губами, прошептал:
- Сашка, Сашка меня зовет, а вы здесь расшумелись…Тише Христа ради…
И неожиданно шагнув к обрыву, круто уходящему вниз, не мешкая, шагнул в пропасть.
…Вот уже несколько дней, мы, практически не слезая с коней, бежим сквозь враждебную тайгу на юг, лишь иногда давая им часовой роздых. Несколько раз наш небольшой отряд обстреливали невидимые нам люди. Чем эти охотники смазывают дробь неведомо, но ранки необычайно быстро загнивают и очень болезненны…Гной вместе с сукровицей сочится не переставая, а целебные листья подорожника, нам покамест еще не попадались. Давыдов иногда примечал поднимающийся над гаем дым сигнальных костров, и мы вынуждены обходить засады за несколько верст….Преградившая нам путь пока еще бурная, полноводная по-весеннему река, принесла нашему отряду неожиданное спасение. Мы заметили, как ниже по течению, к берегу причалил местный рыбак и, вытащив на камни свою лодчонку, с веслами на плече исчез в кустах… Было очевидно, что бурную реку эту с лошадьми нам не осилить, а оставаться на берегу было смерти подобно, и я вместе с Давыдовым и Громыко привязав бедных, преданных животин к осине, забрались в лодку и оттолкнувшись от берега отдались на волю волн и Божьему расположению к нам…Простите нас лошадки…Надеюсь вас найдут скорее наши преследователи, чем оголодавшие волки или рыси…»
Гридин кое-как слепил из ивовых ветвей нечто схожее с мордой, побросав в нее остатки мяса и костей, далеко, насколько хватило сил и бечевки закидывал ее в воду. Хоть какое-то, но дело, удерживающее его возле практически освободившейся ото льда реки….Теперь Савва, как бы на «законных основаниях» (как же, ловля рыбы дело нужное, все лучше, чем дома в четырех стенах сидеть), блаженно щурясь, часами поглядывал на черную воду, с большими ледяными кляксами, медленно проплывающими мимо него…На мясные объедки рыба зарилась редко, но зато теперь, практически каждый вечер Савелий варил крупных раков до оранжевого свечения и ел их, запивая черным, травяным настоем…
Все бы хорошо, но одуревший от одиночества зэка явно чувствовал, что еще немножко, совсем чуть-чуть и он сойдет с ума…
А тут еще проклятый казак со своей нескончаемой, унылой песней…
11.
« Товарищам моим совсем плохо. Я не врач, но мне кажется у них все признаки гангрены. Вокруг ранок от дроби, огромные, с ладонь багрово-сизые пятна, от ран дурно пахнет. Жар…
Отсутствие весел сказывается на скорости хода лодки. Первое время я еще пытался подгребать ладонями, но поняв тщетность подобных и тщетных действий, плюнул, и пересев на нос лодки лишь иногда с трудом направлял лодку в ту или иную протоку, коими богата эта безымянная река. Молю бога, что ms нам не попались пороги, без весел мы однозначно приговорены…
Сколько дней мы плывем я уже точно и не скажу…
Сегодня ночью умер Давыдов Емельян. Я спал и не видел этого, но обнаружив его тело, изогнутое дугой на дне лодки, догадался что он наверное страшно мучился перед кончиной… Громыко Алексей пока еще жив, но бредит не переставая, плачет и зовет матушку…
Господи, упокой душу усопшего раба твоего Емельяна, а нам дай шанс выжить…. Голова кружится, ежеминутно хочется пить… Боюсь что и у меня жар…
Лодку прибило к берегу и я увидев шедшую от песка тропку пошел по ней…Каково же было мое удивление, когда на небольшой поляне совсем недалеко от реки я увидел старенькую часовенку и небольшой домик поблизости от нее. Господи, неужели там люди? Православные?...
Скит оказался заброшенным, хотя и не разграбленным. Хорошо хоть это…Перенес Алексея Громыко в дом, а Алексея в часовню…
Передохну, и займусь похоронами…Спасибо тебе Боже, за милость твою…Спасибо»
Самокрутку, свернутую из последнего листочка записок подъесаула Уральского казачьего войска, Хлыстова, Ивана Захаровича, Гридин искурил на берегу реки…. Выбросив окурок в мутную, глинистую воду, он уже было собрался идти домой, как вдруг заметил на небольшой, чуть более крышки стола плывущей льдине что-то черное.
- Неужто косуля, - обрадовался Савва. Мясо уже подходило к концу, а в лес он идти побаивался: опять по ночам частенько слышался волчий, голодный вой. Судя по всему, стая вновь появилась в этих местах.
Плюнув на холод, Савелий, прихватив длинную коряжину, валяющуюся на берегу, он вошел в воду. Провалившись по грудь в студеную реку, он зацепил палкой льдину и аккуратно, не торопясь начал подтягивать ее к берегу. На хрупкой, неверно покачивающейся льдине лежала, свернувшись в комочек молодая женщина, скорее даже девушка, в темном пальтеце и промокших валенках.
- …Ах, еб…- начал было ошарашенный зэка, но тут девушка приподнялась надо льдом, и, упершись в холодное крошево красными, озябшими руками, посмотрела на него, удивительно крупными, зеленоватыми глазами…
- Дедушка, дедушка…- лицо ее сморщилось в плаче, и она вновь упала на лед, сотрясаясь в рыданиях, горьких и беззвучных…
…Подбросив в печку дров, Гридин положил девушку на медвежью шкуру своей постели и рывком, неуклюже и грубо стащил с ее плеч промокшее, отяжелелое пальто. Легкое платье и поношенная шерстяная кофточка, еле сходившиеся на округлом ее животе также были пропитаны холодной, талой водой.
Отбросив неожиданно возникшее чувство неловкости, Савелий не обращая внимания на робкие, бессвязанные протесты девушки раздел ее догола и грубой и шершавой своей ладонью начал растирать по шершавому, в морозных пупырышках тельцу, размякший возле раскаленной печки медвежий жир, гадая мысленно, как, отчего эта беременная девушка оказалась на льдине, на реке…
- Никак на сносях бабенка!?- ехидно поинтересовался у него за плечом вездесущий Хлыстов.
- Глядишь, через месяц родит…Что делать то будешь, паря?
- Не знаю, отстань за ради Бога - отмахнулся от казака Гридин и аккуратно перевернув девицу на бок, растер жиром ее спину, ягодицы и ноги, вплоть до маленьких, розоватых пяточек…
- Смотри милок, вдруг что не так пойдет, или того хуже вдруг при родах отойдет…Что тогда? Мясом дитяти кормить станешь?
- Да что ты раскаркался, ваше благородие!?- взорвался зэка выпрямляясь.
- Сам знаю, к людям нужно. Но не сегодня, и не завтра, а как приспичит, так и поеду…
- Дедушка. Дедушка, а кто меня вчера раздел?- Савва тяжело проснулся, приподнялся с брошенной на пол рухляди, где проспал остаток ночи и ошалело уставился на беременную девицу. Она уже успела одеться в свое хоть и мятое, но высохшее платьице и выглядела необычайно мило, по-домашнему.
- Да какой я тебе дедушка?- Савва обиженно засопел и запахнувшись в потрепанный уже бешмет, присел на лавочку.
Мне девочка моя всего-то сорок два скоро будет…. А ты дедушка…
Она, прыснув, присела рядом и тонкими пальчиками прикоснулась к его всклокоченной, черной, с редкими седыми пучками бороде.
- А это что, дяденька?
Зэка почесал буйную, неухоженную свою бородку и тоже смеясь, ответил, глядя в зеленую бездонность ее глаз:
- Да понимаешь, девонька, не могу я, несподручно как-то бриться без зеркала, да к тому же саблей…Ну не умею…
Она посмотрела на арсенал, развешанный на стене, и в голос рассмеялась, весело и беззаботно…
…Девушка странным образом довольно быстро освоилась в по холостятски не обустроенном жилище Савелия. Придерживая крупный живот рукой, она проворно носилась по избе: там подметая, там вытирая, там что-то скобля до блеска…. Девушка была из разговорчивых и часами не умолкал ее высокий, веселый голосок, но стоило Гридину поинтересоваться, кто она такая и откуда, тут же умолкала, и могла после этого часами молча просидеть на крылечке, укутавшись в просторную и теплую казачью шинель…
Всю тяжелую работу по дому, будь то ходить за водой или же дровами, Савва старался выполнять сам, но девушка, словно верная собачонка, потешно переваливаясь перекормленной уткой, всюду сопровождала хозяйственного мужика.
- Дядя Савелий, - пристала она как-то к нему, когда он, скользя по влажной глине, и шепотом матерясь, пер в горку полное ведро мутноватой воды.
- А ты почему здесь живешь совсем один? Ты что ли староверец? От людей ушел? К Богу…?
…- Ага, варнак, попался…- встрял в разговор язвительный Иван Захарович,
- Ну и что ты ей теперь на это ответишь, кем назовешься: баптистом или геологом?
Господин подъесаул хрипло рассмеялся и закашлялся глухим, удаляющимся кашлем.
- Нет, зоренька, - обреченно признался ей зэка, вновь хватаясь за дужку ведра.
- Никакой я не баптист, да и геолог я тоже никакой…Вор я девочка. Вор. Самый что ни на есть обыкновенный квартирный вор… А теперь к тому же и беглый…
Девушка умолкла, приотстав, расстроено поглядывая на ссутулившегося Савелия
….- И давно ты тут прячешься, Савелий Александрович?- зэка скорее догадался, чем услышал ее, семенящую где-то позади него.
-Давно?
- Кому как,- Савва распахнул перед ней плетеную калитку.
- Кто-то быть может и годами в бегах прожить может счастливо, в ус не дуя, а мне эти мои восемь месяцев большим сроком показались…
…Они сидели на лавке, возле остывающей печки, не зажигая света и молчали. О чем думала эта молодая, и надо полагать из-за беременности ставшая такой чуткой женщина он знать не мог, а сам, глядя на темные окна, все никак не мог решить: правильно ли он сделал, во всем ей, признавшись, или же нет?
- Может быть чайку, дядя Савва?- нарушила она молчанье и поднялась с лавки, подошла к накрытой деревянной крышкой запотевшему ведру…
Нагнувшись, девушка зачерпнула чайником воду, как вдруг рухнула на колени и часто-часто, словно старая сука- дворняга в полуденную летнюю жару задышала, широко раскрытым ртом, а потом, отчаянно схватившись за живот, с криком упала Савелию в ноги…
- Да ты что, родная!?- засуетился тот, и попытался приподнять роженицу.
- Ой, йёй, йёй, больно, больно мне!- запричитала она как-то уж очень по-бабьи, прозрачной ладошкой вытирая с лица обильно выступивший пот.
- Потерпи, потерпи родная, завтра, по утру ко врачу поедем…У меня лодочка есть…Как знал, на днях весла справил…Потерпи рожать, кому говорю потерпи…У меня по-хорошему еще ничего, ты слышишь, ничего не собранно…Так что ты поспи пока Зоренька моя, поспи…
Сава поставил на печь котел с оставшимся лосиным мясом, от души посолил воду и, приправив молодой, совсем мелкой еще черемшой, что в изобилии проклюнулась на прогретом, южном берегу реки. Покончив с мясом, приоткрыв шторку и прислушался к мирному посапыванию спящей девушки, перекрестился торопливо, и вышел из спальни.
…Месяц, четкий, словно вырезанный из сияющей жести, еще болтался в темном, утреннем небе, когда в спальне раздался громкий, болезненный стон…
Ой, дяденька, ой Савелий Александрович, больно мне! Ой, как больно, мамочка родная…
Гридин заметался по комнате, упаковывая в мешок отварное мясо, завернутое в кусок давно уже порванной на ветошь простыни. Казачью шинель, свернув в тугой узел, так же впихнул в мешок (мало ли что), остатки табака пересыпал в карманы, и, накинув на плечо мешок с золотым песком наклонился на побелевшей девушкой.
- Ну, вот и все, зоренька. Пошли.
- Куда, куда ты направился, Савелий Александрович?- тут же подал голос неугомонный подъесаул.
- Вниз по реке, сплошные пороги, я проверял в свое время. Сгинете на такой
