обожженным фитильком, торчащим из продырявленной крышки…
6.
… « Уже несколько дней подряд идем сквозь болота. Судя по картам, мы находимся где-то в бассейнах рек Лозьвы и Северной Сосьвы. Идем медленно: лошадки измученные и дорогой, и бесконечными колыхающимися мхами, и тучами комаров, мошки и прочего гнуса тучами, кружащими и над нами и над лошадями. Слава Богу, что Емельян Давыдов таежник и геолог-самоучка захватил защитные сетки для наших лиц, но щадя и жалея боевых наших лошадей, у каждого из нас в руках дымится по тлеющей гнилушки: едкий белесый дым хоть сколько-то отгоняют мерзких насекомых от наших животных.
…Болота довольно однообразные, но иногда, на выпуклых островках, среди полярных березок и вереска, нет-нет да и блеснет розовым цветом багульник, корявый и низкорослый в этих местах…
А иногда среди осоки, изумрудом ряски и тины притягивают взоры бездонные топи…Давыдов(таежная душа), умеет их чувствовать заранее, и мы покамест не потеряли еще ни одного человека и ни одной лошади…Хотя если отбросить сентиментальщину, лошади в нашем случае не менее, а пожалуй и более ценные чем люди…
Господи, мне страшно о моих таких мыслей… Даже не верится, что они могли посетить мою голову, голову пусть и бросившего обучение, но все ж таки почти что священника… Ужас…Зачем, зачем я согласился на эту авантюру? Но с атаманом Дутовым шутки плохи. Александр Ильич горяч и требует полного повиновения от подчиненных… Одно дело погибнуть на коне, в сражении, там хоть все честно: либо ты, либо тебя… Как уж Богу будет угодно…А почить в Бозе по приговору трибунала где-нибудь возле проссаной стенки в Богом забытом Миассе- нет уж, увольте.
…Наконец-то болота закончились, вышли к реке, довольно многоводной, похоже, Щугору. Казачки соорудили шалашики и буквально за час, возле ближайшего порога, в черной яме, наловили столько хариуса, что его хватило не только на уху и жаркое, но и на копчение, благо братья Поповы в этом были большими мастерами… Что там не говори, но сухой паек довольно скоро приедается… Довольно мы его в Германскую пожевали…
Решили здесь, на сухом, каменистом берегу передохнуть основательно, сутки…
Емельян Давыдов намекает мне на необходимость нанять проводника из местных, хотя бы из манси. Стращает какими-то «скрытниками», сектантами – староверами, ушедшими в эти дебри целыми семьями, и очень жестокими к случайным людям, обнаружившим их поселения.
Я не из трусливых, но здесь, в этой бесконечной и глухой тайге наш маленький отряд перерезать, вопрос нескольких минут…
Наступает ночь, писать уже трудно даже и при свете костра. Назначил часовых и дай нам Бог проснуться утром»…
…Рано утром, Гридин босым выскочивший по малой нужде вскрикнул от удивления: все, куда только ни падал его взгляд, всюду лежал плотный белый иней: и пожухлая, съежившиеся трава, и остроконечный плетень, и древняя, корявая береза растущая возле самого дома, так и неуспевшая сбросить листву- все сияло молодым, не окислившимся серебром…
Подпрыгивая от холода и нетерпения, зэка все ж таки помочился и поспешил в дом, где за последние дни уже каждое бревнышко стен, каждая дощечка пола довольно впитали сухого печного тепла…
…- И в чем же вы господа казачки, зимой на улицу выходили? В гимнастерках? Слабо верится…- прихлебывая кипяток, настоянный на брусничном листке, громко рассуждал Савва, в который раз обходя свой дом…
- Балда слепошарая !- рассмеялся он, увидев возле трубы, уходящей сквозь потолок маленькую дверцу, ведущую, судя по всему на чердак…
Две шинели, подпорченные дробью и темными следами высохшей крови, и бешмет из белого шерстяного сукна, подбитый темно-коричневым каракулем, щедро обсыпанные табачной крошкой, покачиваясь на зябком сквознячке, висели на суковатой палке, вбитой поперек крыши…
Бешмет, хоть и был явно великоват Гридину, и от запаха табака свербело в носу, пришелся по вкусу беглому зэка и, оставив шинели на потом, он радостный находкой, выбрался с чердака, белый от пыли и паутины…
- Живем Саввушка, живем…- с грустью выдохнул Гридин и не снимая приглянувшейся одежки присел на скамейку у окна…А за окном, сквозь слюду, еле заметными, темными пятнышками кружились редкие снежинки, не ко времени случившегося первого снега.
… «Вопрос с проводником отпал сам собой. Низкорослый, не старый еще мужичок ханты, якобы охотник из деревни Мичабичевник вышел на нашу стоянку, когда мы уже собирались в путь: тушили костер и приторачивали к седлам жгутовые мешки с копченой рыбой. В картах он якобы не разбирался по причине малограмотности, но дорогу к Медвежьему камню, а далее к хребту Маньпупунёр и к семи каменным столбам- останцам показать брался, запросив на удивление мало… На своих кривоватых, коротких ногах, обутых в шитые стеклярусом и орлиными когтями меховых сапожках он довольно скоро двигался по лиственничной тайге, идя почти наравне с нашими лошадями.
На третий день, Давыдов, притормозив свою гнедую, шепотом выразил свои опасения, показав на выступающий над тайгой пик каменного Шихана:
- Иван Захарович, а ведь кружит нас проводничок, что б я сдох кружит…Этот утес я еще третьего дня видел…И так же слева, как и сейчас. Вы бы спытали его, ваше благородие, на кой хрен ему это нужно?
Я вытащил компас, подаренный мне генерал-лейтенантом Толстовым, и тот час убедился в справедливости опасений сметливого Емельяна Давыдова. Впрочем, глазастый ханты, заметив компас в моих руках видимо что-то заподозрил и не дожидаясь допроса с пристрастием поспешил скрыться в пещере, чернеющей метрах в двадцати от нас…Пытаться преследовать его, вооруженного дробовиком в этой кромешной пещерной темноте было бы полным безрассудством, и тогда обозленные братья Поповы двумя гранатами засыпали вход в лаз, хотя я почти уверен, что из этой пещеры есть еще как минимум хотя бы один выход…Дай-то Бог, что бы я ошибся…, довольно неприятно быть расстрелянным этим аборигеном в спину…
Коварство нашего «проводника», стоило нам несколько лишних дней пути…Одно радует, что здесь, поблизости от высоких уральских хребтов тайга легкая- деревья, в основном кедры и лиственницы растут далеко друг от друга. Такое ощущение что мы находимся не в далекой уральской, северной глухомани а где-то в подмосковном парке, загородном имении какого-нибудь сиятельного князя или богатого заводчика…Ветерок, свободно струящийся сквозь золотистые стволы отгоняет комаров и мошку, что также здорово…
Внезапно Емельян взмахнул рукой и мы, тревожно оглядываясь, подогнали своих лошадок к нему. Перед нами предстал толстенный пень древней лиственницы, срез которого бы зачем-то обильно залит желтым воском…Если верить словам Давыдова, там, под толстым слоем воска, в выдолбленном стволе лиственницы хранятся священные книги « скрытников-староверов». Лиственница не гниет столетиями и в ее стволах, залитых воском книгам ничего не угрожает, ни вода, ни годы…Одно плохо, подобные схороны сектанты сооружали обычно недалеко от своих поселений. Я приказал спешиться и взяв лошадей под уздцы, пройти это место тихо и незаметно.
Мы шли по широкой кабаньей тропе, как вдруг урядник Попов Александр, младший из братьев, по-видимому, неосторожно наступил на какой-то сучок – ловушку, обильно пропитанная дегтем веревка змеей взметнулась ввысь, и в тот же миг, ломая хвойные лапы на него сверху рухнул обрубок бревна, утыканный смертоносными, деревянными же шипами. Урядник умер на месте, а его лошадь, которой конец бревна переломал хребет, еще некоторое время, загребая копытом желтую хвою пыталась подняться, жалобно хрипя и глядя на нас мокрым от слез глазом.
Давыдов полоснув кобыле по шее, прекратил ее мучения и отводя глаза от онемевшего Петра, старшего из Поповых стянул с головы фуражку. Мы последовали его примеру, и лишь побелевший лицом старший урядник грохнулся на колени перед братом и что-то бессвязно мыча, пытался с искалеченного тела брата сбросить утыканное шипами бревно…
- Упокой Господи душу безвременно погибшего Александра Владимировича Попова… Аминь»…
7.
Выпавший так рано снег, сошел на следующий день, но ежеутренние заморозки говорили сами за себя: осень прошла, того гляди, грянет и зима. Зима…
…Несколько суток подряд, метель завывала голодной сукой-волчицей, швыряя в слюдяные оконца пригоршни жесткого колючего снега. Гридин во двор почти не выходил, разве что прихватить охапку дров из поленницы запасливо заготовленной казаками, да за соленой рыбиной или же медом…Все эти дни, Савва проводил в постели: лежал с тоской глядя в низкий потолок, сгущал завывания ветра да треск промороженных дров в печке, разговаривал сам с собой философствуя ни о чем, читал записки подъесаула Хлыстова и отчаянно тосковал…
Когда пурга закончилась и на дом обрушилась полная, звенящая тишина Савелий как бы даже и расстроился: настолько органично вписывались тоскливые завывания ветра в мирные домашние звуки. А вот утихла метель, и скит ровно осиротел: тишина давила на зэка в сто крат сильнее пьяных криков барака, высокомерного громкого мата накуренных вертухаев…
Тщательно упаковавшись в теплый бешмет и сапоги, в лагерную свою шапчонку, с винтовкой на плече Гридин вышел во двор. Глаза резануло: казалось яркое, огромное солнце одновременно отражалось в каждой снежинке… А снежинок этих тысячи, сотни тысяч! Плетень почти полностью замело, и теперь вокруг дома, возвышались неправдоподобно-красивые, сияющие барханы… Снег поскрипывал под ногами, но было не холодно: полное безветрие и солнце… И тишина… Казалось всеобщий, вселенский мир воцарил над скитом, засыпанным снегом, словно некто всесильный и всемогущий распростер свои длани и никто, совершенно никто не посмеет не то, что нарушить этот дрожащий от солнца и тишины мир, а даже и помыслить об этом было бы страшным кощунством… Отбросав от калитки толику снега (лишь бы протиснуться), Савва приторочил к своим сапогам надыбанные на чердаке странные, короткие и необычайно широкие лыжи, подбитые желтоватым мехом. Несмотря на внешнюю неказистость этих «снегоступов», по глубокому снегу шлось в них довольно ходко, даже и без палок…
Тишина в тайге довольно обманчива и только на первый взгляд кажется полной: вот треснул с сухим ружейным звуком промороженный березовый ствол, вот захлопали где-то вдали, за молодым ельничком спугнутые кем-то неуклюжие куропатки, а вот заскрипел предательски снег, зашуршала сухой пробкой сосновая кора- сохатый прет через тайгу…Куда прет, зачем, кто знает?
Гридин прижался спиной к торчащему из снега валуну, кварцевому обломку в два человеческих роста, снял шапку и, подставив вспотевшую, исходящую бледным паром голову под лучи солнца бездумно прикрыл глаза, отдыхая, впитывая всем своим существом покой и свободу…
Солнце пробивалось сквозь опущенные веки розовым, и Савелию хотелось верить, что теперь уж точно вся его оставшаяся жизнь пройдет в точно такой же розовой, покойной тишине…
Зэка встрепенулся, широко зевнул и растопырив руки оторвался от валуна: решил пройтись туда, к ельничку за куропаткой, как вдруг, откуда-то со стороны тайги раздался одиночный,
