы деревьев стояли далеко друг от друга, от чего солнечные лучи вольготно и свободно проникали сквозь шуршащие где-то в выси курчавые, иглистые кроны. По мягкой подушке мха и опавшей хвои, посвистывая, носились нагловато-любопытные бурундуки, мелькая своими полосатыми спинками почти у самых ног Савелия, блаженно покуривавшего свою первую, утреннюю самокрутку.
Шебурша тонкими, цепкими коготками по сосновой коре, вверх и вниз, носились по стволам поползни, самоуверенно попискивая и поглядывая на человека удлиненными, черными глазками.
Подергивая полупрозрачными, розоватыми на солнце ушами крупный заяц, приноровился к кустику княженики, усыпанному красными, схожей с малиной ягодами.
Гридин сдернул было трехлинейку с плеча, но стрелять передумал: мяса пока еще было вдоволь, а выстрел не дай Бог могли и услышать ретивые лагерные вертухаи.
- Жри, не бойся - смилостивился зэка и направился к невысокой сосенке.
- Пожалуй, для креста лучше и не надо…- решил Савелий и взял в руки топор…
… А в часовенку, Гридин все ж таки заглянул…
Сквозь слюдяные оконца, полуденный свет проникал в часовню радостными, слегка радужными пучками, ложился на пыльный пол и бревенчатые стены четкими, светло-желтыми квадратами.
Убранство часовенки мало чем отличалось от интерьера и самого дома, где сейчас проживал непрошенным, незваным гостем Гридин Савелий. Те же бревенчатые стены, с тщательно уплотненной паклей меж отдельных бревен, хотя вполне возможно это была и не пакля а высохший и посветлевший от времени мох. Точно такие же скамеечки возле стен и точно такая же неуклюжая печка, сложенная из камня и лишь небольшой иконостас с десятком почти черных ликов, да невысокие перильца с грубо вырубленными балясинами, наверное огораживающие условный алтарь, вот пожалуй и все увиденные Саввой отличия…Да еще небольшой аналой с лежащей на нем толстой книгой, с тремя металлическими застежками, даже сквозь слой пыли блестевшими золотом…
Сава перекрестился, бросил шапку на скамейку и сдув с книги пыль щелкнул застежками…
… «Покой, Господи, душу усопшего раба Твоего Хлыстова Ивана Захаровича.
Отверз уста моя, Спасе, слово ми подаждь молитися, Милосерде, о ныне преставленном, да покоиши душу его, Владыко»…
Малопонятные слова рукописного этого молитвослова с трудом давались Гридину, но он упорно читал и читал, спотыкался, возвращаясь к уже прочитанному и вновь шел вперед, пока смысл торжественного этого обращения к Господу, вся суть канона за усопшего не легла на его душу, уставшую и замерзшую за годы отсидки.
- Ну, вот и все, дорогой ты мой Иван Захарович, крест я сделал, панихиду справил, как мог, теперь не обессудь, явишься во сне, матом покрою, вот увидишь...- перекрестившись, проговорил зэка, и пошел прочь, прихватив стоящий на скамейке бидончик с медвежьим жиром и
