Москва-Белгород 03.2013-03.2016
1.
Пламя костра искрящимся знаменем, то взмывающим ввысь, подбадриваемым веселым треском еловых веток, то падающим ниц перед могучим дыханием ноябрьского ветра, разрезало толщу непроглядной тьмы. Небо затянулось холодным серым одеялом грозовых облаков, предвещая далекими раскатами грома веселую ночку.Сильный порыв ветра— и затрещали деревянные опоры палатки, стянутые намертво парашютными стропами.
Вокруг костра, прижавшись тесно друг к другу, сидели четверо парней и три девушки. Завывания ветра и грохотание ворчавших богов их не волновали. Веселая компания, вытянув промокшие ноги к костру, шумно и с хорошим аппетитом, который бывает у городских после длительного нахождения на природе, поедала парящую в черном котелке перловку с тушенкой.
— Все-таки молодец Леха, что вытащил нас сюда, сама бы я никогда не поехала! –запихивая в рот очередную полную ложку каши, звонко воскликнула худенькая девушка с немного всклокоченными, торчащими из-под толстой вязаной шапки, черными волосами. Покончив с кашей, она деловито подошла к котелку, и нагрузила себе еще одну полную тарелку.
— Смотри, как Анька уплетает, самая маленькая, а ест как мужик! – заржал здоровый парень на другом конце костра, добродушно толкнув своего соседа в бок.
— Завидно, да? – огрызнулась, показав язык, девушка в зеленой шапке.
— Да куда уж тебе, Витек, с ней тягаться, она полк солдат обожрет! – ответил сосед здоровяка, очерчивая в воздухе воображаемую огромную тарелку.
— Что выпристали, хороший аппетит— залог здоровья, — ответила с другого конца блондинка в красной шапке, осторожно отправляя в рот обжигающее походное блюдо.
— Да что ты, Наташ, мы с Коляном не придираемся, мы восхищаемся! –хором пробасили мужики.
– Своим примером будет демонстрировать пациентам отличный обмен веществ, ходячий стенд! – наигранно праздничным тоном добавил молодой человек в старой, потрепанной армейской ветровке. Чуть ссутулившись, он методично поглощал кашу, старательно пережевывая каждую порцию. Небольшие очки в черной оправе прочно вцепились дужками в темные, чуть вьющееся волосы; взгляд был немного напряженным, но в тоже время слегка удивленным, отчего он несколько походил на молодого преподавателя, разбирающего очередную ахинею в студенческих работах.
Аня, ничуть не смущаясь, продолжала наворачивать кашу, хитро поглядывая на ребят.
— Эх! Хорошо! — отставив тарелку, потянулась третья девушка, распустив по плечам светло-русые волосы. Собрав их в косичку, она огляделась, посмотрела внимательно на небо и твердо заявила.
— Значит так, пацаны спят в палатке, прекрасные дамы — в машине. Не хватало нам еще тут простудиться.
— А нас не жалко, а, доктор Орлова? – отозвался черноволосый парень, собирая у всех пустые тарелки.
— Тебя, Марат, уж точно не жалко, — ответила Ольга, поигрывая косичкой.
— Вот и вся любовь, жестокосердечная, как ты людей лечить будешь?
— Не беспокойся, нормально буду, — спокойно ответила Ольга, не обращая внимания на театральный гнев Марата. Закончив с прической, она резво вскочила и начала собирать разложенные около костра вещи. Несмотря на якобы возникшую напряженность, работали только Марат и Ольга. После сборов она все передала Марату, который уже стоял чуть поодаль костра, ожидая последнюю партию.
— Смотри не простудись мне! – негромко, но твердо сказала Ольга, быстро чмокнув Марата в щеку.
— Да, семейная жизнь она такая, — растягивая слова, проговорил Витька, — штука серьезная.
— Не паясничай, Широков, — начала было Ольга, но заметив затаившийся смех в лицах друзей, махнула на них рукой и, свернув свободные пледы, направилась к машинам.
— Вот ты, Наташ, когда собираешься замуж? – спросил между делом Коля, осторожно допивая горячий чай из эмалированной кружки.
Наташа покраснела, слегка отвернув лицо от костра. Увидев смущение подруги, Анька, схватив горсть конфет из коробки, сунула пару штук в руки Наташе.
— А за кого ж выходить, когда вокруг одни крокодилы? – скрипучимстарушечьим голосом ответила Анька, примеряясь к тому, какую конфету съесть первой.
— Ну почему крокодилы, — удивился Витька и, нахмурившись, полез за сигаретами.
— Ты, паровоз, не крокодил, ты, скорее, медведь! – запихав сразу две конфеты, с набитым ртом, прожевала Анька.
— На медведя согласен, — довольно пыхнул Витька.
— Где ж твоя медведица? — от машины раздался звонкий голос Ольги.
— Я бы не называл Катю медведицей, — тихо проговорил Алексей, подбрасывая пару веток в костер. Костер полыхнул сильнее и довольно затрещал свежим лакомством.
— Да, Катя может и врезать, за такое сравнение, — задумчиво проговорил Витя, держа во рту сигарету как заправский моряк.
— Ну что вы как дети, не солидно уже, — учительским тоном сказала Наташа, протянув одну из конфет Коле.
— Не спеши прощаться с детством, потом будешь с благодарностьювспоминать, а ничего уже не вернешь, — задумчиво проговорил Алексей, надев очки. В очках его взгляд перестал быть столь суровым, но некоторая удивленность во взгляде осталась.
— Так, профессору больше не наливать! — выпалил Витька, отодвигая бутылку с ромом к себе. Наташа прыснула и прижалась плечом к подсевшему Коле.
— Голова! –Анька подошла к Лехе сзади и стала трепать его волосы. Алексей, будто не замечая, продолжил:
— Нет, серьезно, ребят, задумывались ли вы, какое время было самым счастливым? Будет ли нам что вспомнить?
— Как мрачно, — проговорила Наташа, сильно сжав руку Коле. Коля ласково, что не очень смотрелось с его на вид злым, сильно небритым лицом, обнял ее, стараясь согреть, хотя жар от костра не ослабел ни на долю градуса.
Все замолчали, Аня перестала взъерошивать голову Алексея, с интересом поглядывая на лица друзей.
— Я думаю, что у нас еще вся жизнь впереди. Кто знает, что мы будем вспоминать потом, быть может, сегодняшний вечер в лесу? – Марат подбросил несколько дров в костер, и, приняв от Вити сигарету, сел к костру.
Ребята смотрели на пламя, каждый погруженный в свои мысли. Витя разлил по стаканам остатки рома. Вдыхая аромат далеких берегов, друзья, выпили, побросав бумажные стаканы в огонь.
Пламя костра то яростно вгрызалось в свежие поленья при порывах ветра, то бережно лизало огненными языками уже начавшую чернеть кору березы. Вечер близился к ночи, когда все определились с ночлегом. Костер остался догорать, поддерживаемый остатками веток, которые бросал Алексей, наблюдая за тем, как ночное небо свинцовым одеялом накрывало верхушки столетних сосен.
2.
Сильный дождь неистово бил по крышам, норовя водяными стрелами пробить столь хлипкие заблуждения людей перед силами могучей стихии. Улицы давно превратились в один большой селевой поток, который проносил на себе помимо грязи со всех сточных канавЭринбурга пустые корзины, колеса телег и несколько трупов бродячих собак.
Аптекарь Штейн, стараясь идти по верхней части дороги под небольшими навесами из торговых вывесок, спешил в сторону городской ратуши.
«Адова погодка, ничего не скажешь!– с некоторой ожесточенностью думал он про себя. Ноги хлюпали в промокших насквозь сапогах, которые после ремонта оказались еще и дырявыми, но уже в другом месте».
Помимо проклятий, обращенных к стихии и сапожнику, в голове его крутилась одна назойливая мысль. А что, если он окажется не прав? Что, если он…. Но думать об этом не хотелось, ведь в ином случае— это обвинение в колдовстве и в лучшем случае его тихо зарежут в камере, учитывая прошлые заслуги, а в худшем…
Аптекарь поежился от порыва ветра, пронизывающего его сквозь промокшую одежду, но больше его бросила в холод мысль о костре, он несколько раз видел еще ребенком, как этих бедных женщин сжигали на кострах, и теперь, ни за что на свете он не хотел кончить так же. Тем более, что имеющиеся у него знания позволяли ему представить, что может испытывать человек, подвергаемый такой пытке.
Оступившись на мокрой кочке, он чуть не выронил в поток небольшой саквояж с инструментом, отчего потревоженные пассажиры недовольно зазвенели глухим металлическим лязгом.
Путь от аптеки до ратуши нельзя сказать, что был далек, но сегодня он казался слишком уж долгим. Бегущий впереди слуга бургомистра, то и дело оглядывался, как уже немолодой аптекарь старался аккуратно преодолевать препятствия на своем пути, но все же каждый раз поскальзывался и со всего размаху попадал ногой в лужу, обрызгивая себя по пояс.
— Быстрее, герр Штейн, бургомистр сказал, что дело плохо, — скулил слуга, — ведь если мы опоздаем, меня казнят. А у меня пятеро детей, кто их кормить будет?
— Я стараюсь, Альберт, стараюсь. Угораздило же его жену съесть что-то несвежее именно сегодня!
— Мы почти пришли, герр Штейн, давайте я понесу Ваш саквояж?
— Нет, спасибо, я сам, — твердо ответил аптекарь, сильнее сжимая в руках ручку.
Они резко повернули на узкую улочку, где в обычный день аптекарь и не решился бы пройтись, так как местные жители имели особенность сливать помои на голову зазевавшимся прохожим. Теперь же ее можно сказать помыли, да и окна были плотно задраены. Город тихо пережидал бурю, стараясь не шуметь и не жечь ламп.
— Скажите, герр Штейн, а долго еще продлится буря?
— Почему ты меня спрашиваешь? Откуда мне знать? Я же не заведую небесной канцелярией. Но судя по давлению, еще пару деньков, к среде утихнет.
— Моя жена говорит, что Вы знаете все. Давеча хотел у падре спросить, но она сказала, что лучше спросить у Вас, все равно кроме пустых слов и отъема денег отец Довжик ничего и не скажет. Ее по-хорошему за такие слова надо бы сдать куда положено, но ведь это моя жена. Дал я ей хорошенько, а потом задумался.
— О чем задумался? Жену ты не бей, она у тебя хорошая, умная, не то, что ты.
— Что правда— то правда. Я-то дурак дураком. Я вот что подумал, ведь все в руках божьих, но от смерти моего младшего спасли вы. Вы получается тоже бог?
— Вот теперь тебя надо бы сдать. Не вздумай это обсуждать еще с кем-нибудь, мой тебе совет. Я аптекарь, твой ребенок просто болел лихорадкой, сколько я раз вам говорил— не пускать детей в мокрой одежде на улицу, вот и продуло его.
— Жена каждый раз просит передать Вам благодарность, денег-то мы Вам дать не можем, может, отработать надо, полы помыть, огород вспахать?
— Не надо, дело прошлое. Дай мне одно обещание.
— Все что угодно, герр Штейн!
— Жену свою чтобы больше не бил, балбес!
— Хорошо! Но если она опять будет…?
-Даже если опять. Лучше подумай, почему, она так говорит.
Слуга задумался, почесал мокрую голову, и на мгновение показалось, что в его лице отразилось что-то вроде понимания, но потом лицо снова приобрело налет обычной городской дебильности.
Вдалеке показалась площадь, они вышли из узкого прохода, где уже давно не могла протиснуться ни одна телега из-за того, что один из домов начал плавно оседать, чуть сместившись в сторону.
Подойдя к массивной дубовой двери ратуши, слуга затарабанилкованым молотом, висевшим рядом.
Лязгнули замки, двери чуть приоткрылись, пустив наружу щелочку тусклого масляного света. В полоске света появилось испуганное узкое лицо девушки. Осмотрев две промокшие фигуры, она попыталась шире открыть тяжелые двери, но, толкая ее вперед, сама
